— С одной стороны завидно. — говорит Соломон Рудольфович: — а с другой… вон ему сколько всего на руку повязали… так и кровь остановиться может.

— Виктор… умеет. — вздыхает Николай: — это у него само собой получается. Видел я как он с Жанной Владимировной… вроде и усилий никаких не прикладывал.

— Это ж какое здоровье иметь надо. — вздыхает вслед за ним Гектор Петрович: — эх, молодость.

— На то и тренировки. Надеюсь, у него сил на наших девчат хватит. Нам первый матч кровь из носу выиграть нужно.

— Не беспокойтесь, Соломон Рудольфович, он же наш парень, советский. Знает где личная жизнь, а где за родину постараться нужно…

Огромный зал на восемьсот мест зиял пустотой. Построенный в эпоху сталинского ампира, он был рассчитан на торжества иного масштаба — партийные собрания, чествования передовиков, праздничные концерты. Сейчас же в третьем ряду правого сектора сидела лишь горстка людей — двенадцать девушек в спортивных костюмах и трое в гражданском.

Косые лучи сентябрьского солнца пробивались через высокие окна левой стены, прочерчивая в пыльном воздухе золотистые диагонали. В этом свете особенно заметной становилась потертость бархатной обивки кресел — темно-красной, местами выцветшей до розоватого. Ряды пустых сидений уходили в полумрак, создавая ощущение театра после спектакля.

Хрустальная люстра под потолком — массивная звезда с пятью лучами — висела на цепях, похожих на якорные. Треть лампочек не горела, отчего узор света на паркете получался неровным, с проплешинами. Сам паркет, некогда блестящий, потускнел и местами вздулся — следы протечек с крыши во время редких, но сильных ташкентских ливней.

Стены, выкрашенные в типовой институционально-зеленый цвет, хранили следы времени: потеки от той же крыши, выцветшие прямоугольники от снятых стендов, трещины в штукатурке, похожие на реки на карте. Справа висело огромное панно — «Покорители неба» — где мускулистые рабочие в синих робах собирали серебристый самолет под бдительным взором Ленина, парящего в облаках. Краски поблекли, и Ленин казался призрачным, полупрозрачным.

Сцена пустовала. На длинном столе президиума пылилась красная скатерть с золотой бахромой, съехавшая набок и открывавшая ободранный край столешницы. Пять стульев за столом стояли под разными углами, словно их обитатели встали и ушли посреди заседания. Трибуна с микрофоном «Октава» одиноко возвышалась в центре, провод от микрофона змеился по сцене к кулисам.

Над сценой — обязательная галерея портретов. Черненко в центре, с траурной лентой, которую забыли снять с марта. Лента выцвела и обвисла, придавая портрету вид заброшенности. По бокам — Усманходжаев и директор завода, оба в одинаковых темных костюмах, с одинаковыми официальными улыбками. Между портретами — растяжка из красного кумача: «Спорт — путь к здоровью и трудовым победам!», буквы местами осыпались, особенно в слове «победам».

Тяжелый бордовый занавес позади сцены висел неровными складками. В нескольких местах ткань прохудилась, и сквозь дыры пробивался свет из окна закулисного помещения. Внизу занавеса виднелись следы от ног — его часто отодвигали, чтобы вынести на сцену декорации.

В воздухе висела смесь запахов: машинное масло, въевшееся в стены за десятилетия соседства с цехами, пыль от бархатных кресел, слабый аромат хлорки от недавней уборки, который не мог перебить основной букет. Через приоткрытую дверь тянуло запахом гари — где-то на территории завода жгли осенние листья.

Часы над сценой — большие круглые «Электроника» с белым циферблатом — показывали 18:47. Секундная стрелка двигалась рывками, и каждый ее скачок сопровождался тихим щелчком, который в пустом зале звучал как метроном.

Через окна был виден кусок заводского двора: край корпуса номер семь с облупившейся надписью «Ударный цех социалистического соревнования», ряд пирамидальных тополей вдоль забора, дальше — крыши частного сектора и горы на горизонте, подернутые вечерней дымкой.

В правом углу зала, у окна, стоял бюст Чкалова на мраморном постаменте. Гипсовый летчик смотрел куда-то вдаль, поверх голов несуществующей толпы. У подножия постамента — засохший букет гвоздик в граненой вазе, оставшийся с какого-то давнего мероприятия.

Вся эта громада пространства, рассчитанная на сотни людей, делала группку из пятнадцати человек почти невидимой — как если бы они были случайными посетителями, забредшими в закрытый музей.

И обычно акустика зала превращала каждый звук в событие, особенно то, что происходило на сцене и рядом с ней, потому посетители старались говорить чуть тише, чтобы их голос не разносился по всему помещению. Но не сегодня. Несмотря на то, что в зале сидел десяток с лишним человек, шум от них стоял такой, как будто их тут было сотни. Девушки из команды Ташкентского «Автомобилиста» говорили все разом, перебивая друг друга, делясь впечатлениями и новостями.

— … давайте чуть потише! — повышает голос помощник тренера, поднимая ладонь: — сейчас начнем собрание! Вот только Борис Михайлович придет и сразу начнем!

— Рустам Джалилович! Капитана тоже нет! — тянет руку с места доигровщица Зульфия Рахимова: — давайте ее тоже дождемся! Как без капитана?

— Дождемся. — обещает помощник тренера: — они сейчас вместе разговаривают как раз. О будущем матче.

— А чего тут рассусоливать? — откликается Надежда Воронова, нападающая родом из Сибири, приехавшая в свое время по распределению в солнечный Ташкент: — чего раздумывать? Будет матч и все. Мы выиграем. Кто они такие? Какая-то команда из провинции, у них дебютный матч в первой лиге. — девушка откидывается на спинку кресла и машет рукой: — нашли, о чем рассуждать. Лучше бы про Рахимову поговорили… с кем она вчера у общаги стояла.

— Надя! — оборачивается Зульфия: — nima deyapsiz! Ты о чем вообще… не было ничего. Давай лучше о матче поговорим. Ты что не слышала? Они — сильные! Говорят, что «Крылья Советов» в товарищеском матче победили. И что у них своя, особая, секретная методика тренировок.

— В спорте не бывает чудес. — откликается на эти слова Светлана Пак, связующая из местных корейцев: — не бывает секретных тренировок и особых методов это все ненаучно. И у нас лучшие тренера. Борис Михайлович и Рустам Джалилович.

— И Валентина Петровна! — вставляет Ольга Семенова: — не забываем про тетю Валю!

— Я еще молодая для того, чтобы меня тетей называли. — откликается Валентина Петровна, женщина средних лет в очках и с тугим пучком волос на затылке: — но все равно спасибо, Оля, что не забыла.

— Не бывает в спорте чудес… а «Уралочка»? — говорит Зульфия: — «Уралочка» как же? Почти пять побед подряд на чемпионате страны, в высшей лиге! А были — никому не известная команда из Свердловска! Тоже вот так выскочили! — она щелкает пальцами, показывая, как именно выскочили: — не помните, что ли?

— «Уралочка» это статистическая погрешность. И скопление многих факторов в одном месте. Тут и талантливые игроки, прежде не выступавшие на таком уровне и тренерский состав, да и повезло им, чего уж там… — откликается Надежда Воронова с места: — феномен «Уралочки» уже по винтику разобрали, ты чего, Рахимова?

— А вдруг тут тоже статистическая погрешность? — не сдается девушка, блестя черными глазами: — я беспокоюсь! Нам надо в высшую лигу выходить, у нас в этом году планы на бой с Ленинградом и Ригой, а тут раз! И вылетим с турнира! То-то позору не оберемся!

— За этот позор ты переживаешь… — мурлычет Надежда Воронова: — а вот с кем ты вчера у общаги встречалась…

— Надя! Не перестанешь — расскажу, что ты стихи по ночам пишешь! И даже прочитаю парочку! — не выдерживает Зульфия: — вслух! С выражением!

— Неужели опять с тренером футболистов? Он же женатый. — говорит Валентина Петровна от сцены: — Зульфия! Тренерский состав не одобряет… вот этого всего. У тебя показатели падают. Ладно еще что это аморально и что у тебя неприятности могут быть по партийной линии, но у тебя показатели падают.