— Я — яркая! — говорит она и наклоняет голову набок, становясь похожей на птичку: — а ты, Полищук — наглый! Чует моя душа в словах твоих сарказм едкий… но докопаться пока не до чего. Живи.

— Вот уж спасибо.

— Железнова к нам прибилась не потому, что у нас ей играть дают как вздумается, а потому что мелкая засранка не привыкла, когда ее в чем-то превосходят. — говорит Наташа Маркова и слюнит химический карандаш, от чего ее язык становится фиолетовым: — Лилька ей убедительно показала свое преимущество, а она же «гений поколения», вундеркинд. А тут в провинции какая-то Лилька ей в харю… у нее весь мир перевернулся! И она пока не утвердится, пока Лильку хоть в чем-то не победит — не успокоится же. У нее пунктик такой, это видно, что она на Лильке зациклена, притягиваешь ты сумасшедших, Бергштейн.

— Наташка! Сама ты «какая-то Лилька»! — возмущается девушка, спрыгивая со стола: — Юлька, дай мне ручку, я ей статью про волейбол напишу, а то она обзывается!

— Ручек тут полным-полно…

— Я эту хочу! Она пишет хорошо!

— Вредная ты Лилька.

— Сыгранность. — выдыхает Светлана, глядя на то, как переругиваются между собой Маркова и Бергштейн. Кажется, она начала понимать. Что такое сыгранность? Чувство локтя, чувство абсолютного доверия. Такое вряд ли можно выработать простыми тренировками.

— Я поняла, что ты делаешь, Виктор. — поворачивается она к нему: — поняла на что ты ставишь. Ты специально отпустил вожжи и позволяешь нам ссориться, позволяешь всем говорить откровенно и не навязываешь субординацию. Я продолжаю считать, что субординация нужна, но твой метод… ты специально собираешь нас всех на пятачках и даешь притереться естественным образом.

— Да? Я так делаю? — Виктор снова открывается от ватмана и смотрит на проделанную работу: — пусть будут лилии, а не ромашки…

— Ты меня не проведешь. — прищуривается Светлана: — но раз уж тут такие правила, раз уж тут все в плавильный чан, то… — она поворачивается к окну и тычет пальцем: — Волокитина! Терпеть тебя не могу! С самого начала не могла. Твоя грубость меня убивает, ты что, не можешь научиться парочке вежливых слов? Ничто не стоит так дешево и не ценится так дорого как вежливость! Мне странно что приходится это взрослой девушке объяснять!

— Ой, иди в жопу, Кондрашова. — отзывается Волокитина от окна, но Светлана уже отворачивается от нее и тычет пальцем в Маркову: — Наташа! Вы с Масловой как Бобчинский и Добчинский, хватит уже трындычать на тренировках! Достали, курицы!

— Угу. — кивает Наташа Маркова, склоняясь над ватманом.

— А ты, Виктор! — палец останавливается на тренере: — высокомерный, коварный, похотливый и равнодушный хам! И хватит мне Бергштейн охмурять!

— Хм. — задумывается Виктор: — точно. Больше не буду.

— Эй! Как это — больше не будешь⁈

— А ты вообще заткнулась, Лилька! Развела тут… бардак. — складывает руки на груди Светлана и ей становится так легко и светло на душе. Все это время она терпела… но оказывается в этой команде можно не сдерживаться… и никто не обидится. А даже если обидится, то своим нужно говорить всю правду. Особенно если она обидная. Особенно если они — свои.

— Слава Императору. — кивает Маркова: — ибо он мудр и непокобелим.

— Непоколебим?

— И это тоже.

Сентябрьское солнце играло на начищенных медных ручках массивной дубовой двери — настоящей, югославской, которую дядя Гурам выбил через знакомых в Москве. Дом стоял на улице Советской, в самом престижном районе Колокамска, где жило местное начальство. Красный кирпич фасада был привезён из Красноярска, а не местный, желтоватый. Окна — не стандартные, а широкие, с финскими стеклопакетами, добытыми невесть какими путями. На крыше красовалась телевизионная антенна.

Сад занимал почти сорок соток — довольно много по меркам Колокамска. Каменная дорожка, выложенная тротуарной плиткой из Прибалтики, вела мимо фонтанчика с пухлыми амурами (копия ленинградского, отлитая на местном заводе за большие деньги) к беседке. По обе стороны — не просто яблони, а сортовые, привитые, присланные саженцами из Мичуринска. Теплица из настоящего стекла и алюминиевого профиля укрывала помидоры и огурцы, а в углу сада стоял второй парник поменьше — для винограда, который чудом вызревал в Сибири благодаря подземному отоплению.

Беседка была произведением искусства местного краснодеревщика — восьмигранная, из морёного дуба, с резными колоннами и застеклённая разноцветными витражами. Пол выстлан керамической плиткой с подогревом — трубы провели от дома. Мебель внутри — не самодельная, а фабричная румынская: массивный круглый стол на гнутых ножках, стулья с мягкими сиденьями, обитыми бордовым бархатом. В углу стоял немецкий радиоприёмник «Grunding», а на специальной полке — стереомагнитофон «Sharp», привезённый младшим братом отца из загранкомандировки.

Давид покрутил массивный золотой перстень с рубином на пальце — подарок отца на двадцатилетие. Наполи, откинувшись на спинку стула, затянулся сигаретой «Мальборо», такие можно было купить только в «Березке» и на чеки без полосы, на эквивалент валюты внутри страны. На столе между этими двумя стоял хрустальный графин с армянским коньяком «Арарат Наири» двадцатилетней выдержки — из тех трёх ящиков, что отец получил прошлым летом за какую-то услугу от директора мясокомбината.

За домом, в пристройке, урчал дизельный генератор — страховка от частых в Колокамске отключений электричества. Рядом стоял гараж на две машины: «Волга» ГАЗ-24–10 последней модели, чёрная, с откидывающимися сиденьями, и бежевые «Жигули» шестой модели для жены. У стены гаража был прислонён чешский мопед «Ява» — игрушка Давида.

Из французских окон первого этажа виднелась обстановка гостиной: сервант «Хельга» из ГДР с богемским хрусталём, ковёр ручной работы из Армении на паркетном полу, привезённый в контейнере вместе с мебелью из ореха, которую делали на заказ в Ереване. На стене — не типовые советские репродукции, а настоящие, «живые» картины художников в золочёных рамах. Не то, чтобы дядя Гурам понимал в искусстве или обожал живопись… в картинах его как правило интересовала цена, чем дороже картина, тем она была лучше по его мнению. Вся усадьба Саркисянов была материальным воплощением идеи «Можем себе позволить». Любой обычный советский человек, впервые попавший в дом дяди Гурама обычно сразу же обалдевал от такой показной роскоши.

— Так ли необходимо гусей дразнить? — спокойно, почти меланхолично роняет слова Наполи, выпуская дым в потолок и морщится, когда невольно шевелит пальцами левой руки: — этот твой перстень… он же весит полкилограмма. И цепь на шее в палец толщиной. Привлекать ненужное внимание…

— Все куплю, сказало злато. Так кажется у Булата Окуджавы сказано? — прищуривается Давид, еще раз покрутив кольцо с рубином на пальце: — отец считает, что власть в богатстве и я с ним согласен. Деньги — это власть, это безопасность и сила.

— Ммм… — неопределенно промычал Наполи, шевеля пальцами левой руки. Заживает конечно, но все еще болит. Глубокий порез. Если бы не этот «Полищук»… он смотрит на своего младшего брата и вздыхает. Вот как объяснить придурку что деньги — это еще не все? Что есть вещи, которые ни за какие деньги не купишь? Например — опыт. Испытания, которые ты прошел, умения, которые ты приобрел, характер, который ты закалил… это не купишь ни за какие деньги. Или настоящие чувства. Истинную любовь не купишь за деньги, можно купить тело и то — не у каждой. Если ты хочешь чтобы тебя уважали — то денег маловато, для начала сам начни уважать других людей.

— Так что там с твоей женитьбой? — задает вопрос Давид: — ты серьезно, брат?

— Да. — отвечает Наполи, вспоминая обеспокоенное лицо Марины, которая склонилась над ним в тесном салоне белой «Нивы», как она протирала холодный пот с его лица и просила не умирать: — да, я серьезно. Пора бы уже.

— Вай! Да ты совсем молод еще! Кругом полно всяких девушек, подарил одно, подарил другое, сводил в ресторан, зачем жениться? — качает головой Давид: — я вот не собираюсь жениться пока не заставят! Надо наслаждаться жизнью! Я вот в прошлую субботу такую красотку в городе валял, ты не поверишь! Глаза как темный огонь, а какая грудь! И всего-то в сто двадцать рублей обошлась, сводил в кино и в ресторан, да купил букет цветов, плюс гостиница… а сколько удовольствия! Зачем себе ярмо на шею вешать?