В ближайшем магазине покупаем сигареты и идем дальше — прогуляться по городу.

Майское солнце скользит своими лучами-щупальцами по облупившейся краске фасадов домов. На балконах сушится белье. Город не изменился. И не изменится.

В этой недостроенной, недоделанной сказке-жизни ничего не меняется, руины зарастают травой и деревьями, трава и деревья гибнут, и зима погребает их среди руин под толстым слоем снега. Люди стареют и умирают. Рождаются новые — чтобы постареть и сойти в могилу вслед за прежними. Колесо вертится, река сверкает на солнце. Дожди точат бетон. Годы точат сердца. Мы петляем по дороге, ведущей в тупик. Статичная стабильность. Ничего не изменится…

— Давай по пиву? — предлагает Петр.

— Давай, а то вчера так погуляли, что до сих пор немного муторно…

— Вот и подлечишься.

В магазине, куда мы заходим за пивом, встречаем знакомых парней — Артема и Федора. Они тоже покупают пиво.

— Какая встреча, — улыбаются они.

— Все пути ведут не в Рим, а сюда, — замечаю я.

— Хорошо вчера погуляли?

— Лучше не бывает.

— Ничего, сейчас поправишься!

Потом мы пьем пиво в аллее, под кронами густых лип. Наблюдаем за редкими прохожими, перебрасываемся короткими фразами.

— Ты последнюю игру «Зенита» смотрел?

— Это с «Динамо» которая?

— Ну да.

— Не смотрел, если честно.

— И правильно сделал. Скучнейший матч. Кое-как в нули сгоняли.

— Накупили игроков — на эти деньги два стадиона, наверное, можно построить, — а те играть не хотят.

— С двумя стадионами — ты слишком хватил.

— Два не два, а результат один, никакой.

— Посмотрим следующую игру. Когда, кстати?

— Послезавтра.

Напротив аллеи — салон сотовой связи, туда заходят редкие люди. Наверное, покупают новые модели телефонов. Чтобы быть — как они считают — лучше, моднее окружающих. Идти в ногу с прогрессом. Это их страхи. Отстать, выглядеть хуже, быть никем — это их оживший кошмар. Самый страшный кошмар обывателя — быть обывателем.

Я думаю о том, что наши дискуссии на тему футбола, популярной музыки, политики — это всего лишь способ ухода от обсуждения собственной жизни. Потому что мы знаем: в ней порядка нет. Проще говорить о последних приобретениях любимого клуба, на которые потрачены огромные деньги, чем о том, что твоя собственная экономическая ситуация ждет незамедлительных реформ. В нас слишком много какой-то целомудренной пустоты. Слишком многое в нас пугает нас самих. Наши страхи ведут нас. Уводят от себя, подальше, куда угодно — хоть к обсуждению телевизионного шоу «Дом-2» — лишь бы не назад, к угрюмому и пугающему самому себе.

— Хватит о футболе, — говорю я, — давайте еще пива возьмем.

Парни соглашаются. Мы идем в ближайший магазин, соседняя дверь с салоном сотовой связи. Чтобы купить банальное пиво и остаться банальными молодыми людьми. Новое, необычное, и старое, банальное, находятся по соседству. Смотрите не перепутайте двери.

— Пойдем на речку, — предлагает Петр, когда мы выходим из магазина.

— Пойдем.

— Я, пожалуй, домой, — говорит Федор, — надо в комнате убраться: матери обещал, вечерком пересечемся.

— Давай, звони тогда.

— Непременно.

Идем на речку. Я смотрю на свой родной город словно бы в первый раз. Вроде ничего не изменилось, а вроде изменилось все. Трудно разобрать. Что-то неуловимо другое, незнакомое прорисовывается в воздухе, в контурах домов, в идущих навстречу людях, но это другое все равно кажется уже виденным не один раз. Я не берусь судить время, пусть время судит нас. Наверное, даже стараясь остаться прежними, мы все равно меняемся, таково свойство времени.

Река все та же. Размеренно и сонно несет свои воды из далеких болот на юге к водохранилищу на севере. Берега в городской черте изрезаны открытиями известняковых плит, щербатый известняк ступенями спускается к воде и пропадает в ее темноте. Тут неглубоко — благодаря этим плитам, по которым проходит русло — на середине реки можно спокойно встать на дно. Минуя город, река расширяется и становится глубже, разрезается небольшими островками, заросшими травой и деревьями; ее берега покрыты камышом и вдаются в луга или — что гораздо чаще — в густой лес, нависающий над ней мощными фигурами вековых стволов.

Мы стоим на мосту, соединяющем город с рабочим поселком и шахтой — самой первой, благодаря которой наш город и появился на свет, названной в честь ее основателя Кировской. Мост тоже Кировский. Сейчас шахта закрыта, горючие сланцы в нашей стране давно стали бесперспективным топливом, а вслед за ними и шахты по их добыче — бесперспективными предприятиями. Шахтеры — бесперспективной профессией, а город… а город, как ни странно, остался — искать свою, никому не ведомую, перспективу. Остались и люди, перепрофилировавшиеся в продавцов, менеджеров и еще бог знает кого. Продавать стало выгоднее, чем долбить породу отбойным молотком в забое.

Пока у нас есть нефть и газ, мы проживем, думаю я. Кое-как дотащим себя до жалкой старости, когда государство кинет нам в лицо копейки честно заработанной трудовой пенсии. Наш президент, который настоящий, с диктаторскими замашками, а не его жалкий двойник, которого он время от времени ставит вместо себя, дабы не столь очевидно идти вразрез с Конституцией, и его приближенные, конечно, при всем при этом бедствовать не будут, наживая миллиарды, но и нам утонуть не дадут. Не в их это интересах. Только великой страной, которая вспарывает землю шахтами, взрезает стратосферу космическими аппаратами, строит заводы и фабрики, нам уже не быть. Ведь по-настоящему великая страна — это страна, в которой власть опирается не на амбиции и корыстолюбие отдельно взятого человека, а на собственный народ — единственное достояние любой уважающей себя страны.

Из моей экзистенциальной рефлексии меня выводит Петр:

— Тысячу лет здесь не был, пойдемте к воде спустимся.

— Пойдем.

Мы спускаемся по пологому косогору, зеленеющему свежей травой; кое-где из ее зеленых косм пробиваются желтые цветки мать-и-мачехи. Садимся у воды прямо на известняковые плиты, что острыми клыками торчат из земли, гладкими белыми ступенями спускаются к воде.

Река неспешно несет свои воды в известняковой расселине, на середине образуются завитки водоворотов, у берегов качаются пряди осоки, течением тащит коряги и прочий сор. Изредка плещет серебристая рыбка, бросая на солнце слепящий блик. Река была здесь всегда, за тысячи лет до нас, она продолжит течь и после нас. Эти воды не запомнят всех людей, что когда-то бросали свои отражения на их мутную гладь. Люди уйдут, река останется.

— Как в армии-то было? — спрашивает Петр, он в армии не служил.

— Да по-разному там было, ничего особенно интересного.

— А в каких войсках служил? — это уже Артем, он, в отличие от Петра, армию прошел.

— В инженерных.

— Сплав науки и отваги?

— Вроде того.

— Я тоже в инженерных. Сначала в десант, в Псков, взяли, да быстро выгнали. Сослали в инженерные под Оренбург. У вас какая строевая песня была?

— Сплав науки и отваги и была.

— Начало помнишь?

— Всегда мы помним о былом…

— Как шли отцы дорогой славы… — продолжает за меня Артем, и мы затягиваем куплет строевой песни солдат-инженеров.

Мимо проходит рыбак — старичок в выцветшей телогрейке, с удочкой-телескопичкой и ведром, в котором плещется улов.

— Как клюет? — обрывает песню Артем, обращаясь к рыбаку.

— Клюет, — коротко отвечает старичок и идет дальше.

Артем тут же забывает о нем и подхватывает припев песни. В две глотки мы доводим ее до конца.

Петр в это время швыряет камни-гладыши по поверхности реки. Гладыши проворно скользят по воде и долетают почти до противоположного берега. Закончив с песней, я тоже беру с земли гладыш и с размаху запускаю его. Камешек делает три неуклюжих прыжка и с брызгами плюхается в воду метрах в трех от берега. До Петра мне далеко. Я бросаю эту затею.

— А куда на работу планируешь устраиваться? — спрашивает меня Артем.