Да-а, недоработали мы. Это вам не классическая Греция. В торговом Энгоми за ветку сушеного лавра никто даже задницу от стула не оторвет. Надо это срочно исправить. Пошлю-ка я стражника…

— Радуйтесь, почтенные горожане! — заревел глашатай через пару минут, получив свежие вводные. — За первое место серебряный обруч дадут с золотым кулоном, и за второе и третье тоже обручи, но пожиже! И почет великий победителю будет!

— И то дело, — одобрительно сказал могучий мужик, стоявший рядом со мной. По виду — грузчик из порта. — Серебро — это хорошо. А то за венок какой-то потеть! Тоже мне удумали!

— Да куда тебе, увалень! — поддел его какой-то вертлявый мужичок, которому по хилости телосложения спорт был явно противопоказан. — Ты ведь только мешки с зерном таскать годен. Тебя умелый боец в коровий блин раскатает.

— Да я… — набычился мужик. — Да я осла на плечах носил! Вот пойду на ипподром завтра! Увидишь, что возьму тот обруч. Мне сам ванакс его на шею наденет.

— Если ты обруч получишь, — выкрикнул вертлявый, — я тебе стол накрою.

— Где стол накроешь? — подозрительно уставился на него грузчик. — В Босяцкой таверне? Сам со шлюхами и ворами пей. Я в эту помойку не пойду!

— В Господском трактире! — протянул руку второй. — В том зале, куда матросов пускают. А если проиграешь, то ты мне накрываешь.

— Готовь драхмы, — хмыкнул здоровяк, но руку в ответ пожал. — Я тебя обопью и объем. Будешь знать, как меня, Алиата, при всех позорить.

Как? — я даже застыл на мгновение. — Алиат — это ведь Голиаф. Родное мне лувийское имя прошло через несколько языков, попав вместе с волной завоевателей из малоазийской Арцавы в Палестину, где превратилось в Гольят.

— Па! — дернула меня за рукав Клеопатра. — Мы тут уже все съели. Пойдем на рынок.

— Ну, пойдем, — кивнул я, пробираясь через толпу, в которую одно за другим летели объявления о наборе вахтовиков на осенний лов тунца, о наборе в караванную стражу (из дальних походов не возвращается примерно четверть) и в гребцы (они и у нас почему-то долго не живут).

— А ты куда это меня ведешь, дочь? Рынок ведь не там!

— Мы через улицу Обжорную пройдем, — со знанием дела сказала Клеопатра. — Ну, которая у тебя Малая Микенская. Только ты ее, пап, так никогда не называй, а то над тобой смеяться будут. Подумают еще, что ты у меня деревенщина какая.

— Кто деревенщина? Я?

Я даже растерялся немного, начиная понимать, что перезапущенная мною жизнь идет каким-то своим путем. Ведь теперь и в такой малости, как названия улиц, я не могу больше влиять на нее. Царь летает где-то высоко, в небесных эмпиреях, а тут, по земле, ходят обычные люди. Они гогочут, толкаются и обдают меня ядреным перегаром, смешанным с запахом чеснока и лука. И плевать они хотели на названия, вырезанные на пижонских каменных табличках, намертво прикрученных к стенам домов. Я ведь даже дюбели для этой цели придумал, а они… В общем, я просто махнул рукой и ввинтился в толпу, которая шла мимо лавок, торгующих съестным во всех ее видах. Когда еще потолкаться придется.

Двухэтажные дома, на первых уровнях которых располагаются лавки, протянулись стрелой на целый стадий. Скотобойни у нас вынесены далеко за город. Я запретил продавать рыбу и мясо в пределах стен, чтобы не разводить заразу, но готовую еду продавать не запретишь. В городе особенно не наготовишь, люди по большей части на улице питаются. Вот и здесь даже подобие помпейской термополии появилось, с раздачей и постоянным подогревом еды. А еще появились полотняные пологи, под которыми стоят столики, и обедают люди. В сторону уличных кафе и повела меня Клеопатра, аппетит которой внушал мне некоторые опасения. Мы ведь только что плотно поели. Впрочем, эта егоза двигается с такой интенсивностью, что сжигает любое топливо, попавшее в ее маленький животик.

— Нам сюда, — потащила она меня в неприметное заведение, обдавшее нашу компанию сложным сочетанием запахов. — Закажи ягнятину, жареные бараньи мозги и долму. Тут она даже лучше, чем во дворце.

— Да ты откуда все это знаешь? — удивился я. — Ты что, тут была?

— Была, конечно, — кивнула Клеопатра. — Мне мама разрешает погулять, когда я пятерку получаю.

— И кто тебя сопровождает? — выдавил я из себя, оглушенный этой новостью.

— Тарис с охраной, — ответила Клеопатра, налегая на нежное, рассыпающееся на волокна мясо. Она прошамкала набитым ртом. — Мама ему приказала, и он меня вместо тебя гулять водит. С ним тоже весело. Ты вот знаешь, где Гнилые дворы находятся? А я теперь знаю!

Мне подали долму, которую я же и принес в этот мир, но аппетит что-то совсем пропал. Я бросил на стол драхму, мигнул охране, которая в момент растащила все с тарелок, и повел довольную Клеопатру в сторону рынка. Я судорожно пытался понять, что происходит, но не получалось никак. А вдруг это случайность? Нет, я давно не верю в случайности. Мне так пытаются показать, что разгадали мою игру? Хорошо, а зачем? Или это просто глупый прокол? Не верю, Креуса слишком хитра для этого.

— Мама сказала, что Тарис достойнейший муж, — заявила вдруг Клеопатра. — И что он очень хорошо справляется со своей службой. Она думает, что из него выйдет прекрасный диойкет, когда дядя Акамант совсем старенький станет.

— Вот даже как? — задумался я.

Ничего себе, прогулочка получилась. Креуса подыгрывает мне? Показывает, что признает мой выбор? Обозначает еще один элемент для нашей договоренности? Или так она перетягивает моего человека на свою сторону? М-да, простоват я, рожденный в семье советских интеллигентов, для того чтобы тягаться с природной царевной. Ладно, посмотрим, куда кривая вывезет.

— Рынок! — взвизгнула Клеопатра, ткнув пальцем в трехэтажную громаду, занимающую целый квартал. Толпы народа входили в одну его дверь и выходили из другой. — Пошли скорее!

Я, к стыду своему, на главном городском рынке, бюджетообразующем предприятии своей семьи, после открытия не был ни разу. Потому-то сегодня и смотрел во все глаза, только сейчас понимая, почему аренда каждого закутка здесь стоит таких денег. Люди! Огромное количество людей с полными карманами серебра, из которых жители столицы составляют едва ли треть. От лавки к лавке бродит множество оптовиков из Афин, Пер-Рамзеса, Угарита, Сидона, Каркемиша, Вавилона, Трои, Милаванды, Коринфа, Эвбеи и Навплиона, торгующихся до хрипоты. Афинян я вижу здесь удивительно много. Этот полис, где появилось несколько тысяч состоятельных семей землевладельцев, начинает проглатывать огромное количество промышленных товаров. Микены и Аргос, где потребляет только аристократическая прослойка, берут меньше, но зато и вещи покупают статусные, не чета крестьянскому захолустью Аттики.

На крыло встает Беотия, где после нескольких лет наших интриг изгнали царей. Но там пока все еще бедненько. Фиванцы и жители остальных городов этой области пока что тратят заработанное на оружие и доспехи, которые покупают у меня же. Я даю им его в рассрочку, а они за это поставили мне статую и приносят около нее жертвы. Аж неудобно стало. Впрочем, неудобство — это наименьшая из моих забот. Беотия порезана на десять тысяч неделимых крестьянских наделов, а это, на минуточку, два легиона, которые не стоят мне ничего.

— Господин! Господин! Купите дочери бусы, — потянул меня за рукав какой-то купчик с быстрыми глазами. — Смотрите, какие синие! Она у вас настоящей красавицей станет.

Клеопатра остановилась и начала перебирать товар. На ее мордашке появилась недовольная гримаса. Купец пытался втридорога всучить нам дешевое микенское стекло.

— Я и так красавица! — презрительно фыркнула Клеопатра,

— Тебе, наверное, жених это сказал? — умильно улыбнулся купец,

— Я и сама знаю, — гордо подняла нос Клеопатра и потянулась в конец прилавка, где лежали вещи настолько дорогие, что и царевне были впору.

— Не тронь! — купец вдруг растерял всякую любезность. — Это настоящий лазурит! Твоему отцу это не по карману, девочка. Вдруг уронишь еще.