Конюшня показалась впереди – массивное, добротно сколоченное здание с чуть покосившейся крышей и широкими воротами, затянутыми грубой верёвочной петлёй. Из щелей между досками пробивался слабый, тёплый свет, а воздух вокруг был густо насыщен знакомыми запахами: сухого сена, свежего навоза и старого, смолистого дерева. В этих суровых краях лошадей ценили не меньше, чем коров, поэтому местные жители старались поддерживать в конюшне относительный комфорт и чистоту.

Талли ловко поддела пальцами верёвочную петлю и толкнула тяжёлую дверь. Та нехотя отворилась, громко скрипнув. Пара ближайших лошадей лениво подняли головы, одна из них тихонько, приветственно ржала. Остальные оставались в полудрёме, свернувшись в углах своих стойл, их дыхание было ровным и спокойным, убаюканное ночным покоем. Она медленно пошла вдоль центрального прохода, пальцы её скользили по деревянным перегородкам. Сапоги глухо шуршали по слежавшейся, душистой соломе. В полутьме её глаза внимательно шарили по стойлам, пока не наткнулись на знакомую морду.

– Моя хорошая… – её губы тронула широкая, беззаботная улыбка.

В стойле неподалеку стоял её любимец. Грациозный, мощный жеребец, его шерсть отливала тёмной медью, а густая грива ложилась на сильную шею тяжёлыми, ровными волнами. Он повернул голову, фыркнул знакомым, бархатистым фырканьем и медленно, величаво шагнул к ней, к самой решётке. Не было никаких сомнений – он узнал её. Она сделала шаг навстречу, вытянула руку. Её пальцы скользнули по его бархатистой морде, а он с тихим урчанием уткнулся тёплым носом в её плечо, дыша ровно и глубоко.

– Вот и ты, – выдохнула она с облегчением, – держи, это тебе.

Она рассмеялась, доставая из глубокого кармана заветный кусочек сушёного яблока. Тёплая морда немедленно потянулась вперёд, и её холодные пальцы ощутили влажное прикосновение упругого, шершавого языка. Конь бережно, почти деликатно взял угощение. Захрустел с явным удовольствием, а потом неожиданно ткнулся тяжёлым лбом ей в ладонь, настойчиво требуя ещё.

– Ах ты, жадный подлиза, – выдохнула Талли, качнув головой, но улыбка не сходила с её лица. – Всё, больше ничего нет. Разве что мой сапог… хочешь попробовать на вкус?

Он громко фыркнул, будто понял шутку, и брызнул слюной. Она погладила его по морде, медленно, с рассеянной, почти машинальной нежностью, полностью забыв о времени и оставшемся позади напряжённом вечере. А потом шагнула ещё ближе и, не торопясь, провела ладонью по его широкой, могучей груди. Под пальцами чётко ощущалась мощная грудная клетка, игра сильных мускулов под плотной, тёплой шерстью. Её ладонь поднялась выше, к шее, к густой, немного спутанной после дня гриве. Она присела прямо на край низкого стойла и, перебирая толстые пряди пальцами, принялась медленно, ритмично чесать его за ухом. Конь блаженно прикрыл глаза. Его дыхание стало глубоким и ровным, почти сонным. На одно мгновение – такое короткое, что его не хватило бы даже на полный вдох – весь остальной мир перестал существовать. Не стало никаких тревог, сомнений, сложных разговоров и колющих взглядов. Была только она, он и эта глубокая тишина, пронзённая лишь запахом сена и тихим скрипом старых досок. Девушка и не заметила, как пролетело время. Пора было уходить. Она глубоко вздохнула, опустила руки, затем осторожно обняла его за шею, прижалась лбом к его тёплому, упругому боку, застыв так на несколько последних секунд.

– Мне пора, не скучай без меня, – прошептала она, и губы её коснулись его тёплой, бархатистой шеи. Она отступила на шаг. Он потянулся за ней, протянув шею, но тут же остановился, будто поняв. Она ещё раз провела ладонью по его гладкой шее, сжала в пальцах прядь густой гривы, прощаясь, и развернулась к выходу. За спиной протянулось тихое, почти вопросительное ржание.

Дверь заскрипела, закрываясь за её спиной. Снаружи её снова встретил колючий мороз и тонкий, рассыпчатый снег, громко хрустящий под подошвами сапог. Она шагнула за порог, потянулась к массивному деревянному засову, уже собираясь наглухо закрыть ворота амбара. Но в тот самый момент, как будто внутри её сознания щёлкнул невидимый выключатель, всё её тело резко, до судороги, напряглось. Сердце ухнуло в пятки, замерло, а потом забилось с бешеной силой. Но прежде, чем она успела обернуться на подозрительную тишину, что-то тяжёлое и тупое со всей силой обрушилось на её голову. Мир перед глазами взорвался ослепляющей белой вспышкой, затемнение съело края зрения. В ушах зазвенело, как будто раскачали гигантский бронзовый колокол, и его оглушительный гул застыл, врезался в кости черепа. Ноги предательски подкосились, потеряв опору, и она рухнула лицом в снег. Воздух вырвался из груди коротким, приглушённым вскриком. Плечо больно ударилось о мёрзлую, жёсткую землю, затылок снова получил приглушённый, но от этого не менее болезненный удар. Сознание начало затягивать мутной, чёрной пеленой. Всё плыло, мерцало, расплывалось в серых пятнах. Но тело сработало по памяти – среагировало раньше, чем смог опомниться разум. Она инстинктивно перекатилась в сторону, одновременно выхватывая короткий, верный кинжал, спрятанный под поясом. Что-то горячее и липкое залило левую сторону лица, затекло за воротник. Она моргнула, и мир вновь болезненно качнулся.

Кровь.

Она медленно текла по виску, заливала щёку, тёплыми струйками стекала на шею, пропитывая воротник рубахи липкой темнотой. Сердце бешено колотилось в панике, и с каждым его ударом боль в голове усиливалась, пульсируя раскалённым железом. Талли инстинктивно коснулась раны пальцами и тут же зашипела от резкой боли, отдёрнув руку. Она с силой стряхнула прилипшие ко лбу мокрые пряди и чуть расфокусированным, затуманенным взглядом скользнула по фигуре нападавшего.

Перед ней стоял высокий, крупный незнакомец. Его лицо скрывала чёрная, плотно облегающая маска, оставляющая открытыми лишь глаза. И в этих глазах не было ни тени сочувствия, ни сомнений, ни колебаний, только бешеный, хищный блеск, холодный и злой, как у голодного зверя, почуявшего близкую добычу и запах крови. В его руке, затянутой в грубую перчатку, был зажат окровавленный булыжник. С его неровного края тяжёлые, алые капли неторопливо стекали на идеально белый снег, оставляя на нём яркие, багряные пятна. Одна. Вторая. Третья.

– Кто ты… – выдохнула она, не узнавая свой собственный, прерывистый и хриплый голос.

Пальцы перехватили рукоять кинжала покрепче, до белизны на костяшках. Зрение расплывалось, плыло, левая сторона лица горела огнём, но адреналин уже глушил боль, заставляя сосредоточиться.

– И это прославленные Асуры? – его голос прозвучал хрипло, с грубой, циничной издёвкой. Он склонил голову набок, будто изучал беспомощную жертву. – Твой удел, крошка, – греть мою постель, не более того.

Он громко, мерзко рассмеялся, и Талли почти физически ощутила ту мерзкую ухмылку, что скрывалась под тканью маски. Её взгляд, обычно светлый и ясный, потемнел, сгустился до цвета грозовой тучи. В глазах сверкнула холодная, отточенная сталь. Она с силой сплюнула на снег кровь, скопившуюся во рту. Кинжал в её руке чуть дрогнул, и она медленно, но уверенно сместила центр тяжести, перенеся вес на переднюю ногу. Мышцы спины и ног натянулись, тело заняло низкую, собранную боевую стойку, готовую к мгновенному броску.

Наёмник этого не заметил, или решил, что всё уже под контролем. С ленцой, с показным пренебрежением он разжал пальцы, и окровавленный булыжник с глухим, мягким грохотом рухнул в снег у его ног.

– Сегодня не твой день, дружище, – хрипло, сдавленно бросила она, и её голос прозвучал чужим, полным обещания мести.

И в тот же миг её свободная рука метнулась вниз. Пальцы сжались, вырвали из-под ног пригоршню сырого, слежавшегося снега, перемешанного с комьями мёрзлой земли. Всё случилось молниеносно. Талли метнула грязную, слепляющуюся массу ему прямо в лицо резким, хлёстким движением запястья. Он дёрнулся назад, но не успел увернуться. Снег с землёй и гравием с хлопком ударили по глазам, забились под веки, ослепив его. Наёмник громко, похабно выругался, захлопал веками, в панике попятился, пытаясь стереть липкую грязь с лица тыльной стороной руки. Она только этого и ждала. Девушка бросилась вперёд. Её тело превратилось в размытое, быстрое пятно в темноте. Она резко нырнула под его занесённую для удара руку, клинок чиркнул по воздуху у самых его рёбер, разрезая ткань одежды. И вот она уже у него за спиной, развернувшись на каблуке, готовая к следующему движению.