28 января, когда парламент собрался в покоях дома настоятеля Линкольнского прихода, шериф Гламоргана занялся обустройством на дворе возле внешних стен замка Кайрфилли. Но стоило голосам вспороть промерзлый воздух, и шериф, и весь двор осознали, — их окружили. Постепенно вокруг появилось значительное число вооруженных уэльсцев. Для находящихся на дворе было уже слишком поздно. Они тщетно пытались вернуться в замок. Прежде чем получилось это сделать, опускная решетка рухнула, поднялся подвесной мост. Людей шерифа убили на внешнем замковом дворе, затем подвергнутом сожжению. Внутренний замковый двор, так превосходно распланированный при возведении предками графа Глостера, был неприступен, но шериф с хранителем крепости оба попали в плен. Сразу же начались хаотичный грабеж и поджоги, устраиваемые подручными Ллевелина, неистовствующими в Кайрфилли с обнаженными клинками мечей под руководством пяти родных и одного приемного сына Брена, — Ллевелина ап Мадока ап Хауэла.

Известия о нападении достигли Эдварда несколькими днями позже. Первой его реакцией было назначить Уильяма де Монтегю и Хью Одли, супруга одной из трех сонаследниц Глостера, ответственными за возвращение твердыни. Потом он все же передумал и назначил главой отряда по подавлению мятежа Ллевелина графа Херефорда. Обоим лордам Мортимерам было велено ему помогать. «Быстрее отправляйтесь и затравите этого изменника, избегайте промедления, чтобы не случилось с нами худшее, и чтобы все уэльсцы не восстали против нас», — приказал монарх пограничным властителям. Роджер вернулся в Уигмор, — следить за сбором своих людей. К окончанию февраля армии приготовились, сконцентрировавшись на юге Уэльса, и нападение англичан могло начинаться.

Кампания против Ллевелина стала демонстрацией превосходящей противника организации и мощи. Лорды Мортимеры и граф Херефорд шли с севера, тогда как с юга двигался Джон Гиффард из Бримпсфилда. С востока маршировали Генри Ланкастер (младший брат графа Ланкастера), Уильям де Монтегю и Джон Гастингс, приближающийся к соратникам с третью всего контингента. 12 марта к восточному флангу присоединился Гиффард из Кардиффа. Слитая воедино армия, насчитывающая полторы сотни облаченных в доспехи всадников и две тысячи пехотинцев отправилась на север. Приступив к Кайрфилли, они встретили крайне слабое сопротивление, и вскоре цитадель была освобождена.

С графом Херефордом и Мортимерами на севере, вытесняясь с юга, Ллевелин устремился на северо-запад, ведя войско к мрачному Уайстрадфеллте. Там, на краю Великого Леса, Брен с товарищами приготовился совершить свою последнюю остановку. Но к утру окончательного штурма, пришедшегося на 18 марта, когда долину озарил холодный свет, Ллевелин объявил соратникам, что смерти будут бесполезны. «Я начал это противостояние», — сказал он им, — «и я его завершу. Я передам себя им в руки от лица всех моих соотечественников. Лучше, чтобы погиб один человек, нежели чем подверглась бы изгнанию или смерти от меча целая нация». Подчиненные Ллевелина пытались убедить его не опускать рук и, вдохновленные произнесенной им речью, объявили, что готовы умереть рядом с Бреном. Но тот уже все решил. Один, в полном боевом облачении, он спустился на коне с горы навстречу англичанам. Там при графе Херефорде, Роджере Мортимере из Уигмора и Джоне Гастингсе Ллевелина окружили.

И Роджер, и другие английские лорды были впечатлены благородством уэльсца и его смелым поступком. Мятеж оказался подавлен, сотни людей попали в плен к англичанам, но Мортимер не видел причины мстить. Он понимал, почему Брен взялся за оружие. Роджер договорился с графом, что им следует поговорить об этом с королем. Они отвезли Ллевелина Брена в крепость графа Брекон, откуда Херефорд написал Эдварду, убеждая его не выносить пленнику приговор, пока вельможи не смогут обсудить с монархом судьбу того. Затем Мортимер и Херефорд выехали с ним и его семьей в Лондон. Роджер и Ллевелин, оба будучи княжеской уэльской крови, начитанными, умными и прирожденными солдатами, стали друзьями. Список принадлежащих Ллевелину вещей, обнаруженный англичанами из Лландаффского собора, включает семь книг на французском и уэльском языках, среди которых есть копия Романа о Розе, драгоценности и латы, равно как и стулья в уэльском стиле, грамоты и документы. Несколько лет спустя такой же, пусть и более внушительный, список был составлен на основе предметов, принадлежащих Роджеру.

21 апреля Мортимер и Херефорд уже были при дворе. Или Роджер, или граф стали орудиями в вопросе замены Пейна де Турбервиля Джоном Гиффордом из Бримпсфилда. Что до самого Ллевелина, и Херефорд, и Роджер обсуждали с Эдвардом его участь и добились успеха, предложив посчитать равноценным смертной казни, которая при обычных обстоятельствах обязательно бы состоялась, заключением в Тауэре. Но помощь Мортимера другу и его семье на этом не завершилась. В ноябре по запросу Роджера король приказал Джону Гиффарду предпринять шаги по защите Ллевелина ап Мадока ап Хауэла, приемного сына Ллевелина Брена, подвергшегося нападению со стороны англичан в отплату за развязанные боевые действия. Кажется, что Роджер был человеком, сохранявшим верность тем, кто заслужил его дружбу. До какой степени будет продемонстрировано позже.

*

Голод становился все беспощаднее. Один из монахов описал условия 1316 года в нижеследующих выражениях:

После Пасхи недостаток зерна только возрос. В наше время в Англии подобный недород не то что не видели, на протяжении лет ста о подобном не слышали … возник страшный голод, после которого пришла суровая эпидемия чумы, в различных местах убившая много тысяч людей. Я даже слышал, как некоторые утверждают, — в Нортумбрии съедению подверглись и собаки, и кони, и другие грязные животные… Увы, несчастная Англия! Прежде помогавшая остальным землям от своего изобилия, сейчас ты нищая и обстоятельства вынуждают тебя просить. Плодородные почвы превратились в солончаковые болота, безжалостность погоды привела к краху тучность целого края, посеянное зерно породило сорняки… Господи, помилуй твой народ!

Пока страна страдала от голода, на поверхность стали постепенно выходить напряженные ситуации, раньше в течение долгих лет остававшиеся в спящем состоянии. В Бристоле дало о себе знать давнее несогласие между хранителем города, Бартоломью де Бадлесмиром, и местными жителями. Несогласие касалось бристольских пошлин. Четырнадцать купцов, включая мэра, претендовали на надзор за ними от лица хранителя города. Этой традиции противостояло неуклонно растущее число количество других купцов. Разногласия происходили на глазах у судей, для Бристоля чужих и подозревавшихся горожанами в предвзятости в пользу хранителя и четырнадцати его сторонников. Опять прибегнем к свидетельству летописца, уже оплакавшего установившуюся погоду и голод.

Предводители общины, увидев, что их возражениями пренебрегают, а права сбрасывают со счетов скорее из-за предубеждения, нежели из-за разумных причин, были настолько разочарованы, что покинули зал заседаний. Обращаясь к народу, они заявили: «Судьи милостивы к нашим противникам, и, нанося нам этим ущерб, попустительствуют чужакам, благодаря которым мы навеки утратим свои права». После данной речи безрассудная толпа бросилась бесчинствовать, а простые люди в страхе перед хаосом и насилием задрожали. Опять возвратившись в зал, протестующие привели с собой внушительную свиту, перевернув там все с ног на голову. С помощью кулаков и палок они принялись нападать на противников, отчего около двадцати человек в тот день лишилось жизни. Естественный и понятный ужас равно сковал и вельможу, и простолюдина, многие выпрыгивали на улицу из окон на верхних этажах, и, приземляясь на землю, серьезно повреждали ноги.

Указали почти на восемьдесят человек, кому велели явиться в Глостер. Однако, бристольцы их спрятали. За неявку виновников приговорили к изгнанию, но соотечественники опять их выгородили. Эдвард многократно призывал население к выдаче злоумышленников, — к нему не прислушались. Так продолжалось даже в мае 1316 года, более чем через двухлетний срок после слушания касающегося этого прецедента дела.