Чужаков здесь не ждали и не любили. Стоило незнакомцу появиться на единственной дороге, ведущей в деревню, как из-за тёмных, почти слепых окон и узких щелей в ставнях появлялись десятки пристальных, недобрых, изучающих глаз. Женщины, выходившие за дровами или водой, молча и резко отшатывались, хватая детей за плечи и пряча их за свои широкие, потертые юбки из грубой шерсти. Мужики, чинившие плетень или разгружавшие сани, замирали на месте, их движения становились нарочито медленными, а руки сами собой опускались к поясам, где у каждого торчала из-за замшелой куртки надежная, проверенная рукоять ножа. Никто не выходил навстречу, не кричал «Добро пожаловать», не предлагал обогреться. Лишь пронизывающий ветер гнал по улице колючую поземку и шуршал сухой, мерзлой соломой на крышах, и этот шёпот казался единственным предупреждением: «Уходи пока не поздно, пока тебя не укрыл этот снег навсегда».
Солнце давно скрылось за сплошной пеленой свинцовых туч, и деревня тонула в холодной полутьме. Кое-где в окнах зажигались тусклые, масляные фонари – их оранжевые, прыгающие пятна едва разгоняли мрак, дрожа и расползаясь по обледеневшим стенам. Один за другим, с глухим стуком, захлопывались ставни. Воздух стал густым и тягучим, словно сама деревня затаила дыхание в тревожном предчувствии. У ворот, на въезде в деревню, показались тёмные, расплывчатые силуэты. Несколько всадников в длинных, промороженных дорожных плащах, покрытых слоем колкой снежной пыли. Их лошади шли устало, медленно и нехотя, опустив головы. Свет ближайшего фонаря скользнул по ним, заиграл на заиндевевших плащах, отбросил на снег длинные, искаженные и дрожащие тени.
Мелисса ехала впереди, её внимательный, острый взгляд скользил по каждому дому, каждому забору. Она впитывала все детали этого незнакомого места. Эти простые, крепкие срубы с обледенелыми крышами, эти заиндевевшие окна, этот запах дыма и снега – всё это было до боли знакомо.
– Странно… – вырвалось у неё почти шёпотом, слова застыли в воздухе маленьким облачком пара. – Почему всё так похоже?
Она окинула взглядом всю деревню, и во взглядах её друзей читалось то же немое недоумение. Эти деревянные дома с крутыми скатами крыш, с тёмной древесиной и ставнями, украшенными незамысловатой, но гордой резьбой – были точь-в-точь как в родной Атрее, словно кто-то вырезал кусок их родины и перенес сюда, в эти безмолвные снега. Даже горьковатый, смолистый запах дыма щекотал ноздри и вызывал упрямое, щемящее чувство ностальгии. И все же что-то было не так, какая-то тонкая, но важная разница, будто они смотрели на родной пейзаж в кривом, потрескавшемся зеркале. Улицы здесь были уже и хаотичнее, они вились, петляли и обрывались тупиками, словно их нарочно строили так, чтобы запутать и завести в ловушку любого незваного гостя. И все же здесь, в этой суровой простоте, жила своя, особая гордость. В причудливых завитках на ставнях угадывались целые истории: вот волки, бегущие по льду, вот вереница груженых саней, уходящая в метель, вот солнце. Казалось, будто сам бесконечный северный мороз был тем художником, что оставил свои ледяные узоры на этих стенах, пока все спали.
Главная, едва угадываемая под снегом дорога, в конце концов, вывела их к большому дому. Он стоял на небольшом пригорке и возвышался над остальными, словно старый страж, наблюдающий за всем своим холодным царством. Это был постоялый двор «У Старого Гарта» – самое оживлённое и излюбленное место для тех, кому нужно было согреться, обменяться новостями или просто перевести дух после долгой дороги. Дом был крепкий, тёмный, словно вырубленный из самой гущи полярной ночи. Брусья, почерневшие от времени и бесчисленных бурь, отливали угольным глянцем. Над крутой двускатной крышей лениво вился тонкий столбик дыма, а у входа снег лежал толстым, нетронутым слоем. Вывеска над массивной дверью жалобно поскрипывала на ветру. На выцветшей от непогоды доске угадывалось изображение переполненной кружки, с которой через край свисала густая пена, и еле читаемая надпись: «У Старого Гарта».
На первом этаже, за низкой, чуть покосившейся дверью с потемневшей от бесчисленных прикосновений латунной ручкой, располагалась таверна – настоящее сердце и душа постоялого двора. Там всегда было шумно, тесно и невероятно тепло, словно само солнце укрылось здесь от северной стужи. Стены, обитые потемневшими от копоти и времени досками, были украшены охотничьими трофеями: ветвистые рога северных оленей, медвежьи шкуры с глухими пустыми глазницами, пожелтевшие карты, где границы между землями уже давно выцвели и рассыпались, как и воспоминания о тех, кто их чертил. Воздух был насыщенным, настоящей смесью ароматов: едкий дым от огромного каменного очага, где на вертеле шипело мясо, душистый запах свежеиспеченного хлеба, пряности и добрый, крепкий эль. Этот запах не просто встречал – он обволакивал с порога, как одеяло, впитывался в одежду, в волосы, в кожу, и от него слегка кружилась голова и нападал зверский аппетит. Гул десятков голосов, громкий смех, звон глиняных и деревянных кружек, переборы лютни, глухие хлопки ладоней по столам в такт и тягучие баллады бардов – всё это сливалось в одну живую, дышащую музыку вечера. Здесь собирались свои: пастухи с красными от жара лицами спорили о цене шерсти, купцы с хитрыми прищуренными глазами – о торговых проходах и пошлинах, охотники, размахивая руками, – о чудовищах, которых, по их словам, они видели в тумане, но которых, конечно, никто другой и никогда не видел.
Когда всадники подъехали ко двору, Адриан осадил коня и резко вскинул руку, подавая сигнал остановиться. Снег под копытами громко хрустнул, нарушая звенящую тишину. Где-то вдали, за тёмными силуэтами домов, тянулся в небо протяжный, одинокий вой собаки.
– Сегодня остановимся здесь, – коротко бросил он, не оборачиваясь. – Дадим лошадям отдых, завтра выезжаем с рассветом.
Мелисса не стала ждать помощи. Ловко соскользнула с седла, и когда ноги коснулись промерзлой земли, их пронзила тупая, ноющая боль – затёкшие мышцы жаловались на долгую и тяжелую дорогу. Она чуть согнулась, затем выпрямилась, закинув голову назад, и потянулась – резкий холодный воздух обжёг лицо, но в груди стало легче и свободнее. Перекинув через плечо потрёпанную дорожную сумку, она подошла к друзьям, которые уже собрались неподалёку.Голубые глаза Бернара внимательно, почти неотрывно следили за рыцарями, что молча расстёгивали сумки и снимали с уставших лошадей потное снаряжение. Потом его взгляд скользнул по улицам – дома казались совершенно вымершими. Ни малейшего движения, ни единого огонька в окнах, только слепая темнота. Он чувствовал, как между этими тёмными срубами стелется напряжённая тишина.
– Здесь что-то не так… – пробормотал он себе под нос, нахмурив брови.
Но прежде, чем тревожная мысль успела сложиться во что-то конкретное, её грубо перебил уверенный голос принца:
– Все готовы?
Юноша вздрогнул и быстро кивнул. Остальные сделали то же самое. Лошади позади них тревожно храпели, выбрасывая в морозный воздух короткие, горячие облака пара.
– Пойдёмте, – Адриан махнул рукой, решительно поворачиваясь к массивной двери постоялого двора. – Отдохнём, я проведу вас в ваши комнаты.
Он потянул на себя железную скобу, и тяжёлая дубовая дверь отворилась с протяжным, чуть ворчливым скрипом, словно возмущённая вторжением ледяного воздуха. Изнутри на них сразу же дохнуло волной жара, громким гомоном десятков голосов и насыщенным, аппетитным запахом еды. Полы таверны тут же заскрипели под их сапогами, будто приветствуя давно ожидаемых гостей. Доски под ногами были местами потёрты до серого, матового блеска бесчисленными шагами. В воздухе висела плотная, почти осязаемая смесь запахов: душистый свежеиспечённый хлеб с золотистой хрустящей коркой, тушёное с кореньями мясо в глиняных горшках, и терпкий, густой аромат пряного эля, от которого у всех моментально приятно сжалось под ложечкой. Зал был почти полон. Люди тесными группами сидели за длинными столами, кто-то жадно ел, кто-то не спеша пил, кто-то оживлённо разговаривал, пока дверь не захлопнулась за спинами вошедших с оглушительным стуком. В тот же миг в таверне всё стихло. Разговоры оборвались на полуслове, тяжёлые кружки замерли на полпути к губам. Десятки любопытных, настороженных и открыто враждебных глаз уставились на порог, и задержались на асурах. Видеть их живьём, без прикрас и легенд, доводилось не многим, особенно так близко. Даже здесь, на самом краю королевства, где все границы стирались, как следы на снегу после метели, асуры оставались ходячей загадкой, порождением чужих земель.
