"Ну, девочка, успокойся, – Шамаш подошел к ней, взял за руку, – не плачь. Как бы ни было плохо, если есть способ помочь, мы найдем его".

"Так ты пойдешь со мной?" – она робко взглянула на него. Отчаяние в ее глазах сменилось надеждой.

"Да", – кивнул тот.

"Сейчас?" "Да, – повторил он, а затем, взглянув на караванщиков, добавил: – Только дай мне несколько мгновений".

Шамаш повернулся к своим спутникам.

– Мне придется уйти… – он умолк, качнул головой. Эти слова будили в его памяти такие тяжелые воспоминания, что хотелось, умолкнуть, словно от них были все те беды, которых они призывали… – Ненадолго, – все же, заставил он себя закончить фразу. – Я скоро вернусь.

– Да, – караванщики понимающе кивнули. Конечно, ведь их спутник был богом солнца, у которого множество дел и за пределами этой земли. Они были не вправе останавливать Его, даже если бы сами нуждались в помощи, а ведь это было не так.

– Атсинен, – Шамаш подошел к хозяину каравана.

– Да? – тот, смотревший до этого мгновение себе под ноги, услышав Его голос, тотчас встрепенулся.

– Я не могу иначе.

– Конечно. Все будет в порядке.

– Золотые волки останутся с вами…

– Ты не возьмешь их с собой? Но они могли бы помочь Тебе в пути, защитить…

– Нет. Я пойду по тропам иного мира, недоступным для них. И, потом, они будут нужнее здесь. Если что-нибудь случится, пошли Хана за мной, – он подозвал к себе золотого волка, коснулся его шеи, словно вплетая в шерсть невидимую нить…

"Ты все слышал?" – спросил его Шамаш.

"Да, – зверь был взволнован, насторожен. -Ты уходишь? С ней?" – его голова чуть наклонилась в сторону богини врачевания.

"Так нужно".

"Ладно, – Хан не спорил с ним. – Но почему ты не хочешь, чтобы я шел с тобой?" "Я уже сказал – те дороги, которыми я пойду, не доступны для тебя".

"Да…" "Если… – он качнул головой. Это было не то слово, которое было нужно сказать здесь. – Когда я понадоблюсь – вспомни обо мне и ты найдешь меня".

"Как я смогу? Ведь ты будешь за множество дорог отсюда…" "Так будет. Ты все поймешь, когда придет время".

"Хорошо", – волк лизнул руку хозяина, готовый выполнить любую его волю.

Затем Шамаш оглядел своих спутников.

– Будьте осторожны… – он наклонил голову. Можно было многое сказать. Но будут ли эти слова на пользу или во вред, ведь все могло обернуться. А раз так – лучше промолчать.

Шамаш исчез, шагнув вслед за богиней врачевания за грань пространства.

И тут горожанин пришел в себя. Вскочив на ноги, выплюнув набившийся в рот снег, он заметался вокруг, закрутил головой, ища глазами бога солнца.

– Он ушел, – бросив на чужака быстрый взгляд, проговорил Атен.

– И вы отпустили Его?!

– Да. Кто мы такие, чтобы удерживать Его?

– Но… Но… – он не знал, что сказать, чем возразить… Не мог же он просто вот так взять и сказать: "Вы не должны были Его отпускать, потому что Он нужен здесь, Он необходим городу…" Да какое этим чужакам вообще дело до их города?

Нет, все происходило так, словно горожане действительно чем-то Его прогневали.

Но, с другой стороны… Ведь дорога вела его не к богу солнца. Он искал… Кого-то, кто был в этом караване. Золотые волки. Золотые волки -слуги госпожи Айи, не повелителя небес…

И, пожав плечами, горожанин зашагал прочь. Он успокоился. Все, что должно произойти, произойдет. Так или иначе. Он приведет караван в город. В этом его предназначение. И все будут спасены.

Робкий, вечно юный в своих мечтах и фантазиях вечер пронесся над землей. Он был смущен чрезмерным вниманием тех, кто смотрел в эти мгновения в небесах, раздражен их навязчивым любопытством, а потому спешил скрыть свое лицо за горизонтом. На смену ему пришла ночь – задумчивая и безразличная.

Снег шуршал под полозьями, успокаивая, усыпляя…

Все было так же, как всегда, и, все же, близость города несла изменения, незаметные усталому глазу обычного странника, но не способные скрыться от взгляда ждавшей их с нетерпением и страхом.

Мати, поджав под себя ноги, сидела возле откинутого края повозки, глядя на луну, в огне которой ей виделся чей-то лик – такой печальный, что щемило сердце, а на глаза сами наворачивались слезы. Очи небесной незнакомки – госпожи Айи, как почему-то сразу решила Мати – были широко распахнуты, но оставались при этом совершенно безжизненны, словно огонь скрывавшегося за горизонтом города ослепил их своим невидимым светом. Тень, словно от хвоста ветра лежала на устах, не позволяя прочесть в их движениях беззвучные слова.

Если Мати и ощущала некоторую обиду на Матушку Метелицу, постепенно это чувство начало утихать, забываться. В конце концов, если хорошо подумать, девушке вовсе не хотелось быть Ее посвященной. Вот дочерью… Нет, нет! Она не смела думать об этом! Разве что в фантазиях, опережавших мысль, уводивших на краткие мгновения, пока не приходил страх понимания, за грань яви, туда, бесконечно высоко… А так…

Так все, что она себе позволяла – это называть небожительницу Матушкой Метелицей, успокаивая себя тем, что, с одной стороны, не она одна выбрала из множества имен богини именно это, а с другой – вряд ли кто-то еще вкладывал в него тот же самый смысл.

"Что-то должно случиться, – вновь уже в неизвестно какой раз мысленно повторяла себе Мати. – Что-то… " – она была почти уверена, что это смутное ощущение было не плодом ее фантазии и не столь знакомым с детства страхом перед той чертой, которая отделяла снежную пустыню от города, храня в себе знак величайших превращений и перемен. Возможно, это дар, о котором говорил с ней Шамаш, начал просыпаться, проявляя себя.

Дар предвидения. При одной мысли о нем холодок благоговейного трепета пробегал у нее по спине, сердце замирало в груди от той близости чуда, когда казалось, что достаточно протянуть руку, чтобы коснуться его цветка…

Она привыкла видеть в чуде лишь хорошее, светлое, восхищаться им, не замечая ни одного из тех его спутников, что вызывали страх или могли стать вестником беды.

И сейчас – она ждала, что не просто увидит будущее, но что ей явится тот волшебный сон наяву, которым она будет наслаждаться до самого мига его исполнения.

Во всяком случае, Мати мечтала, страстно хотела, чтобы все было именно так.

Шло время. Ноги затекли и их начало покалывать множеством крохотных иголочек. Но девушка не смела шевельнуться, боясь, что движение прогонит это чувство.

"Мати, – к ней осторожно придвинулась волчица, ткнулась мокрым холодным носом в руку, – что с тобой? Ты боишься?" "Я? С чего ты взяла?" "Ты вся дрожишь…" Девушка неосмысленно повернула к ней голову, потом вдруг вздохнула, пододвинулась к Шуллат, обхватив ее за шею, прижалась к пышавшему жаром боку.

"Это не страх. Это другое. Мне не терпится поскорее прикоснуться к чуду, которое было мне обещано".

"А… – протянула волчица. В ее глазах волнение сменилось покоем. – А мне показалось…" "Тебе показалось. Кого мне бояться, когда ты рядом?" Та осторожно, но настойчиво отстранилась от девушки, повернула голову так, чтобы заглянуть ей в глаза:

"Я никому не дам тебя в обиду! Я буду драться за тебя даже со стаей собак смерти!" "Спасибо, – утопив лицо в жесткой, пахнувшей пряностями, шерсти волчицы, зашептала Мати, не пытаясь унять хлынувших из глаз слез, – спасибо!" "Ну вот! – притворно заворчала та. – Опять соленая вода! Сколько раз я повторяла одной маленькой девочке, что терпеть ее не могу! Или, став большой, ты обо всем забыла?" "Прости!" "Что с тобой? Что? – шершавый язык Шуллат коснулся щек Мати, ее носа, век. – Кто тебя обидел? Только скажи – и я порву его на части!" "Никто. Это не обида. Это… Это что-то другое… Я не знаю… Предчувствие. Оно такое… Непривычное. Странное. Мне не по себе".

"Так бывает, – Шуллат понимающе наклонила голову. – Я знаю это чувство. С недавних пор…" – ее глаза наполнились грустью воспоминаний, которые останутся с ней навсегда, чтобы, как ей казалось, вечно отравлять счастье солнечного дня.