Сергей, прищурившись, посмотрел на Молотова, его пальцы сжали карандаш. Он думал: «Французы податливы, британцы молчат — это ловушка. Они раньше были как псы, лаяли на каждый наш шаг. Что-то не так». Он сказал:

— Вячеслав, их податливость — это странно. Французы и британцы не любят нас. Если они молчат, значит, готовят что-то. Может, хотят втянуть нас в Абиссинию, а потом ударить санкциями? Или в Испании ждут, пока мы увязнем? Что твои люди в Париже и Лондоне думают обо всем этом?

Молотов, слегка нахмурившись, ответил:

— Мои люди в Париже сообщают, что правительство Блюма колеблется. Они боятся Германии, но не хотят ссориться с Лондоном. Французская разведка следит за нашими поставками в Абиссинию, но пока не вмешивается. В Лондоне… Там сложнее. Наши источники говорят, что Чемберлен хочет переговоров с Гитлером. Возможно, они молчат, чтобы не спугнуть Берлин. Но это только предположения, товарищ Сталин.

Сергей, постучав карандашом по столу, посмотрел на Шапошникова. Его мысли были полны сомнений: «Если французы и британцы играют, значит у них уже есть план. Но отступать нельзя. Абиссиния — наш плацдарм в Африке, Китай — в Азии. Если мы не укрепимся, нас раздавят». Он сказал:

— Борис Михайлович, Абиссиния показала, что мы можем бить итальянцев. Победа у реки Аваш — это сигнал, что не зря мы послали туда наших ребят. Но сил у нас все еще мало. Надо отправить ещё пять тысяч солдат в Абиссинию. Танки, артиллерию, инструкторов. Мы должны закрепить успех, пока Муссолини не перегруппировался. Что скажете?

Шапошников, открыв папку, ответил:

— Товарищ Сталин, пять тысяч — это возможно, но сложно. Наши силы в Абиссинии — это три тысячи добровольцев, те, которые остались. Мы можем выделить ещё пять тысяч из резерва Закавказского военного округа. Т-26, гаубицы, пулемёты — это все реально. Но логистика — это основная проблема. Путь через Красное море под контролем британцев. Если они решат блокировать, мы застрянем.

Сергей, нахмурившись, сказал:

— Британцы пока молчат, но их флот в Средиземном море. Если они перекроют путь, мы найдём другой. Через Турцию? Или через Персию? Вячеслав, что скажешь?

Молотов, поправив пенсне:

— Турция — это риск. Ататюрк нейтрален, но он под давлением Лондона может закрыть проливы. Персия — это вариант, но и там есть британские агенты. Мы можем попробовать договориться с французами о транзите через их порты. Но это дорого, товарищ Сталин.

Сергей, стиснув зубы, подумал: «Дорого, но выбора нет». Он сказал:

— Договоришься с французами, Вячеслав. Обещай им что угодно. Но путь должен быть открыт. Борис Михайлович, готовьте людей. Срок — две недели.

Шапошников, кивнув, записал в блокнот, его рука слегка дрожала от усталости. Он сказал:

— Будет сделано, товарищ Сталин. Но потери в Абиссинии растут. Итальянцы усилили авиацию, их бомбардировщики бьют по нашим лагерям. Нам нужны зенитки и лётчики.

Сергей, посмотрев на карту, ответил:

— Зенитки и лётчики будут. Перебросим эскадрилью И-16 из Крыма. Но это не всё. Китай. Японцы давят на Пекин, и если мы не поможем китайцам, они падут, причем быстро. Надо отправить десять тысяч солдат через Монголию. Танки, артиллерию, советников, пехоту. Борис Михайлович, это реально?

Шапошников, нахмурившись, ответил:

— Десять тысяч — это серьёзно, товарищ Сталин. Дальневосточный округ может выделить людей, но Монголия — это сложный маршрут. Дороги плохие, снабжение будет затруднено. Японцы следят за границей, их разведка активна. Если они узнают, будет скандал. И нам нужны резервы на случай войны с Японией.

Сергей, кивнув, ответил:

— Если мы не поддержим их, они сдадутся Токио, и тогда мы получим врага на границе. Десять тысяч, Борис Михайлович. Т-26, гаубицы, пулемёты. Снабжение через Монголию мы организуем. Пусть это сложно, но возможно. Вячеслав, что скажут французы и британцы, если мы усилим Китай?

Молотов, посмотрев на карту, ответил:

— Французы будут недовольны, но промолчат — у них свои интересы в Индокитае. Британцы… Их молчание тревожит. Лондон может использовать это как повод для санкций. Но пока они не вмешиваются. Наш посол в Лондоне, Майский, говорит, что британцы заняты Германией. Возможно, они дают нам верёвку, чтобы мы сами себя повесили.

Сергей, прищурившись, подумал: «Верёвка? Они хотят, чтобы мы увязли в Абиссинии и Китае, а потом ударить. Но отступать нельзя. Если мы не займём позиции, то будет еще хуже».

— Пусть дают верёвку. Мы используем её, чтобы связать их самих. Вячеслав, следи за французами и британцами. Если они шевельнутся, я хочу знать первым. Борис Михайлович, готовьте войска. Пять тысяч в Абиссинию, десять тысяч в Китай. И ещё — усилить военную разведку в Испании. Победа у Эбро — это хорошо, но Франко так быстро не сдастся. Нам нужно знать каждый их план.

Молотов, кивнув, сказал:

— Я свяжусь с Парижем и Лондоном, товарищ Сталин. Но если французы вдруг ужесточат позицию, нам придётся искать обходные пути.

Сергей ответил:

— Вячеслав, работай с французами. Борис Михайлович, что с нашими агентами в Абвере? Канарис что-то замышляет?

Шапошников, открыв папку, ответил:

— Наши люди в Берлине сообщают, что Канарис усилил разведку в Испании и Абиссинии. Он встречался на днях с шведским послом, Хедстрёмом. Возможно, ищет нейтральных посредников. Но у нас мало данных. Нужны новые агенты.

Сергей, помолчав, сказал:

— Канарис — лис. Если он тянет шведов, значит, хочет обойти нас.

Сергей, встав, подошёл к окну, его взгляд упал на заснеженный двор, где часовые, в шинелях, стояли неподвижно. Он думал: «Французы, британцы, Канарис — все играют против нас. Но я знаю будущее. В этом мое преимущество». Он повернулся к Молотову и Шапошникову:

— Товарищи, мы на пороге большой игры. И нам нужно ее выиграть. Идите, работайте. И докладывайте мне незамедлительно, если возникнут проблемы. В любое время.

Шапошников, встав, ответил:

— Будет сделано, товарищ Сталин. Я начну переброску войск.

Молотов сказал:

— Я займусь этим, товарищ Сталин. Но если британцы начнут давить, нам придётся ответить жёстко.

Сергей кивнул:

— Непременно ответим. Идите, товарищи. Время не ждёт.

Молотов и Шапошников вышли. Сергей, оставшись один, подошёл к карте, его пальцы коснулись булавки, обозначавшей Аддис-Абебу. Потом его взгляд упал на Китай, где японские войска наступали. Он шепнул, его голос был едва слышен:

— Десять тысяч в Китай, пять тысяч в Абиссинию. Это только начало.

Утро 25 февраля 1936 года в Париже было сырым и холодным, мелкая морось, сменившая ночной дождь, оседала на листьях, булыжниках и одежде прохожих, словно тонкий слой серебра. Люксембургский сад, раскинувшийся в сердце Латинского квартала, дышал утренней тишиной, нарушаемой лишь шорохом гравия под ногами, плеском воды в фонтане Медичи и редкими криками чаек, долетавшими с Сены. Каштаны, платаны и вязы, чьи голые ветви, покрытые влагой, тянулись к низкому серому небу, отбрасывали размытые тени на дорожки, усыпанные мокрыми листьями, мелкими ветками и редкими окурками, брошенными небрежными прохожими. Фонтан Медичи, окружённый статуями нимф, сатиров и мифологических фигур, журчал, его вода, мутная от дождя, отражала тусклый свет облачного неба, а капли, падая, создавали ритмичный, почти медитативный звук, словно метроном, отсчитывающий время. Цветочные клумбы, ещё спящие после зимы, были покрыты влажной землёй, перемешанной с пожухлой травой и редкими ростками, пробивавшимися к свету. Деревянные скамейки, с облупившейся зелёной краской, блестели от сырости, их спинки и сиденья покрывали мелкие лужицы. Вдалеке, за садом, возвышался Люксембургский дворец, его серые стены, увитые плющом, казались частью пейзажа, а высокие узкие окна, запотевшие, отражали серые облака, плывшие над городом. Воздух, холодный и влажный, пах мокрой землёй, прелыми листьями, слабым дымом из труб далёких домов и лёгкой кислинкой вина, доносившейся из открытых дверей бистро на бульваре Сен-Мишель. Париж, за пределами сада, жил своей жизнью: бульвары Сен-Мишель и Сен-Жермен бурлили, трамваи звенели, их колёса скрипели по мокрым рельсам, а кафе, с запотевшими витринами и тусклыми газовыми лампами, манили теплом, запахом свежесваренного кофе, круассанов и табачного дыма. Улицы, ведущие к саду, были заполнены прохожими: студенты, в потёртых шерстяных свитерах, с книгами и тетрадями под мышкой, спешили на лекции в Сорбонну, их голоса, оживлённые, обсуждали философию, политику и последние новости о забастовках; рабочие, в кепках и грубых куртках, курили папиросы у стен домов, их лица выражали усталость, но глаза горели надеждой на перемены; дамы, в длинных пальто с меховыми воротниками, в шляпках с вуалями и шёлковыми шарфами, несли плетёные корзины с багетами, цветами и бутылками бордо, их легкие шаги звучали по булыжникам, а зонты, чёрные и красные, покачивались над их головами. Площадь Бастилии, в полукилометре от сада, гудела: ораторы, стоя на деревянных ящиках, призывали к единству, их слова растворялись в гуле толпы; рабочие, с красными лентами на лацканах, слушали, их лица, усталые, но решительные, отражали веру в будущее.