— Глупость это, — насупился кладовщик. — На таможне вторая накладная есть. Проверить легко. И тогда я на кресте повисну за такое воровство.

— А здание таможни сегодня сгорит, — скучным, бесцветным голосом произнес Безымянный. — Не будет второй накладной. Там пьяный сторож светильник опрокинет. И сам сгорит, и все документы пропадут.

— Ах ты ж! –заведующий складом даже задохнулся. — Тогда да, господин. Нипочем не докопаются. Вот ведь мудрая голова у тебя! Всех богов молить буду! А когда я свои деньги получу?

— Да сегодня после заката к таверне приходи, — ответил Безымянный. — Там, шагах в ста дерево приметное есть. Я около него тебя ждать буду. Нас вместе никто видеть не должен.

— Приду я, господин, — закивал кладовщик. — Но и ты уж приходи, не обмани меня. Если гладко все пройдет, мы с тобой большие дела будем делать. Я в порту все знаю.

— Богом Тешубом клянусь! — поднял руку Безымянный. — Пусть меня молния убьет. Поеду я, почтенный, меня уже купец на рынке ждет.

Крошечная тележка, влекомая осликом, пошла вовсе не в сторону рынка. Безымянный поехал к собственному дому, где и сложит бесценное сокровище, доставшееся ему от наивного простака. И да, здание таможни он жечь не станет. Сегодня он был правдив только в одном: он и впрямь придет вечером под то самое дерево, чтобы встретиться с незадачливым игроком.

Ждать пришлось недолго, ведь зимой темнеет рано. Безымянный лежал в кустах, в буйном беспорядке растущих неподалеку от таверны, в пяти шагах от того самого дерева. Все нужно сделать быстро и чисто. Ни с кем он делиться не собирается, потому что шкурой чует: провернуть два раз один и тот же фокус ему не позволят. Слишком уж резвые ребята в службе охранения трудятся. А раз так, Безымянный не оставит в живых дурака, который видел его лицо. Вон он идет, пугливо оглядываясь по сторонам и пугаясь темноты. Безымянный вышел на лунный свет, приветливо махнув рукой, и кладовщик ускорил шаг.

— Ну, иди ко мне, барашек, — едва слышно шепнул Безымянный, вытащив из рукава нож и спрятав его за предплечьем.

Вдруг, не дойдя шагов двадцать, кладовщик остановился как вкопанный, глядя в лицо Безымянного с нарастающим ужасом. Как будто смерть свою в его глазах увидел. Он попятился, а потом развернулся и бросился бежать.

— Куда, сволочь? — прошипел Безымянный и бросился за ним, в темный переулок, идеально прямой, как и все улицы в этом городе.

Толстый, страдающий одышкой чинуша не соперник ему, жилистому и сильному, как дикий кот. Но тот вдруг проявил недюжинную прыть, неожиданно резво переставляя жирные ноги. Видно, понял, что его ждет, глупый гусь… А это еще кто? Безымянный резко остановился, с тоскливой злобой наблюдая, как из дома выходят господа охранители, собственной персоной.

Засада! Засада! — Безымянный едва не взвыл и повернулся было, чтобы сбежать. Но и сзади ему уже перекрыли путь. Трое стражников, посмеиваясь, целили в него из луков.

— На крышу! — выдохнул Безымянный. — Только так уйду!

Он схватился за край невысокой плоской кровли и одним движением подтянулся, выпрямив руки. Но перекинуть тело не успел, потому что ноги пронзила резкая боль. Лучники не промахнулись. Тут всего-то шагов двадцать.

— Попался, негодяй! — над Безымянным навис мужчина лет двадцати пяти, с короткой воинской бородкой. — Знаешь, кто я? — спросил он.

— Знаю, — с ненавистью в голосе прохрипел Безымянный.

— Вот и славно, — ответил тот. — Значит, быстрее все расскажешь. Поехали с нами, дружок, в храм Наказующей. Ты не поверишь, но там уже разожгли огонь. Я лично попросил брата-дознавателя дождаться тебя.

— Погоди, Тарис! — не понял я. — А почему его сразу не взяли, когда он с краденым льном со склада выехал?

— Я еще не знал, что это тот самый, государь, — ответил он. — Подумал, а вдруг он и впрямь на рынок поедет. Тогда бы я еще и скупщика краденого прихватил. А он не поехал. А ведь у нас за кражу не казнят. Вот я и решил его еще и под мокрую статью подвести. Не хотел такого негодяя в живых оставлять. Мне и в голову не могло прийти, что он по ведомству госпожи Кассандры проходит. Это мне уже в храме сказали, как только мы его притащили туда.

— А как ты заставил кладовщика на такой риск пойти? — изумился я.

— Проворовался он, государь, — развел руками Тарис. — Я ему выбор дал: или конфискация и пять лет каторги, или он работает на меня, возмещает украденное и уезжает из Талассии навсегда. Он и согласился. А плакал он, государь, вполне убедительно. Он ведь на свои кровные играл.

— А как ты узнал, что его нужно именно к этому человеку подослать?

— Да я и не знал, — усмехнулся Тарис. — Этот был уже четвертый, кто его на воровство подбивал. Мы их по очереди брали, государь. Те трое полные дурни оказались. Простые, как весло. Им нипочем хитрость с накладными не провернуть. Они и слова такого не знают. Мы и сами не ожидали, что в наши сети целый жрец Немезиды заплывет.

— А как ты догадался, что его нужно на живца ловить? — никак не мог понять я.

— Карты, государь, — ответил Тарис. — Должны у такого человека какие-то слабости быть. Ну хоть какая-нибудь слабость, она ведь у всех есть. Я же весь город, как через сито просеял, и всех подозрительных на заметку взял. Кто-то любит одеваться нарядно, кто-то любит вкусно пожрать, кто-то любит баб, а кто-то красивых мальчиков. И они все ни при чем оказались. Оставались только карты или кости. Ни к чему на разбой идти, если деньги потом под каким-нибудь дубом будут закопаны. Лихой человек сразу тратить начинает. Он ведь денег не жалеет, знает, что потом еще возьмет. Потому-то и выявили сначала всех, кто слишком много тратит, а потом всех, кто очень много проигрывает. А потом по одному их отработали.

— А как ты узнал, что он именно там будет в карты играть? — не унимался я.

— Так больше ведь негде, государь! — белозубо улыбнулся Тарис. — Я все игорные дома извел, только этот и оставил. Про него все знают, туда тайком даже эвпатриды и гильдейские купцы захаживают. А эти… как ты их называл еще… каталы… Они мне стучат. Кстати, а почему вместо «доносить» ты говоришь «стучать»? Никак я эту загадку не решу.

— Вот оно, значит, как, — потер я подбородок, оставив его вопрос без ответа. — Большую ты работу провел. А вот Хепа не оценил моей милости. Кстати, где он сейчас? В Храме Наказующей?

— Никак нет, государь, — помотал головой Тарис. — Госпожа, когда все нужные признания от него получила, решила не тянуть. Она на берегу моря сейчас. Она и все, кто в храме Немезиды служит.

— Для чего? — удивился я.

— Госпожа Кассандра кормит своих рыбок, — ответил Тарис, лицо которого исказила мимолетная гримаса отвращения. — А остальные подносят ей корм. Мне сказали, она начала с пальцев.

Год 13 от основания храма. Месяц второй, называемый Дивойо Омарио, богу Диво, дождь приносящему, посвященный. Февраль 1162 года до новой эры. Энгоми.

Цилли-Амат изрядно намучилась за последние месяцы. Ее тощий зад превратился в сплошную мозоль, а от одного запаха верблюда несчастную женщину уже начинало мутить. Она и не подозревала, что мир настолько огромен. Цилли лишь однажды побывала в эламских Сузах, и совершенно искренне считала, что это и есть край обитаемых земель. И что за ними живут рогатые гадюки и люди с песьими головами. Но вот, пройдя за месяц от Вавилона до Угарита, она поняла, что здесь, на берегу Великого моря, настоящий мир только начинается. А ведь она поначалу даже слышать не хотела о том, чтобы уехать из родного Вавилона. Настолько, что закатила своему мужу скандал, впервые в жизни. А он впервые в жизни показал, кто в доме хозяин. Раньше в подобном нужды не было, так договаривались. Кулли в тот раз оказался необыкновенно убедителен, а синяк у нее под глазом уже давно сошел.

Всему виной стала болезнь царя Мардук-апла-иддина, который после тринадцати лет царствования решил слечь, и никаких признаков скорого выздоровления не подавал. Царю чуть больше тридцати, но он харкает кровью, и чем дальше, тем хуже ему становится. В купеческих кругах циркулировал упорный слух, что жрецы и вельможи хотят отдать престол некоему Забабе-шум-иддину, а это прямой вызов грозному Шутруку, царю Элама. Ведь как-никак, еще живой царь приходится ему родным внуком, а его дети — правнуками. Видимо, вавилонских вельмож боги покарали безумием, раз они решили провернуть такое дело без ведома великого государя Востока. Шутрук-Наххунте I не без оснований считал, что цари Вавилона должны есть с его руки, как охотничьи собаки. Все это Цилли на пальцах объяснил ненаглядный муж, но, поскольку голос разума и здесь оказался бессилен, то ему пришлось привлечь на помощь все свое красноречие, что увенчалось полным успехом. За время дороги синяки сошли, а почтенная Цилли-Амат окончательно примирилась с тем, что покидает родину навсегда. Уехали из Вавилона даже ее братья с семьями, один из которых осел в арамейском Эмаре, а второй — в хеттском Каркемише. Там кризиса власти не наблюдалось, и купцов с капиталами привечали.