— Муки. Крупы. Сало, если есть. И… огарок свечи. Для работы.

— Сделаю! — Марфа закивала с таким энтузиазмом, словно ей предложили сокровище. — Все принесу! Завтра же!

Она ушла, оставив в избе ощущение свершившегося чуда. Первая сделка была заключена.

Как только дверь закрылась, Акулина присвистнула.

— Гляжу, ты не только мастерица, но и купец рожденный! Мукой расплатиться… Это умно. Умно.

— Это необходимость, — поправила ее Арина, снова чувствуя усталость. Но теперь это была приятная усталость — усталость после труда, а не от беспомощности.

— Ну, а теперь, главный сторож, — Акулина обернулась к Петьке, — твоя смена окончена. Пора почивать. Завтра дело найдется.

Когда дети уснули, а Акулина, пожелав спокойной ночи, ушла к себе, в избе воцарилась тишина. Но Арина не спала. Она лежала и смотрела на потолок, мысленно примеряя узоры к дыре на рубахе. Цветы? Птицы? Нет, что-то геометрическое, строгое… что-то, что будет смотреться не заплаткой, а замысловатым орнаментом.

Ее мысли прервал тихий звук за окном. Не шаги. Не голос. Словно кто-то осторожно провел палкой по забору. Арина замерла, вслушиваясь. Сердце застучало тревожно. Петька? Нет, он спит.

Звук повторился. Затем — щелчок. И снова тишина.

Она медленно, стараясь не скрипеть лавкой, приподнялась на локте и подползла к окну. Осторожно отодвинула угол холстины, служившей занавеской.

На улице, в густеющих сумерках, никого не было. Только луна, бледным серпом выплывающая из-за леса, серебрила лужи на раскисшей дороге.

«Показалось» , — попыталась убедить себя Арина. Но внутренний голос, тот самый, что когда-то помогал ей находить ошибки в отчетах, твердил обратное. Кто-то был здесь. Кто-то наблюдал.

Она отпустила холстину и отползла назад, на свою лавку. Первый день их «тайной артели» подошел к концу. Они сделали первый шаг. Но Арина с внезапной ясностью поняла: они не одни, кто что-то затевает. За ними тоже наблюдают. И вопрос лишь в том, кто это — случайный прохожий… или чей-то внимательный, враждебный взгляд.

Следующий день тянулся мучительно медленно. Каждый скрип телеги за окном заставлял Арину вздрагивать, каждый крик петуха отдавался эхом в ее напряженных нервах. Ночной шорох за окном не давал покоя. Кто? Этот вопрос звенел в уме настойчивее боли в ребрах.

Акулина пришла ближе к полудню, принеся с собой глиняный горшок с простой, но сытной крупяной похлебкой и, что было ценнее всего — пару старых, но крепких вощеных ниток, выменянных ею у странницы за полпучка сушеной рыбы.

— На, мастерица, — сказала она, протягивая нитки. — Для твоего великого дела. Марфа уж забегала, спрашивала, скоро ли. Готовься, к вечеру будет.

Арина взяла нитки. Воск пах медом и временем. Она молча принялась за работу. Петька, исполняя роль часового, дежурил у окна, а Машенька, подражая матери, увлеченно наматывала старую пряжу на деревянную ложку.

Игла в руках Арины двигалась почти сама, повинуясь давно забытой мышечной памяти. Она выбрала не цветочный узор, а строгий геометрический орнамент, напоминающий то ли переплетение корней, то ли древние обережные знаки, которые она когда-то видела в книге по славянскому орнаменту. Каждый стежок был мельче и точнее, чем позволяла грубая ткань. Она не зашивала дыру — она творила новую реальность на месте порока, превращая позор семьи в ее гордость.

Когда работа была близка к завершению, сумерки уже густели за окном. Акулина растопила печь, и огонь отбрасывал на стены трепетные тени. Арина отложила рубаху, чтобы проверить швы при дневном свете, и вдруг замерла.

По контурам только что вышитого узора пробежал слабый, едва уловимый свет. Не отблеск огня, а собственное, призрачное сияние, будто лунный свет набрали в иглу и вшили в ткань. Оно пульсировало в такт ее собственному дыханию и длилось всего несколько секунд.

— Тетя Куля! — восторженно прошептал Петька. — Гляди, рубаха-то светится!

Акулина подошла ближе, ее цепкий взгляд изучал узор. Свечение уже угасло.

— Не светится, глупыш, — сказала она, но в ее голосе не было привычной легкости.

— Это тебе от печки почудилось. Тени играют.

Но Арина видела. И Акулина, судя по внезапной озабоченности в глазах, тоже что-то заметила. Она перевела взгляд на Арину, и в нем читался немой вопрос.

В этот момент в дверь постучали. Вошла Марфа, а с ней — ее дородная свекровь с суровым лицом.

— Ну-ка, покажи, что ты там наворотила, — без предисловий начала свекровь.

Арина молча протянула рубаху. Свекровь взяла ее, поднесла к самому носу, потом отодвинула, щурясь. Ее брови поползли вверх.

— Мать честная… — выдохнула она. — Да это ж… знак Рода! Где ты такому научилась? Таких узоров нынче и старухи не помнят!

Арина лишь опустила глаза, делая вид, что слаба. Она чувствовала, как по спине бегут мурашки. Свекровь еще раз внимательно осмотрела вышивку, затем кивнула.

— Ладно. Заслужила. — Она вытащила из-под платка узелок. — Мука, соль, сало. И свеча, как просила. — Она замолчала, глядя на Арину с новым, оценивающим взглядом. — Слышала, хвораешь. Если что… моя изба на отшибе. Дверь не заперта.

Женщины ушли, забрав рубаху и оставив в избе запах хлеба и невероятное чувство победы, смешанное с тревогой.

Когда стемнело и дети уснули, Акулина, собираясь уходить, задержалась у двери.

— Эта рубаха… — тихо начала она. — Она и впрямь светилась. Ненадолго. Я видела.

— Я знаю, — так же тихо ответила Арина.

— Матрена говорила, в тебе сила дремлет. Та, что из-за края мира. Видно, не соврала. — Акулина вздохнула. — Будь осторожна, голубка. Такое ремесло… оно не только друзей привлекает.

Она ушла, и Арина осталась одна в темноте. Она смотрела на свои руки, слабые и тонкие. Она думала о призрачном свете, вплетенном в нити. Она не просто заработала свою первую плату. Она, сама того не ведая, ступила на опасную тропу. В этом мире ее умения были не просто ремеслом. Они были магией. И первое ее проявление уже не было секретом.

Тишина, наступившая после ухода Акулины, была иной — густой, звенящей, наполненной невысказанными вопросами. Арина лежала в темноте, прислушиваясь к стуку собственного сердца. Оно отбивало странный ритм, будто вторило пульсации того призрачного света, что она вплела в рубаху. Магия. Не книжная, не заклинательная, а рождающаяся под кончиками пальцев, из нитки и иглы. Та самая, что прячется в узоре на старом покровце, в завитке дыма над печью, в шепоте трав, которые Акулина клала ей в чай.

Это открытие не пугало. Оно… обжигало изнутри холодным, ясным пламенем. В ее прежней жизни все было подчинено логике, плану, цифрам. Здесь же, в этом теле, в этом мире, законы были иными. И ее единственный козырь — умение создавать красоту и порядок из хаоса — оказывался куда могущественнее, чем она могла предположить.

На следующее утро ее разбудил настойчивый стук в дверь. Не робкий, как у Марфы, и не веселый, как у Акулины. Ровный, властный. Сердце Арины упало. Иван? Нет, слишком рано.

Петька, уже занявший свой пост у окна, обернулся с испуганным лицом.

— Мам… Чужой дядька…

Дверь открылась без приглашения. На пороге стоял незнакомец. Высокий, сухопарый, в длинном, темном кафтане городского покроя. Его лицо было бледным и непроницаемым, а глаза, цвета старого льда, медленно обвели избу, задерживаясь на каждом предмете, на каждой щели в стене, словно составляя опись.

— Арина, жена старосты Ивана? — голос у него был глуховатым, без интонаций.

Она кивнула, не в силах вымолвить слово. Рука сама потянулась к одеялу, под которым был спрятан ее скудный запас — нитки, иглы, несколько монеток, данных Акулиной про запас.

— Меня зовут Леонид. Я… коллекционер, — он сделал паузу, подбирая слова. Его взгляд упал на корзинку с рукоделием в углу. — Слышал, вы искусная мастерица. Проявили недюжинный талант в работе для Марфы.