Да, наши родители умудрились пустить прахом целое государство, однако то, что творилось на наших глазах, здесь и сейчас, в какой-то мере еще было подконтрольно нам, и пораженческие умонастроения вряд ли были хорошим подспорьем на пути к лучшей реальности. Мы сами — убийцы лучшего. Мы сами — охотники на собственные мечты.

— Что такое свобода, по-твоему?

— Делать все, что захочу.

— И что ты хочешь?

— Свободы.

Замкнутый круг.

— Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не вешалось, — засмеялся Серега. — Ладно, давайте еще выпьем.

Мы выпили, разговор перетек в более спокойное русло. В принципе этот парень, Костя, эталонный московский мажор, отличался от меня только тем, что вообще не работал. Возводил свое тунеядство в принцип. Я же работал, но мог ли я сказать, что произвожу на свет что-то помимо пустоты? Вряд ли. Возможно, в чем-то он был правее меня. Возможно.

— Какая-то невыносимая легкость бытия, — заметил я Паше, — сидим тут среди мажоров, пьем, никуда не торопимся. Словно там, за окном, давно ничего нет.

— Там ничего и нет, — Паша глубокомысленно вздохнул. — Лучше предаваться гедонизму, чем заживо гнить в бессмысленности. Нет, я, конечно, с ним не согласен, — он мотнул головой в сторону Кости, — сидеть на шее у родителей — не вариант. Но иной раз от наших движений пользы меньше, чем от безделья. Тем более сегодня воскресенье…

— Это несколько скрашивает ситуацию.

— Скрашивает, но не меняет…

— Что есть — то есть.

В общем, можно было сколь угодно долго рассуждать о бессмысленно погубленной молодости, о времени, отданном не тем идеалам, о душе, метнувшейся не к тем целям, и, как результат всего этого, — о полученном по итогу невзрачном настоящем, в котором все шло не так, как хотелось бы, но… но зачем было это делать? Разум говорил о том, что все вокруг — лишь иллюзии извращенного больного сознания творца-убийцы, а воображение, в свою очередь, рисовало совсем другие картинки — светлые и радужные; в этом противостоянии двух разных сущностей самого себя я не хотел оказаться случайно раздавленной жертвой, песчинкой, попавшей в жернова внутренних антагонизмов. Поэтому я отпускал тяжкие мысли от себя, предаваясь желтой дреме этого воскресного утра, в квартире с пятью комнатами и двумя ванными с джакузи и блестящей итальянской сантехникой, а также не менее блестящими обитателями.

Мы допили алкоголь, на столе появилось еще. Видимо, у ребят были свои запасы. Вернулись парни, за ними девушки. Налили и им.

— За знакомство, — сказал кто-то.

Тост был молча поддержан.

— По-моему, за это я уже много раз пил, — заметил Паша, отставляя опустошенный стакан.

— Да. Я тоже. По-моему, даже проживал эту жизнь неоднократно. Разве что в квартире миллионеров в первый раз…

— Ага, и я. Впрочем, это мало что меняет.

Паша оставался тем же Пашей, что я и знал, это главное. Немного романтик в душе, немного циник. Этот баланс был хрупок, ибо внутри моего друга наверняка бушевали хаотические силы, готовые в любой момент прорваться наружу, но все же до поры он сохранялся. Общаясь с Пашей, я всегда узнавал в нем того себя, которым, возможно, был некоторое время назад и которого безвозвратно потерял.

Затем загрохотала музыка. На кухне началась не то дискотека, не то партизанская война. Мы с Пашей отодвинулись в угол и продолжили опустошать бутылки с вином. Меж тем время на часах неумолимо приближалось к полудню.

— Как думаешь, — спросил я Пашу, — наши с тобой биографии в каком жанре можно было бы лучше всего изложить?

— Не знаю, возможно, в жанре анекдота.

— Согласен. С анекдотом ты во многом прав, но самый точный жанр — это тост.

Мы засмеялись.

— Нет, ну серьезно: про что ни расскажешь, что ни вспомнишь — все с пьянством связано. Мы, наверное, самое пьяное поколение.

— Думаю, были поколения и похуже.

— Были похуже, но не было дурней.

— Может быть, может быть…

Сатанинский пляс, который разворачивался вокруг нас, заполнил собой всю кухню, удушливым облаком распространился за пределы нее, выплеснулся неугомонной волной в комнаты. На гребне этой волны к нам выкинуло Серегу.

— Как дела? — спросил он, подсаживаясь.

— Нормально. Обсуждаем тут сложившуюся ситуацию.

— А что не так с ситуацией? Вас кто-то обидел?

— Упаси бог. С ситуацией вроде тоже все в порядке, не считая того, что мы пьем уже второй день, практически не прерываясь.

— Так это ерунда, — Серега выудил из-за уха сигарету, — у меня такое времяпрепровождение в порядке вещей, мы, когда с Олей ездим куда-нибудь на концерты, в другие города, там вообще такая свистопляска иной раз творится…

— Так это ты, тебя потому Панком и прозвали… а мы тут про поколение пытаемся говорить.

— А поколение — это они, — Серега сделал неопределенный жест, по всей видимости, характеризующий Веру и ее знакомых, — у них, как видишь, тоже схожие интересы.

— Вот это и пугает несколько.

— А что еще делать?

В общем, делать действительно было нечего. Привычный порядок вещей, как показывала практика, практически не изменить. Мир погряз в собственной грязи, как пациент психиатрической больницы в собственном безумии.

— Пойдем отсюда, — предложил я.

— Куда?

— На воздух, прогуляемся.

Серега наконец прикурил.

— Ага. Через пять минут: сейчас покурю, поговорю с Олей, и пойдем.

В итоге пошли мы не через пять минут, и даже не через пятнадцать. Только тогда, когда все вино было нами безжалостно уничтожено, и только пустая тара на столе и под ним засвидетельствовала нашу окончательную и бесповоротную победу, мы, не сговариваясь, засобирались.

Провожать нас было особо некому: после непродолжительной, но забирающей все силы дискотеки, Вера и ее знакомые улеглись спать. Только погрустневший Костя махнул рукой на прощание. Оля закрыла дверь своим ключом, который, как оказалось, у нее тоже имелся — на всякий случай.

— Загляну сюда перед маминым приездом, — коротко резюмировала она.

Возвращались мы той же дорогой, что и пришли. Мимо желтоватых «сталинок», по улице, залитой солнцем. В голове слегка шумело от вина. Город дышал и жил своей жизнью, совсем не обращая на нас внимания; не обращали и мы — на него.

По пути был продуктовый магазин, и мы были в нем, но я его совсем не запомнил. Закономерным итогом посещения магазина были купленные бутылки с вином. «Еще бутылки, еще вино. Как его много!» — только и подумал я.

Олин и Серегин гостеприимный дом, вино и музыка. Кажется, все неслось по кругу, словно мы катились на карусели, которую невозможно было остановить. Я поймал себя на мысли, что побег из одного круга привел меня в круг другой. Так всегда. Серега откупорил бутылку — и карусель понеслась дальше.

Пить до потери сознания — это так называется. Воскресный день таял, словно волшебный туман. Уносилось время, сдуваемое ветром, кружащим по двору и залетающим в открытое окно. Терялись границы и очертания…

Незаметно день начал клониться к вечеру, полностью исчерпав все положенное себе. Если наше собственное бытие целиком и полностью субъективно, то остальной мир живет по непреложным законам, которые заставляют его двигаться неостановимо, по накатанным рельсам — в пропасть.

Я вспомнил о своем поезде и засобирался. Таял туман. Таяло пространство — вслед за навсегда исчезнувшим временем. Пришла пора возвращаться в Питер. Навстречу моему замкнутому кругу, навстречу обыденности огненных дней. Москва, мои друзья, вино и безудержное веселье должны были исчезнуть, растаять как морок, вернув меня в капкан привычного. Тем более что тут меня ждал такой же круг, даже хуже. Надо было возвращаться.

Паша, Серега и Оля двинулись меня провожать. Серега с Олей собирались к кому-то в гости, поэтому провожали только до метро, Паша же вызвался прокатиться со мной до вокзала.

Однако этому не суждено было сбыться. По крайней мере, до конца. По дороге к метро все потерялись.

Скорее всего, на трезвую голову такого не произошло бы, но вино сделало свое дело. Где-то мы разминулись. Пространственно-временной континуум разверзся черной дырой и разлучил меня с друзьями. Отягчающим обстоятельством выступил тот факт, что мой мобильный окончательно разрядился. Попытки его включить привели лишь к зеленоватому морганию экрана, почти сразу становящегося удручающе темным.