Арина похолодела.

— Чьи?

— Тех, кому не нужна лишняя сила в деревне, где и так все на волоске висит, — мрачно пояснила Матрена. — Староста твой — марионетка. А кукловоды его не дремлют. Они видят, что кукла стала выходить из-под контроля. И винят в этом тебя.

В избе повисла тяжелая тишина. Даже Акулина перестала хлопотать и слушала, облокотившись на косяк двери.

— Что же делать? — снова задала свой вечный вопрос Арина, но на этот раз в ее голосе не было растерянности, лишь холодная решимость.

— Делать то, что делаешь, — сказала Матрена. — Копить силу. Учить детей. И готовиться. Твоя буря, голубка, еще впереди. Она придет не с криком, а с тихим стуком в дверь. И ты должна быть готова ее встретить. Не как жертва, а как хозяйка. Поняла?

— Поняла, — ответила Арина.

Матрена поднялась, чтобы уйти, но на пороге обернулась.

— И еще… Тот узор на рубахе Марфы… Он не просто светился. Он запомнил . Запомнил твою волю. Твое желание порядка и лада. И теперь он будет нести этот порядок в тот дом. Такова цена твоего дара. Ты не просто шьешь, ты — меняешь. Не забывай об этом.

Она ушла, оставив за собой шлейф из запаха сухих трав и горькой мудрости.

Арина сидела, глядя на огонь в печи. Она чувствовала, как по всему ее телу разливается странное спокойствие. Страх был, но он отступил на второй план, уступив место ясности. Она знала имя одного врага — Леонид. Она догадывалась о существовании других — тех, кто дергал за ниточки Ивана. И она знала, что ее скромная мастерская была не просто убежищем. Она была кузницей, где ковалось ее главное оружие — терпение, знание и та тихая, глубинная магия, что способна была менять мир одним стежком за другим. И когда придет ее буря, она будет готова.

Слова Матрены о «других глазах» висели в воздухе избы незримой угрозой. Но Арина, к своему удивлению, обнаружила, что страх отступил, уступив место странному, холодному спокойствию. Она была как бухгалтер, обнаруживший крупную недостачу — шока уже не было, был только четкий план действий. И этот план начинался с самого простого — с хлеба.

На следующее утро, когда Акулина зашла с очередной порцией дров, Арина встретила ее сидя за столом, где были разложены скудные припасы.

— Акулина, — сказала она деловым тоном. — Муки этой хватит на хлеб. Но не на простой. Я научу тебя, как поставить опару на хмелю.

Акулина, привыкшая к быстрым лепешкам, удивленно подняла брови:

— На хмелю? Это ж сколько возни…

— Зато хлеб будет душистый и не черствеет неделю, — уверенно парировала Арина. — Принесла хмель?

Акулина достала из торбы холщовый мешочек с сушеными шишечками хмеля, горьковато-пряный аромат мгновенно наполнил избу.

— Первым делом — заварка, — Арина насыпала добрую горсть хмеля в глиняный горшок. — Петька, принеси нам снегу самого чистого, что у забора.

Когда мальчик принес снег, Арина растопила его у печи до состояния чуть теплой воды.

— Вода должна быть как парное молоко, — объясняла она, погружая локоть в воду. — Если пальцы щиплет — уже перегрето. Если прохладно — не отдаст хмель свою силу.

Залив хмель водой, она поставила горшок в печь, на самый краешек, где не жарко, а только тепло.

— Пусть томится, пока отвар не станет цвета крепкого чая. Тогда и дух его войдет в воду.

Через час она достала горшок — густая янтарная жидкость пахла теперь не только горечью, но и чем-то глубоким, дрожжевым. Процедив отвар через редкое сито, Арина смешала его с горстью муки.

— Это и есть матка, — она накрыла горшок чистым льняным полотном. — Теперь ей нужно дышать и бродить. — Убрав горшок на полати, ближе к печной трубе, она пояснила: — Пусть постоит сутки. Если появится пена и кислый хлебный запах — значит, опара живая.

На следующий день Акулина, зайдя в избу, ахнула:

— Ишь ты! Пузырится, будто кисель на огне! И пахнет… пахнет, как в доброй пивоварне!

Арина удовлетворенно кивнула. Она подкормила опару еще одной горстью муки и снова убрала в тепло.

— Теперь пусть набирается силы до завтра. Дважды поднимется и осядет — тогда и будем месить.

Когда опара в третий раз поднялась пышной шапкой, настал главный момент. Арина насыпала на стол горку муки, сделала в ней углубление — «колодец» — и вылила туда опару.

— Руки должны быть теплыми, — говорила она, замешивая тесто. — Не мни, а обнимай его. Собирай от краев к середине. Вот так.

Дети стояли рядом, с восторгом наблюдая, как бесформенная масса превращается в упругий шар.

— Тесто должно дышать, — Арина накрыла его тем же полотном и снова убрала в тепло. — Когда подойдет втрое — можно сажать в печь.

Через несколько часов тесто действительно поднялось, пышное и воздушное. Арина обмяла его, сформовала каравай и, сделав на нем крестообразный надрез, поставила в жарко протопленную печь.

— Первые пятнадцать минут — под крышкой, чтобы пар работал. Потом — без крышки, чтобы подрумянилось.

Когда по избе поплыл неслыханный аромат свежеиспеченного хлеба с едва уловимой хмельной горчинкой, даже скептически настроенная Акулина не смогла сдержать восхищения. Каравай вышел румяным, с хрустящей корочкой, а мякиш был пористым и упругим.

— Никогда не ела такого хлеба! — призналась Акулина, с благоговением отламывая кусок. — Словно сам праздник в рот просится! И от хмеля-то эта легкая горчинка… за душу берет!

Вскоре по деревне поползли слухи. Сначала Марфа, забежавшая по делу, учуяла незнакомый аромат и увидела тот самый каравай. Потом соседка, занесшая Акулине глиняный горшок, застала их за тем, как Арина перебирала картофель.

— А это что за диковина? — удивилась соседка, глядя, как Арина откладывает в сторону мелкие, но крепкие картофелины с сильными ростками.

— Это на семена, — пояснила Арина. — Сажать их нужно не как все, а в теплую гряду. Под солому. Урожай будет раньше и крупнее.

— Под солому? — соседка скептически хмыкнула. — Первый раз слышу.

— Попробуй, — мягко, но настойчиво сказала Арина. — Отведи маленькую грядку, как я скажу. Если не поможет — ничего не потеряешь. А если поможет — на зиму с картошкой будешь.

Совет был простым и дельным. К Арине потянулись женщины — уже не с заказами на шитье, а за советом. Как поставить опару на хмелю? Правда ли, что картошку под соломой сажать? Арина никому не отказывала, щедро делясь знаниями.

Как-то раз, когда в избе было несколько соседок, а Арина показывала, как правильно замешивать тесто, дверь распахнулась. На пороге стоял Иван. Увидев полную избу женщин, он замер. В его доме, где обычно царили тишина и страх, теперь кипела жизнь, пахло хлебом и звучали спокойные голоса.

Женщины, увидев его, замолчали. Но одна сказала:

— Здравствуй, Иван. Женой тебя бог наградил. Умница да хозяйка.

Он ничего не ответил. Отошел к своей лавке и сел, глядя на женщин, которые выходили из его избы. Он смотрел на Арину, которая спокойно вынимала из печи новый каравай, и в его глазах читалась глубокая растерянность.

Когда все ушли, он долго сидел молча, а потом вышел. Хлопок дверью прозвучал не как удар, а как недоуменное восклицание.

Арина осталась одна. Она отломила горбушку от свежего хлеба и медленно ела. Хлеб был вкусным, с тонкой хмельной ноткой и долгим послевкусием. И в этот миг она заметила, что крошки на столе будто легли в подобие того узора, что она вышивала на рубахе. Они не светились, но казались ей знаком. Знаком того, что даже самая простая работа, сделанная с любовью и знанием, может стать магией. Магией, которая кормит и по кирпичику строит новую жизнь.

Тихие дни текли, наполненные работой и планами. Под половицей у печки, в старом горшке с отбитым краем, уже лежало их маленькое богатство: два десятка яиц, аккуратно переложенных золой, мешочек с овсяной мукой, несколько колец копченой колбасы, завернутых в лопух, и самый ценный клад — три восковых огарка и коробочка серных спичек, выменянных Ариной у солдатки за вышитый платочек. Это были припасы на дорогу.