– Я сбежал из Москвы, когда у меня под ногами земля горела, а в спину дышали убийцы. Я не заводил друзей, жил тихо, как отшельник. И теперь, привыкнув и полюбив свою новую жизнь, я должен вернуться в старое болото?

– Ты ведь помнишь подробности своего бегства? Погибли и пострадали люди… И все потому, что ты решил, будто, что в смерти твоей жены виноват полковник Колодный и генерал-майор Павел Ильич Деев. Ты устроил самосуд и такой кипеш, что его еще долго помнить будут. Кроме того, погибли несколько бойцов группы Альфа. У них, между прочим, остались вдовы и дети. По законам России тебе полагается… Старость, если ты до нее когда-нибудь доживешь и не спятишь с ума, пройдет в крытой тюрьме, страшной и холодной. Там ты даже на прогулках никогда не увидишь неба.

– А, знаете, что ждет вас за похищение человека по законам Германии? – спросил Разин. – А за убийство Дубкова и Рудольфа Штрауса? Вы и ваши помощники тоже встретят старость в тюрьме. Европейская тюрьма лучше русской. Но это все равно тюрьма, – такое место, где время стоит на месте или тянется едва-едва. Вы будете считать часы, дни, недели, но им не будет конца. Надеюсь, вам понравится.

– Оставим демагогию, – поморщился Казаков. – У меня есть важное известие. Ты совершил ряд преступлений, в том числе убийства, еще тогда, в Москве. Внутреннее расследование длились полтора года. Я путаюсь в юридических терминах… Короче, ты не имел права на самосуд, но душевное состояние объясняет твои поступки. Поэтому ты жив.

– Не надо пафоса, мы не в профкоме, – сказал Разин.

– Послушай, в Москве хотят дать тебе шанс. Вот их предложение. Если мы найдем то, что ищем… Ну, тогда тебя отправят в запас с правом ношения формы и оружия. Вернут звание и награды, выплатят зарплату и премии за все эти годы, выделят некоторую сумму… И, наконец, ты получишь полную свободу. Сможешь вернуться в Голландию к жене. Может быть, захочешь поселиться в какой-то экзотической стране с райским климатом. Все это выполнимо.

– Это и есть предложение?

– А ты о чем мечтал? Чтобы твой бюст установили на родине? Посередине школьного двора, где ты еще мальчишкой играл в городки? Или во что ты там играл… Итак, давай к делу. Ты знаешь многое, чего не знают в Москве. Все эти квартиры-сейфы, тайники, системы безопасности и множество мелочей, из которых состоит жизнь нелегала. Ты знаешь людей. Его клиентов, его помощников. Без тебя нам придется долго плутать по этому лабиринту. А пока… Ты сможешь раз в неделю в течение десяти минут общаться по телефону со своей женой. Она в порядке, по-прежнему тебя любит и ждет. Что скажешь?

– Подумаю. Давно Сосновский исчез?

– Три с лишним года назад. У него теперь другие документы. Возможно, другая внешность. К нему трудно будет подобраться. Он думает, что его найдут в тот момент, когда он будет проигрывать последний доллар в игровом автомате. Но мы поторопимся.

Разин вынул из конверта несколько фотографий. Сосновский был плечистым мужчиной с приятным лицом. Русые волосы с редкой проседью закрывали уши, голубые яркие глаза смотрели доброжелательно, усы пшеничного цвета хотелось потрогать, чтобы убедиться, что они не приклеенные. Нос прямой, подбородок с ямочкой. Весь его облик говорил: я настоящий мужчина, но, кроме того, я человек с душой эстета, созданный для всего прекрасного, для сонетов, симфоний и ночного звездного неба, для песен соловья, для романтики дальних странствий, а вы, необразованные грубые создания, хотите приклеить мне вульгарное воровство. Как это пошло… Как это, знаете ли, гадко…

– Да, он изменился, – сказал Разин. – Не постарел, а изменился. Был похож на крепостного крестьянина, но вдруг превратился в потомственного дворянина. Дорогой костюм, маникюр, золотые перстни. Искусственный загар. Наверное, у него было много интересных женщин.

– Это бы упростило нашу задачу, – вздохнул Казаков. – У него были девочки из увеселительных заведений, ничего серьезного…

Тут в углу ожил Артем Сидорин, еще не проронивший ни звука. Он поднялся со стула, подошел поближе и сказал:

– Для вас, Алексей, есть парочка писем из Москвы. От людей, которых вы знаете. И, мне кажется, уважаете. Вот…

Он протянул два не заклеенных конверта. Первое письмо было от человека, с которым Разин работал пару лет в Америке, которому верил. И подчерк, кажется, его. Человек писал, что он в курсе дел Разина, по-человечески он выражает, следующее слово было зачеркнуто, дальше шло «сочувствие и понимание». Сейчас на службе очень, слово «тяжело» зачеркнуто, но его можно было прочитать. Сейчас непростое время, поэтому автор письма просит не копить личные обиды, а суметь простить некоторых руководителей, которые, слова «виноваты в этой трагедии» зачеркнуты. Вместо них «осознали свою долю ответственности в этой драме».

Разин вынул листок из другого конверта, исписанный неразборчивым длинным подчерком. Это был генерал-майор Внешней разведки, один из тех немногих, кто был в курсе работы Разина в Америке. Генерал писал, что сама судьба случайно вытащила Разина из тихой европейской жизни, но на вопрос, возвращаться или нет, – должен ответить он сам, только он. Генерал любил высокую лексику и на этот раз не смог без нее обойтись, написал, что именно сегодня Разин очень нужен Москве, и на правах старшего товарища генерал просит забыть темные пятна прошлой жизни и снова встать в строй. Опытных оперативников осталось немного, набрали молодняк, а это дело выше их головы. И дальше еще что-то про родину и боевые традиции чекистов. Разин зевнул, решив, что генералу давно пора на заслуженный отдых.

– Я устал, – сказал он.

Казаков нажал кнопку на внутренней части столешницы, появились мужчины, ждавшие в коридоре, и повели Разина теми же переходами и лестницами вниз, пристегнули наручники к стальному проводу. Перед тем, как лечь на кровать и отвернуться к стене, он съел готовый ужин, размороженный и разогретый в микроволновке, перечитал письма и тяжело вздохнул.

В это время Казаков допивал кофе в небольшой комнате на втором этаже, там был стол с двумя телефонами, черным и белым, и широкий диван, на котором Казаков отдыхал днем. Зазвонил черный телефон, старомодный аппарат, каких уже давно не выпускали, значит, это куратор операции генер-майор Константин Сергеевич Булатов, линия секретная, никто другой этого номера не знал. Казаков подскочил с дивана, будто подброшенный пружиной и вцепился в телефонную трубку.

– Казаков слушает.

– Привет, – сказал Булатов. – Как там наш гость? Не сильно брыкается?

– Все идет своим чередом. Он успокоился, восстановился после переезда. Нужна еще пара дней, чтобы все закончить.

– Письма ему показывали?

– Да, но он пока никак не отреагировал. Тут еще вот какая заминка… Немец умер во время наших ночных посиделок. Сегодня. Мы возились с ним несколько дней. И пробовали по-разному, но… Наверное, сердце не выдержало.

– Вот как, – Булатов задумался и вынес вердикт. – Черт с ним, немец всегда был упрямым. От него толку мало. Главное – наш теперешний гость. Конечно, он еще тот подонок, но пока проявите выдержку.

Булатов дал еще несколько советов и положил трубку.

В эту ночь Разин долго лежал без сна, не давали заснуть чьи-то крики. Утром в комнату вошли те же мужчины, поставили на столик поднос с завтраком. К полудню Разин оказался в комнате без окон, где все начиналось. Наручники не сняли. Плитки пола были мокрые, будто его недавно помыли, пахло химией, под круглой решеткой водостока почти вровень с полом, стояла вода. Казаков вошел и сел за стол, на этот раз под мышкой он сжимал не две тощие папки, а одну потолще, в руках держал два стаканчика кофе. Один стаканчик он поставил на край стола, чтобы Разин мог дотянуться, и сказал:

– Черный с сахаром, как ты любишь.

Появился Артем Сидорин, молча кивнул и неслышной походкой прошел в свой темный угол.

– Я могу хотя бы увидеть Клейна? – спросил Разин.