Результатом всего этого стало понимание того, что бизнес не был готов вкладывать в нацистскую партию большее количество денег, чем это было раньше. Хотя один или двое человек вроде Фрица Тиссена прониклись энтузиазмом и предоставили средства для субсидирования экстравагантных вкусов руководителей нацистов, таких как Герман Геринг и Грегор Штрассер. А в целом та речь была обнадёживающей. Когда пришло время, она намного упростила обращение крупного бизнеса к поддержке нацистской партии. Но в январе 1932 г. до этого было ещё далеко. На тот момент нацистская партия продолжала, как и ранее, покрывать свои расходы в основном за счёт добровольных пожертвований своих членов, за счёт входных взносов на собраниях, за счёт доходов от прессы и публикаций и за счёт пожертвований от мелких фирм и предприятий, а не от крупных компаний. Антисемитизм, о котором Гитлер, очевидно, забыл упомянуть в разговоре с представителями крупных промышленных фирм, должен был найти гораздо большую поддержку среди такого контингента[598]. Тем не менее теперь у нацизма была респектабельная внешность наряду с грубой, и он завоевывал симпатии у элиты консерваторов и националистов. Германия все глубже погружалась в депрессию, и растущие массы граждан среднего класса начинали рассматривать молодой динамизм нацистской партии как возможный способ выхода из этой ситуации. Всё теперь зависело от того, смогут ли хрупкие демократические институты Веймарской республики выдержать это напряжение и сможет ли правительство рейха предложить правильную политику, которая позволит не допустить их одновременного коллапса.

Первой политической жертвой депрессии стало правительство Большой коалиции, возглавляемое социал-демократом Германом Мюллером, одно из самых стабильных и долго работавших правительств республики, пришедшее к власти после выборов 1928 г. Большая коалиция стала редкой попыткой найти компромисс между идеологическими и социальными интересами социал-демократов и «буржуазных» партий за исключением националистов. Она не распадалась за счёт общего стремления утвердить план Юнга, которое сохранялось несмотря на жёсткую оппозицию националистов и крайне правых. Когда план был одобрен в конце 1929 г., мало что могло заставить участников коалиции по-прежнему держаться вместе. После начала депрессии в октябре 1929 г. основные партии в коалиции не смогли договориться о том, как следует решать быстро усугублявшуюся проблему безработицы. Лишённая умеренного влияния своего бывшего лидера Густава Штреземана, который умер в октябре 1929 г., Народная партия вышла из коалиции после отказа социал-демократов сократить льготы для безработных, и правительство было вынуждено подать в отставку 28 марта 1930 г.[599]

Однако в то время лишь немногие догадались, что это стало началом конца веймарской демократии. Начиная с этого момента ни одно правительство не имело поддержки парламентского большинства в рейхстаге. В действительности те, кто имел влияние на президента Гинденбурга, рассматривали развал Большой коалиции как шанс установить авторитарный режим за счёт использования президентского права управления на основе чрезвычайных полномочий. Особенно влиятельной в этом отношении была немецкая армия в лице министра обороны, генерала Вильгельма Грёнера. Его назначение на этот пост в январе 1928 г. вместо демократического политика Отто Гесслера сигнализировало об освобождении армии от любого рода политического контроля и было подкреплено правом командующего армии обращаться непосредственно к президенту, в обход правительства. Несмотря на ограничения, установленные Версальским мирным договором на численность и вооружения, армия долгое время оставалась самой влиятельной, дисциплинированной и хорошо вооружённой силой в Германии. Пока гражданские институты всех видов, от политических партий до самой законодательной власти, разрушались, армия оставалась единой. Большую часть 1920-х гг. после поражения Капповского путча она вела себя тихо, сконцентрировавшись на незаконном наращивании вооружений и численности, но в кризисе начала 1930-х она увидела свой шанс. По мнению таких людей, как политический советник Грёнера полковник, а впоследствии генерал Курт фон Шлейхер, теперь настал момент, когда можно было провести перевооружение и реорганизацию Германии в качестве великой державы, освободив страну от оков парламентских коалиций. И чем больше Германия погружалась в политический хаос и насилие, тем более важной становилась позиция армии. Уже осенью 1930 г. Грёнер говорил своим офицерам: «Теперь в политическом процессе Германии ничего нельзя изменить без решающего слова армии, положенного на весы»[600]. Армия использовала своё влияние в политическом процессе сначала для того, чтобы защититься от сокращения своего бюджета, что ей успешно удалось. Пока везде вокруг финансирование государственных институтов урезалось, армейский бюджет оставался в неприкосновенности. Однако армия всё ещё в целом оставалась далёкой от нацистской партии. Старые офицеры, воспитанные в суровых традициях прусского монархизма, в общем не принимали популистских призывов радикальных националистических политиков. Однако даже здесь были некоторые лица, вроде полковника Людвига Бека, которые открыто поддерживали нацистов[601]. А молодые офицеры были гораздо более восприимчивы к нацистской пропаганде. Уже в 1929 г. довольно много младших офицеров участвовали в дискуссиях с нацистами и обсуждали перспективы «национальной революции». Военное руководство в лице Грёнера и Шлейхера жёстко боролось с такими тенденциями с помощью контрпропаганды. Кроме того, оно арестовало трёх лидеров таких дискуссионных клубов и отдало их под трибунал в 1930 г. за подготовку акта государственной измены. Этот процесс возмутил других молодых офицеров, даже тех, кто не был склонен сотрудничать с нацистами. Армейское руководство, писал один из них, опустилось до уровня «ноябрьских предателей» и отдало под трибунал людей, единственным мотивом которых была «бескорыстная любовь к родине». Он добавлял, что девяносто процентов офицерского состава придерживалось того же мнения[602].

Этот трибунал предоставил возможность Гитлеру выступить в качестве свидетеля с получившей широкую известность речью, когда его вызвал Ганс Франк, нацистский адвокат, защищавший одного из обвиняемых. Он заявил, что нацистская партия не имела намерений совершить государственный переворот или добиться разложения армии изнутри. Её задачей был приход к власти законным путём, и он исключал тех, кто, как Отто Штрассер, призывал к революции. В будущем партия должна была получить большинство на выборах и сформировать законное правительство. И тогда, провозгласил он под одобрительные восклицания зрителей, настоящие предатели, «ноябрьские преступники» 1918 г., будут отправлены под суд, и «покатятся головы». Но до тех пор партия намеревалась придерживаться закона. Суд заставил Гитлера поклясться в правдивости его свидетельства под присягой. «Теперь мы полностью законопослушны», — сказал Геббельс. Путци Ханфштенгль, недавно назначенный секретарём Гитлера по связям с иностранной прессой, позаботился о том, чтобы эта речь разошлась по всему миру. Он продал три статьи Гитлера, в которых в очень аккуратных выражениях разъяснялись цели и методы нацистской партии, Уильяму Рэндольфу Херсту, американскому медиамагнату, за 1000 рейхсмарок каждую. Эти деньги позволили Гитлеру всегда использовать отель «Кайзерхоф» в центре Берлина в качестве своей штаб-квартиры, когда он останавливался в столице. В самой Германии заверения Гитлера развеяли страхи многих немцев из среднего класса относительно намерений нацистской партии[603].