Два дня спустя Роджер, король Эдвард и войско вернулись в Дарем. Они нашли там свои телеги и повозки, собранные в сараях с небольшим флагом для облегчения поисков. После двух проведенных в Дареме дней англичане вернулись в Йорк, где Мортимер воссоединился с Изабеллой. Армия была распущена. Обитателям Эно пообещали в качестве возмещения за коней и остальные расходы 4 тысячи фунтов стерлингов и отослали их в родные края.
Произошел абсолютный разгром, и никто не пытался притвориться победителем? Чья в том была вина? Учитывая юность монарха, можно обратить взгляд на руководивших войском, в данном случае, на графов Ланкастера, Норфолка и Кента. Но лично суверен обвинил Роджера, который, как мы видели, действительно нес ответственность за все. Ответственность за первоначальное поражение в сдерживании шотландцев, возможно, лежит на Мортимере, конечно же, он помешал английской армии напасть на противника при Стенхоупе. Эдвард полагал, что такое поражение равносильно совершению государственной измены. Но в защиту Роджера, следует сказать, — в то время даже пехотинцам, как Ле Бель, было очевидно, — шотландцы занимают слишком серьезное положение, чтобы враг пошел на них в тяжелую атаку. Вдобавок, кажется вероятным, что Мортимер действительно хотел отступления и ухода шотландцев. Их резня лишь вызвала бы дальнейшие вспышки подавления, а ни Роджер, ни Изабелла не были готовы отчаянно год за годом сохранять взятые точки в боях против соседей с севера ради нескольких голых акров безлюдной земли, как поступали отец и дед нынешнего короля. Они намеревались уважать соглашение, признававшее независимость Шотландии, и основное сражение порвало бы подобные планы в клочья. Таким образом, можно понять, почему Эдвард обвинял Мортимера в государственной измене, но никак не в некомпетентности. Целью Роджера было сохранить жизнь суверена в фальшивой кампании, удовлетворяющей интересы обитателей севера и не причиняющей шотландцам значительного вреда, он это и сделал.
Каковыми бы не являлись его личные мотивы, история в Веардейле являлась для Мортимера откровенно затруднительной. Отсутствие у него официального командного звания едва ли могла, например, смягчить ярость Ланкастера. Бегство бывшего монарха продолжало оставаться в тайне, угрожая и дальше унижать Роджера. По возвращении в Йорк он узнал от Томаса де Беркли, что Эдвард уже перехвачен и находится в безопасности, но, все равно, группа инакомыслящих сторонников короля на юге Уэльса не устает строить планы по его освобождению. В течение нескольких следующих недель Мортимер размышлял над окончательным решением своих многочисленных проблем. Он пришел к выводу, что Казна и суды должны быть перемещены в Йорк, где получится управлять ими напрямую, тогда как одновременно начнутся переговоры с шотландцами. В первые дни сентября Роджер и Изабелла согласились друг с другом относительно действий, применяемых к Эдварду Второму. Четвертого числа вельможа оставил двор в Ноттингеме, не обращая внимания на вызовы в Парламент и поскакал на юг Уэльса. Оттуда он распорядится о финальной точке в вопросе бывшего монарха.
* * *
После смерти Роджера Джоан так и не вступила в повторный брак, как и не стала монахиней. Это можно понять только как признак удовлетворенности дамы вечным статусом леди Мортимер и верности памяти о супруге.
Если Роджер и Джоан не встретились в Пембридже в ноябре 1326 года, тогда, если в описываемое время она не являлась ко двору, следующей наиболее подходящей датой может считаться март или апрель 1327 года, когда Мортимер, вероятнее всего, находился в землях Марки, вдали от Изабеллы.
Как уже упоминалось, Роджер включил Джоан в список молитв часовни Лейнтвардина и никогда не искал разрешения от Папы Римского на развод. Она была настолько близка к мужу в 1330 году, что Эдвард Третий обвинил ее в соучастии в некоторых из дел Мортимера. Тот время от времени наезжал в земли Уэльской Марки, иногда с королевской семьей, иногда один, и такие поездки вполне могли совершаться с целью встретиться с Джоан.
Летописцы находятся в крайнем смятении порядка и деталей событий, касающихся низложения Эдварда Второго. Некоторые авторы даже создали пробные их реконструкции. Наиболее известны такие, как Clarke, «Committees of Estates»; Fryde, Tyranny and Fall, pp. 195–200; Harding, «Isabella and Mortimer», pp. 35–53; а значимостью отличается работа Valente, «Deposition and Abdication». Труд Валенты самый свежий, убедительный и последний из всего ряда. Источники говорят, что первоначально Парламент был созван на 14 декабря, из-за продолжающихся беспорядков его, вероятно, отложили.
Существует подозрение, что короля никогда не стремились отвезти на заседание Парламента. Если бы присутствия Эдварда действительно желали, к нему отправили бы более важную делегацию, возглавляемую, по меньшей мере, графом, да и свиту подобрали бы солиднее той, которой руководили два епископа.
Фрайд в ее работе «Тирания и Падение» утверждает, что епископы прибыли в Кенилуорт 7 января, и что собрание откладывалось на время их отсутствия вплоть до возвращения 12 января. Как указывает Хардинг, это не правдоподобно, ведь Кенилуорт лежит в девяноста милях от Лондона, а дорога туда и обратно в январе заняла бы, по самым скромным подсчетам, дней семь. Валент соглашается, хотя, видимо, и не сверялась с работой Хардинга.
В других местах очень убедительный рассказ Валенты слегка испорчен ее ошибкой в хронологическом описании событий 13 января. Она располагает встречу в Зале Гильдий до заседаний в Парламенте в Вестминстере. Основой берется повеление Орлетона Парламенту начать работу после обеда. Текст «Historia Roffensis», используемый Валентой гласит, — Парламенту следовало вернуться «в третьем часу после трапезы и утоления жажды». Это не указывает на заседание после обеда, скорее на утреннюю встречу. Средневековый день стартовал около 6 часов утра, таким образом, названный третий час — это ровно 9. Отсылка к трапезе и утолению жажды обязана тому, что в четырнадцатом столетии большая доля населения принимала пищу дважды в сутки, первый раз около 10 часов, второй — поздно вечером. То есть депутатов просили собраться раньше, нежели это было обычным, соответственно, и поесть пораньше, приготовившись к долгому заседанию.
Речи Томаса Уэйка и епископа, которые длиннее в процитированном и не имеющем ссылок отрывке у Фрайда, могут являться частью речи, произнесенной немного позднее. Летописцы настолько тушевались относительно истинных деталей происходящего, что тяжело сказать с полной уверенностью, слова каких еще священников звучали, помимо Орлетона, определенно выступавшего 13 января.
Догерти говорит, что единственное объяснение причины отличия окончательного приговора от приговора де Бетюна, упоминаемого в его письме, заключается в преступлении им черты. Такое равно возможно и очень вероятно, учитывая порядок событий дня и то, что приговор о низложении звучал угрозой попавшим в немилость в период парламентских обсуждений, навязывая противостоящим происходящему молчание. Как только низложение оказалось Парламентом поддержано, больше не было необходимости включать в его текст отрывок о жестокости и особенностях нрава. Принц продолжал именоваться сыном Изабеллы (а не монархом), ибо отправленная в Кенилуорт делегация еще не наблюдала, чтобы король заставлял короля отрекаться, что всегда являлось первым намерением низлагающих, и совершать официальные акты отказа от полагающихся почестей и роспуска хозяйственных служб.
Некоторые источники утверждают, что юного Эдварда Третьего посвящал в рыцари Генри Ланкастер, а не Жан из Эно. Вопрос продолжает находиться под сомнением.
Описание медали с Эдвардом Третьим происходит из труда Барнса, посвященного монарху.
В 1327 году было отмечено исключительно разрешение на брак дочери Роджера с наследником графства Пембрук, опекунство над землями не было получено вплоть до октября.
Опекунство над наследством Уорвика оказалось получено в 1318 году, над наследством Одли — в 1316 году. На это не стоит смотреть, как на новые дары, что предлагается некоторыми авторами.
