Прокопий же смотрел на меня. Такое ощущение, что он что-то знает, что я хотел бы скрыть ото всех. Не может знать молодой хронист. Наверняка своими ответами я его смутил. Ненамеренно отвечал так, как не должен дикий варвар. Ничего, еще прознают, что варвары умеют. Я научу. Быстрее бы…

Чувствовал себя несколько неловко. Можно сколько угодно пыжиться и надувать щёки, что я Великий военный вождь, но, когда вокруг такие же, да ещё и командиры более многочисленных отрядов… Да ещё и сплошь лошадные, может появиться некоторая неуверенность. Неуверенность в том, что не сорвусь и не обматерю собравшихся зазнаек. Каждый мнит себя центром вселенной. И это… Претит такая игра. Видимо, и я такой же паук, готовый отстаивать свое.

Но эти эмоции я гнал к чёрту.

— Если бы не засада моего отряда, то мы бы проиграли это битву, — жёстко сказал предводитель герулов.

— Ты, варвар, не прав. Лишь удар доблестных катафрахтариев решил исход сражения, — возразил Герулу один из командиров рамейской тяжелой конницы.

Казалось бы, что сейчас может произойти конфликт, но на удивление рыжебородый герул только лишь звонко рассмеялся.

— Да вы прятались за склавинами и лангобардами, иными пешцами, — смеясь, сказал вождь герулов.

Тут же Гермоген, предводитель катафрактариев, схватился за свой меч. Но хватило лишь резкого взгляда Велизария, чтобы командир тяжелой византийской конницы стушевался и успокоился. Авторитет Велизария поднялся высоко.

— Гунны все решили! — сказал незнакомый мне… Ну конечно, гунн.

Когда его соплеменники все еще гонят персов, этот, оставленный «на хозяйстве», свою правду озвучивается на Совете.

И тут выбор был за мной: смолчать или сказать, что все они удобряли бы землю, если бы не выдержал мой центр. Ну, не только мой…

— Если бы пехота не сдержала натиск огнепоклонников, то и не было бы возможности ударить катафактариям, — сказал Прокопий Кесарийский.

Как говорится, «с языка снял». Так что и правда, моя правда, прозвучала за этим столом. Пусть с ней абсолютное большинство и не согласилось.

У меня складывалось впечатление, что здесь собрались подростки, которые хвастаются друг перед другом после драки со шпаной из соседней улицы. Выясняют кто кого и как ударил. Вернее, даже не так. Никто ничего не выясняет, каждый просто хочет выговориться и показать себя геройским. Но нет тут внимательных слушателей. Своя рубаха ближе к телу; свои слова громче звучат только в собственных ушах.

Если бы такое мероприятие продлилось дольше часов трёх, то я даже нарушил бы какие-то правила гостеприимства и под любым предлогом покинул столь, во многих смыслах, варварское общество. Однако, к моему большому удивлению, не прошло ещё и часа, как Велизарий провозгласил очередной тост, отправляя всех по своим отрядам.

— С оценщиками моими не спорте, — давал напутственное слово командующий. — В добыче никто обижен не будет. По делам вашим до воздастся! Склавин Андрес… Я позволяю тебе собрать с правого фланга самое ценное, но оставить доспехи гуннам. Еще я плачу тебе за службу. Серебро уже в твоем лагере.

Все посмотрели на меня. Что-то неправильное было сказано. Но ведь Велизарий командует. Если он сказал, то кто я такой, чтобы не подчиниться? Тем более такому «хорошему» приказу. Собрать все ценное? Отлично.

— Благодарю тебя, дука. Но разве же не гуннов то добыча? — сказал я на греческом языке, привставая и обозначая скорее не поклон, а кивок головой.

— Тебе решать. Но не соберешь ты, другие это сделают. Или убоялся ты гунна Суникоса? — сказал Велизарий.

Я посмотрел на единственного гунна, присутствующего здесь. Он молчал. Словно бы и не услышал слов командующего. Значит, что все чисто и я могу это сделать? А те недопонимания, что проявляются на лицах людей — не что иное, как зависть?

Собравшиеся стали шептаться. Завидуют! Или все же подвох какой?

— А нынче ступайте и отдыхайте. Три дня у вас на то есть. Дальше конно пойдем на сто стадий в земли огневиков-персов, — больше не обращая на меня внимания, говорил Велизарий.

— Дука, прикажи срамным девкам цену сбросить! — уже когда собирались на выход, потребовал вождь отряда лангобардов.

Все, кто только что собирался уходить, остановились и вопрошающе посмотрели на Велизария. Вопрос о стоимости продажной любви был актуален для каждого присутствующего. Помешательство это у всех такое, или у здешних людей либидо зашкаливает? Бедные девки! Это же какой работоспособностью нужно обладать, чтобы обслужить такое огромное количество клиентов. Или не бедные? Уже богатыми станут.

Серебро теперь было у всех. Где трофейное, а где и выплаты от Велизария. Он расплатился со всеми наемниками, так же и с моим отрядом.

— В том я не вправе. И ни о каких срамных девицах знать не знаю. Я благочестивый христианин, — строго ответил Велизарий, явно солгав.

Знает он все! Вон, мне в награду предлагал. Перед церковниками заигрывает? Ну это его дела. Может жизнь, если я надолго в этом времени, еще сведет нас с этим полководцем. А пока я намеривался покинуть эти места.

Предводители отрядов выходили из башни командующего, бурча себе под нос, что, мол, хорошо говорить Дуке, если у него под боком жена, да ещё и маслом обмазанная. Про масло говорилось так, будто бы пределом мечтаний для каждого варвара было облизать римлянку.

А что? Двойное удовольствие. Во всех смыслах можно насытиться. А если ещё с хлебом, да солькой посыпать женские телеса… М-м-м объеденье!

— Склавин… смерть… Велизарий… наместник… Не взять добычу — слабый, боится гунна. Взять… — среди гула выходящих из крепостной пристройки военных вождей варваров и офицеров армии ромеев пытался разобрать я слова.

Говорили на немецком, или скорее на языке, который был похож на немецкий. В целом посыл и те слова, что я понял, мне не понравились. Нет… Точно нужно быстрее отсюда уходить. После боя, да учитывая то, что по странному стечению обстоятельств, ну или благодаря моей победе в поединке, Велизарий меня выделяет, я наживаю себе врагов.

Такое отношение дуки к моему отряду могло быть завидно для других. Ну и мы, мой отряд, должны были сильно прибарахлиться, заполучить богатые трофеи. И не многие могут этим похвастаться. Так что пару дней и нужно уходить. Куда? Понятно уже…

Я возвращался в свой лагерь. Определённо свой. После того, как произошёл бой, я проникся к каждому из своих бойцов. Мы честно и достойно дрались. Пусть и участие наше в сражении было не столь заметным и ярким. Но боевая задача выполнена. А это главное.

И даже мне, человеку с сознанием из будущего, подобное чувство военного братства было приятным и знакомым. Может быть я несколько преувеличивал. Но лучше так, чем осознавать, что я чужак в этом мире, одинокий, без друзей, родины.

Появлялись смыслы, или же я активно их искал и наделял значимостью. Люди, окружающие меня, начинали вызывать эмоции. Я становился частью этого мира. И важно, что это меня нисколько не пугало, не расстраивало. Принимал, как данность. Может в некоторой степени этому способствовало то, что я за свою службу в прошлой жизни немало времени провел в чуждых для меня обществах.

В крепости все ликовали, гуляли, праздновали. Крики раздавались повсеместно и были ненамного тише, чем грохот сражения. Никакого контроля. Толпы людей, с кувшинами, расплескивая какие-то напитки, словно сомнамбулы шатались и медленно ходили, сталкивались с себе подобными, выкрикивая иногда нечленораздельные звуки. Иные уже спали, прямо тут, на путях и направлениях пьяных воинов. Спящих чаще переступали, не обращали внимание, не оттаскивали в сторону. Вакханалия, да и только. Мне не нравилось такое.

Это мы варвары? Да недержание кишечника Хлавудия кажется верхом приличий и этики, в противовес вот этому… Лежит в собственных рвотных массах, улыбается. Доволен… Представляет, наверное, что-то.

Я проходил через узкие улочки центра города, толкаясь плечами с людьми. Многие поворачивались в мою сторону, дышали смесью паров перегара и вони от гниющих зубов. Но неизменно улыбались. А могли быть и агрессивными. Какое-то единение вокруг. И это забавно местами, если только было больше порядка и меньше грязи.