Арина переносила жару хуже всех. Старая слабость давала о себе знать, сердце пошаливало, в висках стучало. Но останавливаться было нельзя. Каждый день, прожитый на этом клочке земли, приближал их к заветному году. Она работала в тени, под навесом из старого холста, занимаясь тем, что можно было делать сидя: драила мхом будущую заслонку, плела из лыка веревки, перебирала и сортировала гвозди, найденные в развалинах бани. Это была скучная, монотонная работа, и от этого — идеальная.

Однажды, когда солнце стояло в зените и все живое попряталось, к ним пришла Агафья. Она несла в руках глиняный кувшин, обернутый мокрой тряпицей.

— Квас, — коротко бросила она, ставя кувшин в тень. — Чтоб не померли тут у меня на глазах. И… поглядела я на ваш венец. Кривоват.

— Знаю, — вздохнула Арина, откладывая мох. — Верхнее бревно подвести надо. Ждем, когда Петька с Гришкой с покоса вернутся — вместе повернем.

Агафья молча обошла сруб, щупая бревна, пнув ногой подкладки.

— Дед Архип приходил?

— Приходил. Побурчал, что мы «городим хлев, а не дом», и ушел спать.

— Он прав, — неожиданно сказала Агафья. — Углы не под прямым углом. Зимой дуть будет. Надо перекладывать.

Арина смотрела на сестру с изумлением. Агафья избегала стройки, как черт ладана, считая это безумием. А теперь вот — стоит, загорелая, в стареньком, но чистом платье, и деловито критикует их работу.

— Перекладывать? — с тоской переспросила Арина. — Гаша, на это неделя уйдет. Мы еле-еле…

— А на что у тебя силы-то уходят? — перебила ее Агафья. — На то, чтобы шить за копейки? На драку с бревнами? Силы нужно тратить с умом. Один раз сделать плохо — десять раз переделывать. Я мужиков попрошу. За твой счет, разумеется.

— Каких мужиков? И за какой счет?

— За счет твоего шитья. Федот-каретник новую упряжь для пана заказывает. Кожу дорогую выписал. Шить — золотые руки нужны. Я ему намекнула, что у тебя руки хоть и бабьи, но с иглой дружат. Он согласился посмотреть. Если возьмешься — заплатит. Хорошо заплатит. А на эти деньги мы Мишку-плотника с сыном на день наймем. Они тебе угол в полдня поправят. А ты в это время шей.

Это была целая стратегическая операция, продуманная и выверенная. Арина смотрела на сестру, и впервые за все время на ее лице не было страха или раздражения. Была холодная, хозяйская расчетливость.

— Ты… ты это серьезно?

— Жить собралась или играться? — фыркнула Агафья. — Если жить — так жить по-людски. А по-людски — это когда дом стоит прямо, а в кармане не ветер свистит. Решай.

Арина решила. Через два дня она сидела в прохладной, полутемной мастерской каретника Федота, разглядывая куски плотной, пахнущей дымом и дороговизной юфтевой кожи. Заказ был ответственный: не просто сшить, а выделать и сшить наборную упряжь для выездной тройки пана Гаврилы. Работа тонкая, мужская по сути. Но Федот, посмотрев на ее пробный шов на обрезке, только хмыкнул: «Ладно. Попробуй. Но если испортишь — отрабатывать будешь до старости».

Она шила три дня, почти не выходя из мастерской. Вкладывала в работу не душу, а холодную, отточенную точность. Каждый стежок был равен предыдущему, каждый узелок — идеален. Это было не творчество, а ремесло высшей пробы. И когда она принесла готовую упряжь, Федот долго молча вертел ее в руках, а потом выложил на стол три целковых рубля. Состояние.

— Больше, чем договорились, — пробормотала она.

— Стоит, — коротко сказал каретник. — Такая работа — она реклама. Пан Гаврила спросит — кто шил. Придется имя называть. Оно тебе надо?

Ледяная игла прошла по спине. Имя. Связь с паном. Опасность.

— Скажите, что ваш подмастерье, — нашлась Арина. — Сирота немой, с золотыми руками. Уехал к родне.

Федот прищурился, потом кивнул.

— Ладно. По рукам. Приходи, если еще что. Молчать умеешь — ценою будешь.

На эти деньги действительно наняли Мишку-плотника с сыном. Два здоровенных мужика, пахнущих лесом и потом, за полдня, с шутками и прибаутками, переложили им кривой угол, выверили все по отвесу и угольнику, а заодно и показали Петьке пару профессиональных хитростей. Арина, наблюдая за этим, чувствовала странное смятение. Она привыкла всего добиваться сама, через боль и упрямство. А тут — наняла. Включилась в систему. Стала частью местного рынка услуг. Это было прогрессом, но в этом было и что-то… продажное.

Вечером того же дня, когда плотники ушли, довольные заработком и выпивкой, а Петька с благоговением гладил ровные, красивые углы нового сруба, Машенька, игравшая рядом с куклой, вдруг сказала:

— Мама, а наш дом теперь будет счастливый?

— Почему ты спрашиваешь, ласточка?

— Потому что дяденьки, которые его ставили, они смеялись. И пели. А ты, когда шьешь для пана, ты… ты не смеешься. Ты как камень.

Девочка, как всегда, попала в самую точку. Арина взяла ее на колени.

— Иногда, чтобы что-то построить хорошее, нужно делать и не очень веселые вещи. Но это не значит, что дом будет несчастным. Это значит… что мы за него заплатили. Не только деньгами, но и тишиной в душе. Понимаешь?

Машенька, конечно, не поняла. Но кивнула серьезно, обняв мать за шею.

— Главное, чтобы ты смеялась иногда. А то я скучаю.

Новость о том, что «Арина каретнику Федоту упряжь для самого пана шила», облетела село, обрастая подробностями. Кто-то восхищался мастерством. Кто-то завидовал. Кто-то злорадствовал: «Вот, связалась с панскими делами, поглядим, чем кончится». Но был в этой молве и важный побочный эффект: Арина окончательно перестала быть «странной беглянкой». Она стала востребованным специалистом. К ней потянулись уже не только за латанием дыр, а за серьезной работой. Жена писаря заказала суконную накидку по городской моде. Дьячок — новый чехол на паникадило. Даже попадья, узнав о ее успехе, снизошла до заказа на отделку платья своей племянницы.

Арина бралась за все. Но взяла за правило: за работу, связанную с власть имущими или церковью, брать только деньгами. И пускать эти деньги не на текущие нужды, а строго в «стройку» или в ту самую кубышку «на черный день». Она вела мысленный учет, как когда-то вела бухгалтерию совхоза: активы (растущий сруб, инструменты, деньги, репутация), пассивы (опасность привлечения внимания, долги в виде обязательств перед соседями, физическое истощение). Баланс пока что сводился с плюсом, но нервное напряжение росло.

Именно в этот момент пришла вторая весть от Гришки. Он прибежал к стройплощадке поздно вечером, когда Арина уже заканчивала вышивать мелкий узор на вороте рубахи для Петьки.

— Тетя Арина, — выпалил он, запыхавшись. — Слух есть. От наших, что в городе подрабатывают. Пан Гаврила… он, слышь, совсем плох. В горячке бредит. Кричит, что его «нитями опутали». И что он нашел того, кто это делает. Какого-то беглого солдата-сибиряка. Велел его искать.

Арина медленно отложила рубаху.

— Беглый солдат-сибиряк?

— Ну да. Рыжий, шрам через щеку, — Гришка явно повторял услышанное. — Говорят, он по деревням ходит, колдовские узлы вяжет и порчу наводит. Целая охота за ним объявлена.

Они с Петькой переглянулись. Это была отвлекающая маневр. Или самообман пана. Но это была и мина. Если объявлена охота на «колдуна», любая странность, любой намек на необычное умение мог стать поводом для доноса. Их тихая, правильная стройка могла в мгновение ока превратиться в «логово сибирского колдуна».

— Спасибо, Гриша, — тихо сказала Арина. — Будь внимателен. Если что новое — сразу.

Когда парень ушел, Петька спросил:

— Мама, это… это про Лексея? Или про того, со знаком на сосне?

— Не знаю, сынок. Но это дым. А где дым — там может быть и огонь. Нам нужно не просто строить. Нам нужно построить быстрее. И обставить все так, чтобы даже у самого параноика-сыщика не возникло мысли связать нас с каким-то сибиряком.

Она посмотрела на их сруб, на который уже легли первые вечерние тени. Он был низенький, коренастый, обыкновенный. Таким и должен был остаться. Никаких «особенных» резных наличников. Никаких странных знаков. Просто дом. Убежище.