И всё же сожаление ясно проступало в глазах Уитмера.

– Но ведь его можно направить, научить… Такой талант пропадает впустую. Вспомни хотя бы последнюю презентацию – там всё было выстроено безукоризненно.

Он даже обдумывал, не поручить ли Сергею публичное выступление с ответным отчётом. Но Пирс встал стеной: категорическое "нет", и в итоге презентацию разделили между собой он и Уитмер. Даже после этого разговор то и дело возвращался к одной и той же теме – возможности использовать Платонова.

– Если бы он вышел к публике… – размышлял вслух Уитмер. – Его манера держать зал могла бы сыграть нам на руку.

– Нет, – твёрдо повторял Пирс. – Он всего год в деле. Даже самый одарённый новичок в дебюте обречён на ошибки. А в условиях, когда каждая минута в эфире оборачивается общенациональной дискуссией, сохранить хладнокровие почти невозможно.

– Может, в этом и есть его сила? Смелость протащит дальше опыта.

– Ставки слишком высоки. Малейший промах – и посмешище на всю страну. Мы не имеем права рисковать.

Уитмер нехотя согласился, но мысль о Сергее не отпускала. В каждом новом обсуждении он осторожно вставлял предложения о том, как можно было бы задействовать молодого аналитика. И каждый раз Пирс обрывал: "Ещё слишком рано".

Однако за этой жёсткой позицией скрывалось не то, что видел Уитмер. Пирс знал Платонова лучше других.

"Он не допустит ошибки новичка, – думал он. – У него голова варит слишком хорошо".

Опасения Пирса исходили из иного: аналитик явно готовил что-то, и это "что-то" чувствовалось, как электрическое напряжение в воздухе перед грозой.

Ситуация принимала оборот, о котором никто не мог даже догадываться. Взрыв общественного интереса, превращение спора о хлебе в национальную забаву, акционерная схватка, вышедшая на уровень общенационального шоу – такого в корпоративной истории ещё не бывало.

Даже Пирс, привыкший к капризам Уолл-стрит и к внезапным поворотам биржевых игр, оказался сбит с толку. А Сергей Платонов – спокойный, словно ледяная гладь зимнего озера. На его лице не дрогнул ни один мускул, ни малейшего намёка на удивление. Взгляд ясный, неподвижный, будто всё происходящее разворачивалось именно так, как и должно было.

Пирс, мастер по чтению выражений и жестов, сразу заметил подвох: никакого изумления в глазах Платонова не было. Напротив, ощущение складывалось такое, будто каждое событие предугадывалось заранее, будто он ожидал именно этого момента.

"Нет, невозможно… – мелькнула тревожная мысль. – Никто не способен просчитать подобный поворот".

И всё же внутренний голос подсказывал обратное. Может быть, Платонов и правда ждал этого часа. В груди у Пирса неприятно кольнуло, как от ледяного сквозняка: "Что он замышляет?"

Чтение намерений Платонова было задачей неразрешимой. Но нутро, выточенное десятилетиями на биржевых торгах, твердило одно и то же: этот безумец готовится всколыхнуть страну. И если дать ему микрофон – хаос накроет всё.

Достаточно одной неосторожной фразы перед миллионами зрителей – и репутация Goldman рухнет в одночасье. Сам Пирс в таком случае останется крайним, обвинённым в том, что не сумел удержать дерзкого новичка. Потеря кресла руководителя была не гипотезой, а практически приговором. Поэтому доступ к трибуне для Сергея был перекрыт наглухо.

Но случилось нечто странное.

– Ладно, – спокойно сказал Платонов.

Ни споров, ни возмущений, ни едких замечаний – лишь короткое согласие. Он отступил, не пытаясь оспорить решение. И именно эта покорность обожгла Пирса холодным подозрением.

Платонов никогда не был прямолинейным разрушителем. Его сила заключалась в другом – в умении поднимать волну вокруг себя, заставлять ситуацию разрастаться до предела, а затем появляться в самый накал, словно режиссёр собственной пьесы.

И теперь, когда он сидел в тени и не делал ни шага, Пирса пронзила мысль: "А что, если он всё ещё расширяет сцену? Готовит почву для ещё большего взрыва?"

Здравый смысл твердил обратное: куда уж шире? Вся страна уже следила за этой драмой, каждое движение попадало в сводки новостей, обсуждалось на кухнях и в барных стойках. Казалось, предел достигнут.

Но интуиция нашёптывала другое: Платонов не собирается останавливаться. Его устраивал лишь ураган, а не буря. Ему нужен был вихрь, сметающий всё на своём пути.

И предчувствие не обмануло. Прошло всего несколько дней – и Сергей Платонов выдал такую нелепицу, что слова его эхом прокатились по всей стране.

***

До собрания акционеров оставалось всего двадцать семь дней. В тесном зале снова собрались все ключевые фигуры, и воздух тут же наполнился напряжением, будто в нём витал запах сырого металла перед грозой. Бумаги шуршали, стулья скрипели, кто-то едва слышно постукивал пальцами по столешнице – нервная музыка ожидания.

Первым поднялся стратег кампании. Голос его прозвучал сухо, будто по бумаге ножом провели:

– Ситуация следующая. На данный момент "Shark Capital" удерживает сорок процентов поддержки институциональных инвесторов. У нас – тридцать один.

Фраза повисла в воздухе тяжёлым колоколом. Неравенство сил ощущалось каждой клеткой. Почти все крупные держатели акций переметнулись к "Акуле". Причина лежала на поверхности: их обещание вывести из активов землю "Тоскана Гарден" звучало слишком заманчиво.

И всё же тридцать один процент удалось собрать – и это уже было чудом. Отчёт с возражениями и хитроумный сервис "хлеб плюс сэндвич" вытянули поддержку, словно канат из болота.

– Но главный козырь – это частные инвесторы, – продолжил стратег, перекатывая слова, как камни. – Их доля – семнадцать процентов.

Разница между лагерями – всего девять. Малейший поворот голосов мог решить судьбу всего противостояния.

Только вот предугадать выбор розничных акционеров оказалось невозможным. На форумах и в соцсетях спор кипел, искры летели, но шум в интернете далеко не всегда превращался в реальный голос на собрании. Одни горячо кричали в комментариях, но на деле могли проигнорировать бюллетени. Другие – тихие, почти невидимые, – вполне способны были явиться и проголосовать.

Никто не знал, в какую сторону качнётся маятник.

– Ни у одной стороны нет подавляющего преимущества, – подвёл итог стратег. – Общественное мнение расколото. Нужно нанести решающий удар, который перевесит чашу весов.

В комнате воцарилась тишина. Слышно было, как за окном проехала машина и заскрипел тормозами. Это был уже третий день, когда совещания тонули в бесконечных обсуждениях, но свежих идей словно выжгли каленым железом.

– Завоевать розничных инвесторов трудно, – пробормотал кто-то, и фраза растворилась в усталой тишине. – Нужен шаг, который удивит и поразит.

В этот миг взгляды повернулись к Сергею Платонову.

"Грандиозный. Новаторский." – именно такого решения все ждали от него.

Уитмер наклонился вперёд, глаза его блеснули, в них мелькнула жадная надежда:

– Есть ли у тебя идея? Пусть даже пока в черновом виде.

Сергей не спешил с ответом. Слова нужно было подбирать осторожно, как шаги на тонком льду. В голове уже зрела мысль – рискованная, дерзкая, пахнущая порохом. План из категории "всё или ничего".

– Есть один вариант, – наконец произнёс он. – Но это стратегия на грани. Риски велики. Если сработает – победа будет сокрушительной. Если нет… поражение станет катастрофой.

– Мы должны это услышать, – твёрдо сказал Уитмер, будто не заметил предупреждения.

Сергей перевёл взгляд на Пирса. В лице того застыла холодная настороженность. Недавняя дружелюбность испарилась, уступив место осторожной враждебности. Он даже выступал против того, чтобы Сергею доверили публичные презентации.

В глазах Пирса читалось: "Слишком опасен. Слишком рано."