— Знаешь из тебя вышел бы прекрасный инквизитор. — задумчиво говорит Виктор: — конечно же трагической историей. Такой, ненавидящий все другие расы кроме человеческой, но на самом деле полуэльф. Конечно же темный. С хаосом в душе, но Церковью Света в сердце и голове. И назвать тебя Торквемада…

— Не буду я в это играть!

— Хм… а давай попробуем? В конце концов как часто у тебя выпадает возможность развернуться на всю катушку? Это же игра!

— Да, но…

— Ты можешь даже на дыбу людей тут отправить… например ту же Машу Волокитину. Сдается мне она не совсем Церковь Света почитает…

— … ну… разве только один разочек…

Ритмический стук повторился, вырывая его из объятий сна. Тук-тук-тук — словно большой дятел стучит в обитую ватой стену, тук-тук-тук…

Он открыл глаза и уставился вверх, собирая себя воедино и вспоминая кто он такой и где находится. Потолок над ним был серо-бежевым, с едва заметными пятнами времени и неровными краями побелки, которую наносили, должно быть, ещё при застое. За мутным оконным стеклом уже светлело, но плотные серые шторы, такие, какие встречались во всех номерах советских гостиниц, еще держали комнату в полумраке.

Рядом, в углу у двери, уныло гудел старенький холодильник «Морозко», а поверх деревянного шкафа из древесно-стружечной плиты лежала подшивка газет «Советский Спорт» за восьмидесятый год. На стене — пожелтевший плакат с видами Ташкента, и фирменная табличка с инструкциями по пожарной безопасности.

— Тук-тук-тук! — повторился звук. На этот раз вслед за стуком послышался голос. Приглушенный, но знакомый…

— Виктор Борисович! К вам можно?

— Входите, открыто! — машинально отвечает Виктор, поднимая голову и тут же спохватывается, какое еще «открыто»? Он же в гостинице, в его номере в конце длинного коридора с вытертым ковролином и затхлым запахом — конечно же закрыто, нужно встать и открыть дверь… но встать ему что-то мешает.

Угловой номер в гостинице уже успел нагреться, теплый воздух, предвестник дневной духоты — вливался через открытую форточку. Маленький журнальный столик с облупленным краем, две одинаковые тумбочки из ДСП с медными ручками, закрученными в замысловатый узор, шум улицы из окна — и основная доминанта: огромная пружинная, двуспальная кровать, с тяжелым ватным одеялом, из-под которого Виктор и пытался сейчас выбраться.

— Виктор Борисович! — в номер врывается Наташа Маркова, захлопнув за собой стандартную гостиничную дверь из светлого ДСП: — у нас завтрак и чэпэ! Салчакова пропала! Наверное, её местная хлопковая мафия все-таки похитила и надо ее искать… Ой! — она останавливается на ковре багрового цвета, подносит свой вечный черный блокнот к лицу. — Извините!

— Ничего страшного, я уже встаю. Что там с мафией и похищениями? — спрашивает Виктор, разбираясь, что именно мешает ему подняться и сесть на жёстком, но уже уютно помятом матрасе, принявшим форму его тела. По всему выходит, что встать ему мешают ноги. Обычные человеческие ноги. Две штуки. Гладкие и упругие на ощупь. Длинные. Одна длинней другой. Вот эта конкретная нога явно принадлежала Лиле Бергштейн, за это он мог поручиться: только у неё на ногтях такой розовый педикюр был… а вот кому принадлежала вторая?

— … а вот и пропажа нашлась… — говорит Наташа Маркова, и выкладывает блокнот на шершавую лакированную тумбочку: — а я искала её, искала. Виктор Борисович! Разрешите доложить — Салчакова нашлась!

— Это прекрасно, — говорит Виктор, аккуратно убирая Лилькину ногу со своего живота, просовывая пятку под унылое шерстяное одеяло из гостиничного фонда, так чтобы приподняться на локте. — А где нашлась?

— Так вот она, у вас за спиной валяется, прямо на кровати. — гордо шмыгает носом Наташа: — видимо, в поисках защиты от местного беспредела нашла себе самое безопасное место во всем Ташкенте. В постели своего любимого тренера.

— Ты это… ничего не было, Маркова, — говорит Виктор, приподнимаясь на локте, и невольно ощущая сквозь простыню пружинное «ребро» матраса: — просто Айгуля вечером пришла поговорить насчет своей семейной ситуации. А Лиля… ну вот.

— Так я все ж понимаю, — кивает Наташа на прикроватную лампу с желтым пластиковым абажуром причудливой, вытянутой формы. — Особые тренировки они в ночь перед матчем должны проводиться, для пика формы, а не за сутки, всё понятно. Сегодня ночью, значит, всё будет? Вам помощь не нужна? Ну, там за ноги кого держать и счёт вести… Плюс смотреть, чтобы по второму разу не проходили, а то знаю я наших…

— Завтрак? — в ногах у Виктора поднимается одеяло с вытертым краем, и оттуда выглядывает взлохмаченная голова Лили, она моргает заспанными глазами, на секунду зависая в задумчивости, потом находит взглядом вошедшую.

— О! Наташка! — говорит она с утренней хрипотцой в голосе: — а я думаю, чего мне снится будто я все еще с великанами бьюсь. Ты уже встала? А что на завтрак приготовили?

— Завтрак в ресторане гостиницы, — оповещает Наташа, расслабившись и почесав кончик носа: — как спустишься, так и выдадут. Кашу пшённую, два яйца, тосты с сыром и маслом. Чай с сахаром и лимоном. Всё, как в столовой Комбината, как будто и не уезжали никуда.

— Не, я кашу не буду, — голова скрывается под одеялом и оттуда доносится протяжный зевок, будто из глубин космоса.

— Наташа! Виктор Борисович! — подскакивает кто-то рядом, почти спотыкаясь о старый ковер в коридорчике: — И-извините! Я… ничего не было! Я случайно зашла! Извините! — краем глаза Виктор видит, как что-то стремительно краснеющее с топотом вылетает из номера хлопнув дверью.

— Да никто ничего и не думает, Салчакова! — вслед стремительной тени кричит Наташа, уже у зеркального шкафа: — Особые тренировки сегодня вечером же! И… ты тапочки забыла! Айгуля! Вернись!

— Завались, Маркова, хватит уже орать, — раздается голос за спиной у Виктора: — ты вообще седьмая на скамейке запасных, сгоняй за газировкой. Спать не даёшь. У нас акклиматизация же.

— Какой знакомый голос! — улыбается Наташа Маркова, хитро прищуривая глаза, пересаживаясь на старый стул с отломанной спинкой: — И Волокитина тут! А чего меня не позвали? Если всё равно решили спортивный режим сорвать?

— Так, — говорит Виктор: — режим никто не срывает. У нас разница с Ташкентом в четыре часа, мы и спать вчера позже легли и встали… сколько сейчас? Десять? Вот, тоже позже. Фактически мы как будто по Колокамскому времени живём, чтобы недосыпа не было.

— Недосыпа? А как вам тут было спать, удобно? — интересуется Наташа, заглядывая Виктору за спину: — кровать-то ведь двухспальная, а вас тут сколько?

— Ладно, будем вставать, — говорит Виктор, поспешно меняя тему разговора: — начинается новый день. Завтра у нас ответственный матч, сегодня проведём лёгкую тренировку и растянемся, зарядимся позитивом. Так что у тебя там за чэпэ, Наташа?

— У меня два чэпэ было, но Салчакову я уже нашла. — говорит Наташа Маркова: — скажи, Вить, а у тебя там за Машей Волокитиной в кровати Вальки Федосеевой нет? Точно нет? А кто там лежит? Воон у самой стеночки? Маслова? Да нет, я ее внизу видела…

— Нет там никого. — зевает Маша Волокитина: — Маркова, тебе чего с утра надо вообще?

— Тогда у нас Валька пропала. — разводит руками Наташа: — с вечера пропала. Я сперва подумала, что ничего страшного, что вернется, взрослая уже… ночью вставала в туалет, а ее нет. И с утра ее нету…

— Виктор Борисович! У меня… ой! — в дверях останавливается Арина Железнова и быстро-быстро моргает, глядя на открывшуюся перед ней картину.

— Наташ, прикрой ей глаза, она ж еще несовершеннолетняя. — говорит Виктор и садится в кровати, осторожно перекинув ноги Лили Бергштейн в другую сторону. Лилька завозилась под одеялом и издала невнятный звук. Наташа оперативно закрыла лицо Арины своим черным блокнотом, встав на защиту целомудренности и невинности советского детства.

— Да что вы меня… — отбивается Арина, пытаясь убрать от своего лица черный блокнот: — я уже взрослая, вот! Мне в октябре восемнадцать стукнет! Чего я там не видела! Я журнал «Плейбой» читала!