— Германия предлагает единство, синьор Чиано. Мы не собираемся диктовать вам свою волю.

Осима держался спокойно, он сказал почти без эмоциональным тоном:

— Япония согласна, но мы ожидаем равенства. Наши интересы в Азии должны быть учтены.

Напряжение в зале росло, как натянутая струна. Риббентроп думал: «Чиано играет на публику, Осима выжидает. Но фюрер не потерпит слабости». Чиано, постукивая пальцами по столу, добавил:

— Италия уже сражается в Абиссинии. Мы показываем силу. А чего хочет Германия?

Риббентроп ответил немного резко:

— Германия хочет порядок. Коммунизм — это наш общий враг. Или вы сомневаетесь, синьор Чиано?

Чиано улыбнулся:

— Сомнения? Нет. Но Италия не будет младшим братом.

Осима молчал, его взгляд скользил между ними. Он думал: «Они уже спорят о добыче, а война ещё не началась».

Берлин, 25 ноября 1935 года, вечер.

К вечеру зал Рейхсканцелярии наполнился людьми. Мраморные полы отражали свет люстр, их хрустальные грани дробили свет на сотни осколков. Золотые орлы на стенах, алые знамёна с чёрной свастикой и запах дорогих сигар создавали атмосферу холодного великолепия. Немецкие офицеры в чёрных мундирах стояли вдоль стен, их шаги гулко отдавались по мрамору. Адольф Гитлер вошёл последним, его тёмный костюм контрастировал с бледным лицом, глаза горели фанатичным огнём. Его голос, резкий и напористый, разрезал тишину:

— Господа, сегодня мы создаём щит Европы! Коммунизм — это чума, и мы выжжем её огнём!

Он поднял руку, его жест был резким, как удар хлыста. Делегаты, стоя у стола, затаили дыхание. Риббентроп, подписывая документ первым, чувствовал, как пот выступил на его ладонях. Чиано, с лёгкой улыбкой, подписал следом, но его глаза выдавали раздражение. Осима, его движения были медленными, почти ритуальными, подписал последним, его лицо осталось неподвижным.

Гитлер, подняв бокал с шампанским, провозгласил:

— За наш союз! За победу над красной чумой! За новый мир!

Бокалы звякнули, эхо разнеслось по залу, но напряжение не рассеялось. Риббентроп думал: «Фюрер доволен, но Чиано уже строит планы, как обойти нас». Чиано шепнул своему секретарю:

— Немцы хотят всё контролировать. Мы им покажем, что Италия не так проста.

Осима молчал. Он думал: «Этот пакт лишь инструмент. Но Япония будет держать его в своих руках».

Манштейн, стоя у стены, допил шампанское, его мысли были не такими радужными: «Сегодня мы объединились. Завтра начнём делить добычу». Он покинул зал, направляясь к особняку на Тиргартенштрассе, где хотел представить Марию своим друзьям из элиты.

Особняк на Тиргартенштрассе сиял огнями, его окна отражали свет фонарей, а внутри пахло сигарами, коньяком и дорогим парфюмом. Зал, украшенный гобеленами с изображениями прусских битв, был заполнен элитой: там были партийные лидеры, офицеры, промышленники. Рояль в углу играл Шопена, но его мелодия тонула в гуле голосов. Эрих фон Манштейн, в безупречной форме, ввёл в зал Марию, в чёрном платье с открытыми плечами. Её волосы были уложены в элегантный узел, глаза скрывали расчёт, а улыбка была обворожительной.

Манштейн подвёл её к Рудольфу Гессу, заместителю фюрера, чьи холодные глаза изучали её, оценивая, что она из себя представляет. Рядом стоял Герман Геринг, массивный, в мундире с орденами, и Йозеф Геббельс, худощавый, с пронизывающим взглядом. Гесс сказал:

— Фройляйн, генерал говорит, вы интересуетесь политикой. Что вы скажете о Москве?

Мария внутренне напряглась, но не показав виду, улыбнулась:

— Москва — это очень скрытный город, герр Гесс. Мне трудно сказать, что там на уме у русских.

Геринг, стоящий рядом, спросил:

— Интересно, что русские думают о нашем пакте?

Мария ответила спокойным тоном:

— Я думаю, что они боятся, герр Геринг. Они еще не знают, как быстро Германия может двигаться к своей цели.

Манштейн, стоя рядом, шепнул ей:

— Фройляйн, вы только что пообщались с очень важными людьми. Но с ними надо держать ухо востро, политики не такие прямые люди, как мы, военные. Никогда не поймешь, что у них на уме.

Мария сказала:

— Я знаю, Эрих. А про себя подумала: «Но я играю лучше, чем они».

Кремль в это утро был окутан серым туманом, который оседал на Красной площади, покрывая булыжники тонким слоем влаги. В кабинете Сергея, пахло табаком, кофе и старыми книгами. Массивный дубовый стол, заваленный бумагами, картами и номерами «Правды», был освещён светом настольной лампы с зелёным абажуром. За окном, за тяжёлыми красными шторами, мела позёмка, а внизу, на площади, маршировали солдаты, их шаги гулко отдавались в утренней тишине. Сергей, в тёмно-зелёной гимнастёрке, стоял у окна, его пальцы сжимали трубку, дым поднимался к потолку, растворяясь в полумраке.

На столе лежал свежий номер «Правды», заголовок кричал: «Италия, Япония и Германия подписали Антикоминтерновский пакт». Сергей знал: в его истории, в его времени, этот пакт был подписан в ноябре 1936 года. Теперь, в 1935-м, история ускорилась, и война, унёсшая миллионы жизней, могла начаться уже в 1937 или 1938 году. Его сердце сжалось, мысли метались: «Почему всё пошло не так? Что я упустил? Если пакт подписан на год раньше, то Мюнхен, Польша, всё рухнет быстрее. Я должен остановить войну, но как? Моя власть огромна, но я до сих пор не смог ничего кардинально поменять».

Он подошёл к столу, его пальцы пробежали по карте Европы, где красные и синие линии обозначали границы, армии, возможные фронты. Его знания о будущем — о танках «Пантера», о Блицкриге, о ядерном грибе над Хиросимой — были не только его козырем, но и тяжёлым бременем. Он думал: «Я знаю, как всё закончится в 1941 году, если не вмешаюсь. Барбаросса, блокада Ленинграда, миллионы погибших». Он набил трубку свежим табаком, его пальцы слегка дрожали, не от страха, а от осознания, что каждый его шаг — это игра на грани пропасти.

Сергей вызвал наркомов: Климента Ворошилова, наркома обороны, Вячеслава Молотова, наркома иностранных дел, и Глеба Бокия, наркома ОГПУ. Встреча была назначена в малом кабинете, где стены, обшитые дубовыми панелями, поглощали звук, а портрет Ленина в углу смотрел с немым укором. Первым вошёл Ворошилов, коренастый, с красным лицом, в шинели, слегка помятой от долгой дороги. Его голос был громким, с ноткой раздражения:

— Товарищ Сталин, этот пакт — провокация! Немцы готовят войну, я говорил об этом ещё летом! Нужно ускорить производство танков, укрепить западные границы!

Сергей, сидя за столом, пыхнул трубкой, дым заклубился, его голос был спокойным, с лёгким грузинским акцентом:

— Климент Ефремович, армия — это наш приоритет. Но война ближе, чем вы думаете. Испания — это наш первый фронт. Усильте поставки оружия и инструкторов для республиканцев. Я хочу, чтобы Мадрид стал крепостью.

Ворошилов кивнул:

— Фалангисты уже получают оружие от немцев.

Сергей ответил:

— Вот поэтому нам надо поторопиться. Если Испания падёт, Гитлер двинется дальше. Действуйте.

Молотов сказал:

— Товарищ Сталин, дипломатия ещё может замедлить их. Лига Наций слаба, но мы можем использовать Францию и Британию, чтобы надавить на Гитлера. Теперь, когда немцы заключили союз, они видят всю серьезность Германии. Они ведь понимают, что этот договор не только против нас, это уже дележка пирога в будущем. Так что пакт — это угроза, но не повод для паники.

Сергей, пыхнув трубкой, ответил:

— Лига Наций — это пустой звук, Вячеслав Михайлович. Они будут говорить до тех пор, пока танки Гитлера не войдут в Париж.

Глеб Бокий заговорил следующим:

— Товарищ Сталин, наши агенты в Берлине плодотворно работают. Наш агент внедрена в окружение немецких генералов и постоянно держит нас в курсе их намерений.

Сергей ответил:

— Я знаю, Глеб Иванович. Разведка работает хорошо. Но одной информации мало, надо еще уметь ее правильно применить.