Судя по документам, Разин у этих и других подставных персонажей и подставных фирм покупал ценности, поставлял их на американский рынок и продавал. Дела шли отлично, уже через год лавочка превратилась в большой магазин, еще через год появился второй магазин, тот в основном сбывал русские иконы и европейскую живопись. Дело продолжало расширяться, появились богатые клиенты, они брали золотые царские червонцы и пятерки оптом, а драгоценности чуть ли не на вес. Конторе была нужна твердая валюта, поэтому для привлечения покупателей делали приличные скидки.

Но однажды Разина пытались нагреть местные бандиты, они решили взять товара почти на миллион, – встреча кончилась перестрелкой и гибелью двух парней, которые страховали Разина. Он едва ушел живым, не был ранен, но сильно простудился и провел несколько дней на съемной квартире, приходя в себя. В Москве этих подробностей не знали, они решили, что Разин увел миллион долларов и благополучно смылся.

Мифическое исчезновение скоро разъяснилось, гроза миновала, но именно в этот момент какие-то отморозки в Москве под Новый год убили жену Разина. Начальство решило, что после всего этого он уже не сможет нормально работать, его отозвали назад. В Нью-Йорк прислали некого Вадима Сосновского, который, по документам, купил у Разина магазины и возобновил торговлю. Новому хозяину по описи были переданы все ценности. Поначалу он старался, но опыта не хватало, он потерял много клиентов, самых выгодных. Ювелирный бизнес такая штука, почти интимная, которая строится на взаимном доверии, если доверия нет, бизнес страдает.

Преемнику Разина Вадиму Сосновскому понадобилось много времени, чтобы выйти на прежний уровень, но вот наступили хорошие времена, в моду вошло и поднялось в цене русское искусство, антиквариат, позднее – иконы. Сосновский работал по той же схеме, то есть в основном за наличные, мухлевал с налогами, а кэш держал в квартирах, купленных специально для этих целей. Вообще-то этого парня нужно было давно отзывать обратно, Сосновский любил выпить, иногда напивался до столбняка и непристойно себя вел, крутил романы с красивыми женщинами, а потом еще и за карты взялся.

В Центре на эти слабости смотрели сквозь пальцы, потому что выручка росла, все бы шло так и дальше, но однажды Сосновский вышел из дома, а жил он в Бруклине, сел в серебристый Понтиак и отправился в один из магазинов, тоже бруклинский, двадцать минут езды, но туда не доехал и домой не вернулся. Все немного забеспокоились, включая его бывшую жену, американку Луис, надо сказать, весьма соблазнительную женщину, ей было тридцать семь, но на нее пялили глаза мужчины всех возрастов.

– Неприятная история, – заметил Казаков, ни к кому не обращаясь. – Человеку доверяют. На его выходки смотрят сквозь пальцы… Его награждают, представляют к внеочередному офицерскому званию. А он… Какая же тварь этот Сосновский. В каждом есть что-то человеческое… А в этом – одно говно.

Закончив с этой философской зарисовкой, он перешел к делу, сказал, что через несколько дней после исчезновения Сосновского пропала и его бывшая жена Луис. Парни из конторы, которые работали в Нью-Йорке, получили задание проверить квартиры-тайники, это дело, вроде бы простое, растянулось почти на месяц, все квартиры были не похожи на места, где жили обыкновенные обыватели, – пни дверь ногой и заходи. Там были замки с секретами, специальные ловушки, датчики движения и прочая чепуха, которую знал только Сосновский. Он набивал деньгами пластиковые пакеты, засовывал их в сейфы, редкие вещи с бриллиантами, сапфирами, работы лучших европейских ювелиров лежали в бумажных кульках, как пончики.

Наши парни наконец вошли, открыли сейфы, долго считали деньги, на машинках и вручную. Представить трудно: на полу лежит гора бумажных денег, мужчины ползают, считают наличные, перетягивают пачки резинками, перекладывают их из одного мешка в другой…

В Центре получили конкретные цифры и ужаснулись. Хуже другое: исчез дорогой товар, – украшения, изготовленные царской знати, плюс драгоценности, вывезенные Советской армией из Европы после войны. Этот товар, когда-то, еще до начала нашей истории, хранился в сейфах, на тайных квартирах, в бруклинском магазине, – а этот тип не спешил продавать самое ценное. Сосновский писал в Центр, что не хочет продешевить, ищет серьезных покупателей, которые будут готовы взять товар партиями, якобы так гораздо безопаснее, – на самом деле он тянул время и готовился к побегу.

Сосновского стали искать, но… С такими деньжищами прятаться легко. В Москве сначала думали, что он ушел вместе с бывшей женой, с Луис, после развода у них сохранились неплохие отношения. Еще будучи замужем, она прощала Сосновскому его подлости и измены. Через пару недель в Ист-Ривер случайно нашли ее труп, чистили дно реки и вытащили тело.

– Нравится? – спросил Казаков.

– Не очень, – ответил Разин. – Я утопленников с детства не люблю.

Здесь Казаков упал на стул и сказал, что с утра ничего не ел, а без еды он не человек, даже не полчеловека, а много меньше, и предложил всем подкрепиться. В комнату вошли те два молодчика, которые опекали Разина, и отвели его в другую комнату. На столике стоял поднос, пара тарелок, накрытые пластиковыми крышками. Отдельно хлеб и большая чашка кофе. В одной из тарелок оказался омлет, пухлый и ароматный, в другой жареная картошка и сосиски. Разин подумал, что такую еду в Америке называли завтраком лесорубов, впервые за последние дни он захотел есть.

Беседу возобновили через час, на этот раз они расположились не в подвале, а в комнате, выкрашенной белой и светло-желтой краской, довольно просторной, выходящей окнами в сад. Когда налетал ветер, ветви с еще не распустившимися листьями постукивали о стекла. Возможно, раньше здесь была палата для больных, которые пошли на поправку, или игровая комната для детей. Но всю обстановку за исключением стола и трех стульев убрали. Одно из окон приоткрыли, чтобы чувствовать приближение весны, той радости, которую она пробуждала в сердце человека, просидевшего несколько суток в затхлых автомобильных фургонах и полутемном подвале, пропитанном хлоркой.

Лица Казакова и Сидорина после обеда стали доброжелательными и какими-то человеческими, почему-то казалось, что Сидорин, позабыв про работу, раскроет папку, которую держат на коленях, и, повинуясь душевному порыву, просто для затравки прочтет что-то из Тютчева, а следом, не удержавшись, и Пушкина вспомнит. Растрогается и смахнет слезу…

– Как покормили? – спросил Казаков.

– Недурственно.

– Если нужна добавка, не стесняйтесь, – добавил из своего угла Сидорин. – Круглосуточно кофе, соки и галеты с маслом…

– Даже галеты? – переспросил Разин.

Он смотрел в приоткрытое окно и думал, что в их ремесле ничего не бывает просто так, случайно. С него не просто так сняли наручники, его не просто так покормили хорошим обедом, ему не случайно разрешают дышать пьянящим воздухом близкой весны. Вот видишь, мы к тебе всей душой… Если Разин надумает врать, он быстро окажется в камере, парочка костоломов постарается доставить ему новые, еще не испытанные ощущения, о которых Разин до сих пор имел лишь отдаленное представление. Сейчас они хотят, чтобы Разин кожей почувствовал, что свобода – это нечто такое, что легко потерять навсегда, просто по своей дурости или упрямству, и трудно вернуть.

Казаков снял пиджак, повесил его на стул:

– Между нами: В Москве окончательно запутались в деле Сосновского. Найти его будет трудно, и бросить поиски нельзя. Он нужен Москве сейчас, а не через десять лет, когда он все пропьет и потратит на женщин и спортивные машины.

Устав от собственного красноречия, Казаков сел за стол и допил холодный кофе.

– Кажется, вы хотели сделать мне предложение? – спросил Разин.

– Предложение? – Казаков улыбнулся. – Что вы как девушка на выданье. Помогите нам найти Сосновского. И контора навсегда оставит вас в покое.