— Одной обузой больше, одной меньше, — Суворов кивнул на Игоря Белых. — Какая нам теперь разница?

— Диму придется поддерживать, — покачал головой Чесноков. — Это выходит, мы с Игорем, да Дима с тем, кто его потащит — это уже четыре небоеспособных, крайне немобильных бойца. Легкая мишень для душманских пуль.

— Мы его тут не бросим, — строго сказал я. — Это даже не обсуждается. Но кому-то придется его нести.

С этими словами я обернулся на крепкого и относительно свежего Смыкало. Тот мой взгляд заметил и даже изменился в лице, предвкушая, что теперь ему придется тащить Ткаченко.

— Я его понесу, — вдруг заявил Суворов. — По моей вине это все произошло, мне и отдуваться.

Я глянул на Суворова. Женя — на меня. Несколько мгновений мы сверлили друг друга взглядами. И он выдержал мой.

Нет, я не был против его идеи. Просто хотел убедиться в решимости бойца. И убедился. Суворов не красовался. Взгляд его показался мне решительным, но внимательный человек легко заметит, как на радужках этого бойца поблескивает явное чувство вины, которое он сейчас испытывал.

— Добро, — заключил я. — Значит, так и поступим.

Я поднялся.

— Ну что, братцы. Времени на разговоры у нас нет. Потому скажу кратко, — я обвел всех взглядом.

Все бойцы притихли. Посмотрели на меня.

Бычка с грязным, суровым лицом обернулся, чтобы послушать, что я им скажу. Смыкало, сидевший у выхода с автоматом в руках, уставился на меня. Он делал челюстью нервные, пожевывающие движения, словно бы пережевывал табак.

Голый по пояс Суворов уже подступил было к Ткаченко, чтобы помочь ему подняться на ноги, но остановился, тоже посмотрев на меня. Ткаченко же, положив руку на бинт, все еще лежал, подняв ко мне свой отчаянный взгляд.

Смотрел и Чесноков. Но в его глазах не было ни страха, ни отчаяния. Ни даже злобы. Только спокойная решимость, дававшая каждому, кто ее увидит, понять — этот человек готов ко всему, что бы ни случилось.

Даже Игорь Белых, прятавший ото всех свое лицо, вдруг поднял голову. В свете лампы я наконец смог рассмотреть его худощавый, по-мальчишески островатый черты. Его небольшие, кругленькие, но очень голубые глаза. Его узкие бледные губы.

А еще его взгляд, в котором, кажется, наконец-то проклюнулось хоть какое-то осознание.

— Скажу, — продолжил я, — что выход близко. Но одновременно и далеко. Далеко, потому что там стоят душманы. И стоять они будут крепко. На их стороне все преимущества — и патроны, и гранаты, и укрепления. Но знаете что? Нам это все будет побоку. Потому что мы сейчас пойдем туда и покажем им, что советский солдат еще крепче. Покажем, что у советского солдата только два пути — либо победа, либо смерть. Но смерть такая, которую эти сукины дети надолго запомнят. Потому что мы так просто не помрем, а еще и побольше душманских жизней с собой прихватим, ясно вам?

Несколько мгновений в гроте стояла тишина. А потом Суворов вдруг выкрикнул:

— Ясно!

— Ясней некуда, — с ухмылкой подхватил Чесноков.

— Ну, братцы… Сейчас мы им покажем, чего советский солдат стоит, — зло улыбнулся Бычка.

— А куда ж деваться? — пожал плечами Смыкало, а потом встал с корточек. — Придется показывать.

Как я и ожидал, на выходе нас ждали не только силы противника, но и вражеские укрепления.

Баррикада представляла из себя примитивное нагромождение мешков с песком, пустых деревянных ящиков и досок, уложенных как попало.

Я точно не мог сказать, сколько врагов встретило нас, но судя по интенсивности огня, их там оказалось не меньше четырех-пяти человек.

Мы тут же прижались к стенам и неровностям хорошо простреливаемого туннеля. Вперед выступили вооруженные бойцы — я, Бычка и Смыкало. Раненые же остались в конце, метрах в трех от нас. Здесь туннель слегка заворачивал и тем самым укрывал нас от пуль, позволяя залечь вне радиуса обстрела противника. И все же нужно было действовать.

— Ну че, Саня⁈ — крикнул мне Бычка, лежавший за невысоким камнем чуть-чуть впереди остальных.

Я стиснул зубы.

— Щас пойдете!

А потом отчаянно вскочил и дал длинную, беспорядочную очередь в баррикаду.

Душманы, что сидели за ней, тут же попрятались.

— Пошел-пошел! — закричал я, не прекращая вести огонь.

Бычка со Смыкало сработали четко.

Они почти синхронно, не мешая друг другу, перебежали от одной стены туннеля к противоположной.

Духи это заметили и открыли по нам огонь, и мне пришлось залечь. Но пограничники успели занять хоть какие-то укрытия: Бычка просто рухнул на землю и прижался к стене, а Смыкало засел за неглубокой впадиной в стене.

Еще до штурма я отдал им два своих магазина. Один отстрелял, когда вытаскивал Ткаченко с Суворовым. Итого, на душманов у меня оставались патронов двадцать.

А вот Смыкало с Бычкой были максимально укомплектованы. Их задачей стало подавить вражескую точку.

— Ну че, готов? — спросил я у Суворова, когда рухнул под стену.

Суворов достал свой нож. Лицо его казалось белым от страха, и оттого грязь, которой были измазаны его лоб и щеки, выделялась на нем особенно сильно.

— Ну тогда погнали! Я первый, ты за мной!

— Давай! — заорал Бычка, и оба пограничника открыли по духам огонь.

Стреляли экономно, а еще настолько плотно, насколько могли.

Духи, почувствовавшие себя уже не настолько вольно, как раньше, поумерили свой пыл.

Если в первые минуты, после того как я открыл по ним огонь и пограничники перебежали на ту сторону туннеля, они стали шарашить так, что Бычка уцелел едва ли не чудом, то теперь, когда мы стали отвечать, им пришлось действовать несколько аккуратнее и чаще нырять за укрытие.

— Пошел-пошел! — скомандовал я.

Мы с Суворовым тут же поднялись, а потом быстро помчались вдоль нашей, не столь хорошо защищенной стены.

Пройдя так метров три, мы залегли, продолжая двигаться по-пластунски. В этот момент Бычка со Смыкало, как отвлекающая группа, принялись просто заливать баррикаду огнем. Всеми силами, не жалея патронов, они должны были оттянуть огонь противника на себя, чтобы дать нам с Суворовым подобраться поближе.

Но и мы не должны были плошать. Не щадя ни локтей, ни коленей, мы ползком, иногда прижимаясь к земле, а иногда чуть не на четвереньках, принялись продвигаться вперед.

Благо, «на пузе» нам нужно было преодолеть лишь метров тридцать. Хотя в условиях узкого туннеля и это расстояние казалось значительным.

В туннеле было настолько шумно, что сложно было расслышать не только крики товарищей, но даже собственное дыхание.

Гул автоматных выстрелов просто не прекращался. Стрекот многочисленных выстрелов сливался в один единый вой, который еще больше усиливало не смолкающее эхо.

Душманы отстреливались яростно. Баррикада то и дело вспыхивала огнями дульных вспышек. Враг отправлял очередь за очередью в темноту туннеля, туда, где спряталась наша отвлекающая группа. Судя по тому, какой избыточной огневой силой они награждали стойких Бычку со Смыкало, душманы не представляли, что сейчас против них стоят всего два пограничника.

Но стоило отдать группе должное — они справлялись со своей задачей.

И помогли нам подойти достаточно близко для последнего рывка.

— Будет рукопашная! — обернувшись, прокричал я Суворову, который, вооруженный одним только ножом, затаился позади. — Готов⁈

— Г-готов, — заикнулся он, подняв голову.

На лице его все еще горел невообразимый страх. Но глаза оставались холодными и решительными. Это обнадеживало.

К слову, сначала на баррикаду я хотел взять с собой Чеснокова. Все же он крепче и сильнее худощавого Жени Суворова. Но последний вызвался добровольцем. И увидев огонь решимости в его глазах, я согласился взять его с собой.

Значительная физическая сила Чеснокова — это хорошо. Но в войне стойкость духа, мотивированность личного состава имеет решающее значение.

Не раз и не два в прошлой моей жизни я был свидетелем ситуации, когда три-четыре бойца заходили на позиции дрогнувших душманов и брали пленными группу противника, превышающую их чуть ли не вчетверо.