Для историков всегда было очень удобно оглядываться на ход немецкой истории с 1933 года и интерпретировать практически всё, что произошло в тот год, как события, способствовавшие взлёту и триумфу нацизма. Это привело к искажениям самого разного рода. Например, некоторые историки выбирали подходящие цитаты из работ немецких мыслителей, таких как Гердер, приверженец национализма конца XVIII века, или Мартин Лютер, основатель протестантизма конца XVI века, чтобы показать, что в их суждениях дают о себе знать традиционные немецкие качества презрения к другим нациям и слепого подчинения властям внутри собственных границ[25]. Однако если внимательней присмотреться к работам этих мыслителей, то можно обнаружить, что Гердер выступал за терпимость и сострадание к другим народам, а Лютер (и это общеизвестно) настаивал на праве отдельного человека восставать против духовного и интеллектуального подавления[26]. Более того, хотя идеи имеют самостоятельную силу, эта сила всегда обусловлена, может быть и неявным образом, социальными и политическими обстоятельствами. Это факт, о котором историки, привыкшие к общим рассуждениям о «немецком характере» или «немецком мышлении», слишком часто забывают[27].

Представители другого направления, к которым иногда присоединяются те же самые авторы, подчёркивают не важность идеологии и убеждений в немецкой истории, но их незначительность. Немцы, как это часто утверждается, не имеют реального интереса к политике и никогда не могли привыкнуть к практике компромисса демократических политических дебатов. Но из всех мифов немецкой истории, долженствующих объяснить зарождение Третьего рейха в 1933 г., ни один не является менее убедительным, чем миф об «аполитичных немцах». Будучи в большой степени вымыслом романиста Томаса Манна в годы Первой мировой войны, это представление впоследствии стало алиби для образованного среднего класса в Германии, которое позволяло снять с себя обвинение в поддержке нацизма и принять критику по гораздо менее сильному обвинению в отсутствии оппозиции нацистам. Историки разного толка заявляли, что немецкий средний класс устранился из политической жизни после поражения в 1848 г. и нашёл убежище в занятии бизнесом, литературой, культурой и искусством. Образованные немцы ставили эффективность и успех выше морали и идеологии[28]. Вместе с тем имеется достаточно доказательств обратного, что мы и увидим в этой книге. Если Германия и страдала от чего-то в середине 1920-х, то, во всяком случае, не от недостатка политических убеждений и предпочтений, скорее наоборот.

Немецкие историки, что неудивительно, считают такие общие и враждебные обобщения немецкого характера крайне сомнительными. После Второй мировой войны они изо всех сил старались опровергнуть такую критику, указывая на более общие европейские корни нацистской идеологии. Они обращали внимание на тот факт, что сам Гитлер был не немцем, а австрийцем. И проводили параллели с другими европейскими диктатурами того времени, от Муссолини в Италии до Сталина в России. Они утверждали, что в свете общего краха европейской демократии в период с 1917 по 1933 год приход нацистов следует рассматривать не как кульминацию продолжительного и уникального исторического развития немецкого общества, а как коллапс установленного порядка в Германии и в других странах вследствие катастрофического влияния Первой мировой войны[29]. При таком подходе развитие индустриального общества впервые вывело широкие массы на политическую сцену. Война уничтожила социальную иерархию, моральные ценности и экономическую стабильность во всей Европе. Оттоманская, Российская, Германская империи и империя Габсбургов были разрушены, а новые появившиеся демократические страны быстро пали жертвами демагогии беспринципных агитаторов, которые убеждали массы голосовать за собственное порабощение. Двадцатый век оказался эпохой тоталитаризма, кульминацией которого стала попытка Гитлера и Сталина установить новый тип политического порядка, основанного на тотальном полицейском контроле, терроре и жестоком подавлений и фактическом уничтожении миллионов реальных и воображаемых оппонентов, с одной стороны, и на постоянной массовой мобилизации и энтузиазме, подхлестываемом изощрённой пропагандой, — с другой[30].

Хотя легко видеть, что такие аргументы служили интересам западных интерпретаторов холодной войны в 1950–60-е гг., в явном или неявном виде уравнивая сталинскую Россию и гитлеровскую Германию, оценка обоих государств как разных форм одного явления недавно пережила новое рождение[31]. И разумеется, нет ничего незаконного в сравнении этих двух режимов[32]. Идея тоталитаризма как общего политического явления относится ещё к началу 1920-х. Она использовалась в положительном смысле Муссолини, который вместе с Гитлером и Сталиным заявил о тотальном контроле над обществом, который подразумевал фактическое возрождение человеческой природы в человеке «нового» типа. Но несмотря на все сходства между этими разными режимами, различия в причинах появления, возвышения и конечного триумфа нацизма и сталинизма слишком существенны, чтобы концепция тоталитаризма могла что-либо объяснить в этом отношении. В конечном счёте она служит скорее для описания, а не для объяснения и, возможно, помогает понять способ функционирования уже сложившихся диктатур XX века, но не объясняет причин их возникновения.

Конечно, между Россией и Германией до Первой мировой войны существовало определённое сходство. Обе страны находились под властью авторитарной монархии, опиравшейся на мощную бюрократическую систему и сильную военную элиту, которые препятствовали быстрым социальным изменениям, привносимым индустриализацией. Обе эти политические системы были уничтожены глубоким кризисом, связанным с поражением в Первой мировой войне, и за их гибелью последовал короткий период конфликтной демократии, пока конфликты не были разрешены с приходом диктатур. Однако существовало и множество ключевых отличий, главным из которых было то, что большевики полностью проиграли борьбу за открытую поддержку масс на свободных выборах; между тем именно поддержка масс обеспечила необходимый фундамент для прихода к власти нацистов. Россия была отсталой, полностью аграрной страной, без базовых институтов гражданского общества и представительной политической системы. Она крайне отличалась от развитой и высокообразованной индустриальной Германии с её долгими традициями представительных институтов, главенства закона и политически активного гражданского общества. Разумеется, Первая мировая война уничтожила старый порядок во всей Европе. Однако этот старый порядок имел свои существенные особенности в разных странах, и разрушен он был в разных отношениях и с разными последствиями. Если смотреть на другие страны, в которых происходили схожие события, то, как мы увидим, гораздо более подходящим вариантом для проведения параллелей, чем Россия, будет Италия, ещё одна европейская страна, наряду с Германией пережившая объединение в XIX веке.

При поисках истоков и причин возникновения нацизма в Германии история, несомненно, рискует показать весь процесс как неизбежный. Однако практически на любом этапе события могли начать развиваться по-другому. Триумф нацизма абсолютно не казался предопределённым вплоть до первых месяцев 1933 года. И вместе с тем он не стал исторической случайностью[33]. Те, кто утверждает, что нацисты пришли к власти в результате событий общеевропейского масштаба, в определённом смысле правы. Но следует уделить внимание и тому факту, что успех нацизма, который совершенно не являлся неизбежным итогом немецкой истории, основывался, конечно же, на политических и идеологических традициях и событиях, характерных именно для Германии. Эти традиции, возможно, не восходят к временам Мартина Лютера, однако их, безусловно, можно связать с развитием немецкой истории на протяжении XIX века, и главным образом с процессом, который привёл к созданию объединённого государства при Бисмарке в 1871 г. Таким образом, при поиске причин прихода нацистов к власти и разорения Германии, Европы и остального мира практически при отсутствии сопротивления со стороны большинства немцев имеет смысл забраться на шесть с лишним десятилетий в прошлое, как это сделал Фридрих Мейнеке в своих размышлениях 1946 г. Как мы увидим в этой книге и двух следующих томах, существует много разных ответов на поставленные здесь вопросы, начиная от природы кризиса, охватившего Германию в начале 1930-х, и заканчивая способом установления и консолидации правления после прихода нацистов к власти. И сопоставление этих ответов — далеко не простая задача. Однако тяготы немецкой истории, несомненно, сыграли свою роль, и в этой книге необходимо начать именно с них.