Сейчас же в распоряжении Шахина осталось только десять бойцов.

У Шахина не было сомнений — рано или поздно они найдут его. И тогда его моджахедам придется туго.

Потому и действовать он решил соответствующим образом.

Шахин больше не строил иллюзий, что ему удастся захватить Селихова живьем. Теперь он поставил перед собой иную цель — убить всех сбежавших пленников.

— Хватит с ними церемониться! — приказал он своим солдатам. — Подберитесь и закидайте их гранатами!

— Ты же знаешь, командир, — скептически заметил тогда Милад. — Склон здесь зыбкий. Прошлой зимой сошла сель. Использовать взрывчатку может быть опасно для нас самих.

— Исполняй приказ, Милад, — сурово зашипел на него Шахин и даже решительно шагнул к своему подчиненному.

Раненную ногу тотчас же пронзила боль, но пакистанец выдержал ее. Не подал виду.

— Зачем рисковать, Шахин? — вдруг снова подал голос Муаллим-и-Дин.

Шахин обернулся сквозь боль в ноге. Посмотрел на проповедника, сидевшего под стеной туннеля в окружении своих охранников.

У его ног стояла керосиновая лампа. В ее свете на лице проповедника играли тени. Делали Муаллима таинственным и даже зловещим. Придавали ему ореол какой-то сакральности. Будто бы этот человек точно знает, что делать и куда идти. Словно сам Всевышний нашептывает ему направление пути.

Впрочем, это чувство возникло в душе Шахина лишь на мгновение. Прагматичный и не очень верующий солдат тут же выкинул такие мысли о проповеднике из головы.

— Я вижу, ты в отчаянии, — проповедник поднял голову. Посмотрел на Шахина. От этого тени под его глазами стали, казалось, еще темнее. — Ты торопишься. Нервничаешь. Обстоятельства давят на тебя…

Муаллим указал взглядом на его раненную ногу. Шахин инстинктивно ощупал влажную повязку под исколотой ножом штаниной.

— Ты уже не надеешься свершить свою месть лично, — покачал головой Муаллим. — Теперь ты думаешь, что если этот Селихов просто умрет, уже это даст твоей душе хоть какое-то облегчение.

Шахин не выдал удивления.

Он искренне не понимал, каким образом проповедник угадал его мысли. Казалось, он просто забрался в голову Шахину и выдернул оттуда все его переживания. А потом немилосердно излил их прямо на пакистанца.

«Он проницательный человек. Стоит это признать, — подумал Шахин. — Даже слишком проницательный».

— Так может, дорогой Шахин, — проповедник с трудом, тяжело поднялся. — Может, ты все же разрешишь мне поговорить с этими шурави?

— И что это даст? — вопросительно кивнул Шахин.

— Это даст тебе воплотить свою месть, — Муаллим улыбнулся. — Ты сможешь убить Селихова сам. Своими собственными руками.

Пакистанец рефлекторно оскалился, показал проповеднику зубы.

— Не говори ерунды! Тебя просто застрелят — вот чего ты добьешься.

— Они напуганы, — сказал Муаллим, приближаясь. — Они устали. Они изранены и разобщены. Стоит лишь поманить их одним только намеком на надежду выжить, и они сделают все сами.

— Ты думаешь, они просто так выдадут нам Селихова? — с напором спросил Шахин, но в его голосе прозвучала робкая нотка сомнений.

Он даже сам заметил это и устыдился перед самим собой. Шахин не смог скрыть свои чувства. Это был прокол.

— Если знать, куда надавить, — кивнул Муаллим. — Эти люди разобщены.

— Что-то… — Шахин прищурился, — что-то мне они не показались разобщенными. Они умудрились отбить две атаки.

— Шурави бывают хорошими войнами, — Муаллим снова покивал, но теперь с каким-то пониманием. Даже сочувствием.

Шахину захотелось поморщиться. Но на этот раз он удержался от проявления своих эмоций.

— Ярче всего об этом говорит тот случай, когда двое пленников хотели убить друг друга, но попались тебе, — проповедник ухмыльнулся. — Уверяю тебя, Шахин, пусть внешне они кажутся сплоченными. Кажутся сильными врагами, но внутри их группы царят разлад и смятение. Одни ненавидят других за то, что те сдались нам. А другие, в свою очередь — первых. Потому что знают — они стояли до конца и попались нам только с боем.

Шахин засомневался.

Слова проповедника показались ему убедительными. Хотя пакистанец быстро признался самому себе, что это обстоятельство очень его нервирует. Проповедник казался излишне проницательным.

— Значит… ты считаешь, что сможешь уговорить их отдать своего лидера?

Муаллим снисходительно вздохнул.

— Эти шурави — лишь слабые, брошенные всеми дети. Ничего более. И я с радостью тебе это продемонстрирую.

— А что с остальными? — поджал губы Шахин.

— Делай с ними что хочешь, — пожал плечами проповедник. — Хочешь — отпусти. Но будь я на твоем месте, то все же озаботился бы, чтобы они остались в этих пещерах навсегда.

— Обмануть их? — Шахин задумался. Потер щетинистую щеку. — Если Селихов умрет, они точно падут духом. Убить их будет не сложно.

— Именно, — Муаллим кивнул.

И все же идея с обманом показалась Шахину какой-то скользкой. Он понимал — шанс на успех есть. И все же такой ход виделся бывалому солдату недостойным.

Он и раньше сражался с шурави. И знал — если уж удастся договориться с ними, они сдержат слово. Потому и Шахин обычно держал свое слово в ответ на честность.

— Ты сомневаешься? — Муаллим снова проявил чудеса проницательности. — Думаешь, что подобный поступок недостоин твоей солдатской доблести?

Шахин не ответил ему. Только отвел взгляд.

— Ты должен понимать, друг мой, что в глазах Всевышнего — обман неверного — это не грех. Особенно во время войны, — ухмылка Муаллима стала злее. — Это лишь военная хитрость дальновидного командира.

Злая усмешка Муаллима вдруг превратилась в добрую и простую улыбку.

Шахин вздохнул. Потом обернулся и посмотрел на моджахедов. Воины как раз тащили двоих погибших от взрыва товарищей к тем телам, что уже лежали возле стены.

Еще трое бойцов, раненых осколками и получивших серьезные контузии, уложили у другой стены. Несчастные постанывали от боли. Милад, знакомый с азами медпомощи лучше других, пытался перевязать их раны.

— Сколько времени тебе нужно? — наконец решившись, сказал Шахин.

Текущий момент

— … И тогда, видит Аллах, вам позволят выйти из пещер живыми, — докончил Муаллим-и-Дин.

А потом я нажал на спусковой крючок.

Автомат выплюнул короткую очередь. Грохот выстрелов прокатился по нашей площадке и склонам гор. Эхом отразился в пещере.

Я видел, как на груди Муаллима дернулась одежда. Как изменилось выражение его лица.

Если раньше в глазах проповедника блестело надменное превосходство, смешанное с чувством собственной правоты и неуязвимости, то теперь в них вспыхнуло удивление. Потом оно быстро сменилось ошарашивающим шоком.

Муаллим-и-Дин неловко отступил на шаг. Потом посмотрел прямо на меня.

Я не произнес ни слова. Более того — никто из пограничников не спешил говорить. Лица их застыли в неизменном, суровом выражении. Они казались высеченными из мрамора. Взгляды бойцов были прикованы к погибающему проповеднику. Солдаты смотрели на это зрелище с равнодушием или спокойным удивлением.

— Бесчестный… — прохрипел Муаллим. — Вы… Вы вероломные люди… Вы… Обманщики… Пусть Аллах обрушит небеса на ваши головы…

Он рухнул на колени. Потом набок. А затем несколько раз вздохнул и умер.

— Он пришел к нам с белым флагом, — сказал мрачно Чесноков, когда возникшая после выстрела тишина уже стала давить на голову. — Зачем? Он…

— Он падла и сукин сын, — бесхитростно ответил ему Суворов. — И заслуживал смерти за свои дела.

— Да как-то это… — снова заговорил мехвод, но осекся. Обратился ко мне: — Саша, разве ж надо было убивать? Он безоружный был. Думаешь, мы бы отдали тебя душманам? Так что ли?

— Его оружием был язык, — сказал Бычка. Потом добавил: — Своих не сдаем.

— Эти падлы только и делают, что брешут, — сказал Смыкало равнодушно. — Я ни единому егошнему слову не поверил.