– Я не верю!
– Милая, – отец приблизился к ней, обнял, согревая своим теплом, успокаивая, – помнишь, ты когда-то рассказывала о том, как снежные охотники видят смерть. Ты говорила, что для них она – не конец, а лишь мгновение сна перед новой жизнью.
Помнишь? Душа твоей Шуши не покинула этот мир. Она останется здесь навсегда. И очень скоро обретен новое, молодое тело. Пусть она больше не будет идти по одной с тобой дороге, но ее путь будет лежать по той же самой снежной пустыни, по которой идешь ты. И когда ты будешь поднимать глаза к небесам, ты будешь видеть те же самые звезды, то же самое солнце…
– Папа… – она понимала, что отец пытался как-то утешить ее, но… Но она не нуждалась в утешении! Потому что не верила, не могла поверить в то, что все случилось на самом деле, что…
– Девочка, ты, наверно, хочешь проститься с ней… – Атен потянулся к одеялу, прикрывавшим что-то большое и неподвижное.
– Нет! – резкий вскрик девушки остановил его, заставил отдернуть руку, словно от ледяного камня.
Мати отвернулась, уткнулась в плечо отца, пряча лицо. Она не хотела видеть Шуши не живой. Ведь до тех пор, пока этого не случилось, она могла еще не верить, сомневаться. До тех пор, но ни мгновением больше.
"Это неправда! – вновь и вновь повторяла она, убеждая себя, уже почти убедив. – Не правда! Этого просто не может быть! Не в этом мире! Не наяву! Великие боги, ведь это только лишь сон! Да, лишь сон! Не мучайте меня больше! Позвольте проснуться сейчас! Я все поняла! Все свои ошибки! Все! Я поняла! Я буду заботиться о тех, кто мне дорог! Они – центр моего мира, не я! Я буду вежлива, послушна… Я" Она решила для себя. Даже дала зарок – клятву. Сама себе. Беря в свидетели свою душу, в поручители – грядущую вечность сна. Никогда, что бы ни случилось, она больше не побежит от своей судьбы! Она не станет прятаться от нее, гневя господина Намтара, она будет встречать ее лицом к лицу, принимая такой, какая есть!
"Раз так нужно!" Мати была готова на все, что угодно, лишь бы боги позволили ей проснуться от этого сна, вернуться в мир, где ничего еще не произошло, и никогда не произойдет, ведь она не допустит этого. Девушка закрыла глаза, что было сил сжала веки, думая, мечтая, моля о том, чтобы проснуться.
Но пробуждения не было. Потому что мир, окружавший ее, был не сном, а явью. И она слишком поздно поняла это. Однако… Если нельзя изменить все, может быть, можно исправить хотя бы часть. Мати вспомнила, что пришла не одна.
– Госпожа Нинтинугга!- она резко повернулась к богине врачевания, которая незаметной тенью забралась в повозку вслед за Мати и сидела теперь возле самого полога, глядя на смертных с нескрываемым сочувствием и сожалением. – Ты обещала помочь!
Караванщик со страхом взглянул на сидевшую в стороне небожительницу, которую увидел лишь сейчас.
– Госпожа, прости мою дочь за то, как она говорит с Тобой! Она потеряла подругу, которую… которой не было ни у одной другой смертной. Она скорбит по смерти священного зверя госпожи Айи. Конечно, это не оправдывает ее, и, все же… все же… достойно снисхождения…
– Я не сержусь на нее, караванщик…
– Госпожа Нинтинугга! – нарушил ее голос караванщицы. В глазах Сати зажегся благоговейный трепет. Она была счастлива увидеть богиню, наделившую ее великим даром. И еще. В ее душу вернулась вера. Вера в то, что все будет хорошо, что все исправится. – Ты ведь поможешь…
– Девочка, – с сочувствием глядя то на нее, то на свою дочь, хозяин каравана тяжело вздохнул. Он не разделял этого стремления держаться за надежду, откладывая признание неотвратимого. Ведь чем дольше тянешь с этим, тем большее будет потом.-Зачем ты просишь госпожу о том, что уже невозможно изменить?
– Нет! – вскрикнула Мати, которая смотрела на богиню врачевания с глубокой, не допускавшей никаких сомнений, верой, ожидая от Нее великого чуда. – Не невозможно! Не для Нее! Ведь Она – оживляющая мертвых! Она может вернуть Шуши!
– Я не уверена… – Нинти чуть наклонила голову. – Мне давно не приходилось делать этого…Но я попробую.
Богиня передвинулась к тому месту, где, укрытая одеялом, лежала волчица. Она не переползла, скорее – именно переместилась: соскользнула с одного места, чтобы через миг оказаться на другом. Ее рука потянулась к краю одеяла…
Мати быстро зажмурилась, отвернулась в сторону…
До ее слуха донесся тяжелый вздох, затем – озабоченный голос богини врачевания:
– С волчонком все не так уж и плохо… Если быстро извлечь его из чрева матери – никаких последствий не будет…
– А Шуллат?
– Нет… Она мертва…С другой стороны, если я воскрешу ее…- небожительница вздохнула, качнула головой, затем заговорила вновь: – Девочка, тебе нужно выбрать, кого из их двоих мне спасать.
– Но…
– Жизнь одного из этих двух существ в смерти другого. Решай. Я – богиня врачевания. Для меня подобный выбор невозможно труден.
– Я… – Мати растерялась. Она никогда не принимала таких решений. Откровенно говоря, девушка вообще никаких решений никогда прежде не принимала, предпочитая обходить их стороной, а если обойти нельзя – бежать прочь. – Я не знаю…
– Поторопись, девочка. У нас нет времени на раздумья.
– Шуши! – в конце концов, какое ей было дело до этого неродившегося щенка? Она не знала о его существовании миг назад и еще одно мгновение спустя не вспомнит…
Другое дело – ее золотая волчица. Какие тут могли быть вообще сомнения?
– Что ж… – нельзя сказать, что Нинтинугга одобряла выбор молодой караванщицы, скорее, наоборот… Однако, решение было принято. – Я верну ее в мир живых.
– Нет!
Глава 27
Все огляделись вокруг, ища глазами осмелившегося возразить небожительнице…
Вернее, осмелившуюся, поскольку голос был женским. Но не увидели никого, словно говорила сама тень, призрак. В какой-то миг караванщикам подумалось, что, может быть, это дух волчицы возражает против того, чтобы его возвращали назад, в это тело…
Нет… Вряд ли… Такая твердость, уверенность, властность, вложенные в одно единственное слово, произнесенное самым обычным, ровным голосом… Ни тени приказа, и вместе с тем – полная уверенность, что никто не осмелится ей возразить. И холод. Страшный холод, которым вдруг наполнилась повозка, вьюгой проникнув в душу.
"Неужели это сама повелительница подземного мира пришла, чтобы помешать воскресить золотую волчицу?" – мелькнуло в голове у хозяина каравана. Он поежился, нервно дернув плечами, скрестил руки перед грустью, сдерживая себя от искушения, подчинившись воле чувств, броситься бежать прочь, прячась от взгляда богини смерти. Сказать, что ему стало не по себе, значило ничего не сказать.
"А даже если эта госпожа Кигаль, – Мати упрямо надула губы. Ей совсем не было страшно. Весь страх ушел, оставшись где-то неимоверно далеко, за долгие годы дороги, по другую грань яви и сна. В этот миг ей было совершенно безразлично все, за исключением одного: – Я никому, даже Ей, не позволю забрать у меня Шуллат! И вообще, у снежных охотников ведь нет души, которая уходила бы в мир смерти!
Волчица не знает вечного сна детей огня! Она умирает лишь затем, чтобы родиться вновь, и, значит, повелительница подземного мира не имеет на нее никаких прав!" Но когда Нинтинугга заговорила с той, которая была в этот миг видна лишь ей одной, все вздрогнули от неожиданности.
– Айя…
"Матушка метелица!" – Мати вскинулась, закрутила головой ища богиню снегов. Ей захотелось броситься к Ней на грудь, прижаться, рассказать обо всем… И обрести наконец столь долгожданный покой.
– Госпожа Айя!
Она ждала, что вот, сейчас, наяву как во сне, она, увидит, наконец свою самую любимую богиню…
Но Та не показывалась, тем самым словно отталкивая девушку, давая понять, что она для Нее – всего лишь одна среди множества других, кому суждено однажды уснуть придуманным Ей вечным сном.
