Он вырвал листок из блокнота, что-то быстро нацарапал и протянул мне. Я взял бумажку, как талисман, как пропуск в хоть какую-то, но альтернативу свободному падению. Мы пожали друг другу руки. Распрощались. Он даже из-за стола привстал.

Как потом оказалось — расстались навсегда.

Через три недели, когда я уже метался между мыслями о военкомате и звонком по тому самому номеру, пришла весть. Семён утонул. Во время дайвинга. Где-то в районе Большого Барьерного Рифа. То ли акула ненароком скушала, то ли акваланг оказался неисправным, а, может, ещё что — сердечный приступ, неконтролируемый подъём, наркоз глубины… Точного ответа не было. Об этом даже в местной газете, в разделе «Происшествия», маленькая заметка была. «При исследовании состояния коралловых рифов погиб наш земляк, известный учёный-эколог». И всё.

Я смотрел на газетный листок, потом на телефонный номер на потрёпанном уже листке из блокнота. Я его при себе носил, листок. Доставал и прятал, доставал и прятал. Ирония судьбы горька и нелепа. Человек, предлагавший мне спасительный, хоть и виртуальный, Марс, сам нашел свой конец в необъятных просторах Океана. Остался я. На площади. С проблемами. И с телефонным номером, ведущим в герметичную бочку, имитирующую спасение.

Территория плодоконсервного комбината имени товарища Микояна представляла собой памятник ушедшей эпохи. Колосс консервации, некогда наполнявший округу ароматами тонн и тонн томатов, патиссонов, и неведомой ныне субстанции под кодовым названием «Ассорти Сельское», ныне почил в бозе, отдав свои внутренности на растерзание времени и мелкому предпринимательскому зуду. Но память о прошлом, как запах абрикосового повидла, въевшийся в бетон на молекулярном уровне, все ещё витала в воздухе, пропитанном пылью, ржавчиной и чем-то неуловимо сладковато-гнилостным. Поэтому в обиходе говорили просто, с почтительным лаконизмом: «У Микояна». Как о некоей константе в бурлящем море перемен от хорошего к замечательному.

Строить здесь ни торговый центр, ни жилищный комплекс пока не спешили. Решили годить, выжидать, терпеливо караулить у моря погоды, точнее, у Спасской башни — лучших времен. Времен, которые, как уверяли оптимистичные голоса из динамиков телевизоров, несомненно, вот-вот настанут, и прогресс распустит тысячи цветов всеобщего благоденствия. А пока пустующие цеха, бывшие лаборатории контроля качества и даже гигантские холодильные камеры, где некогда хранились стратегические запасы компота, сдавались в аренду. Под склады для товаров сомнительного происхождения и срока годности. Под автостоянки для транспортных средств, чей возраст и техническое состояние вызывали у инспекторов ГИБДД приступы экзистенциальной тоски. И, конечно же, под конторы. Конторы самой неясной, зыбкой, словно мираж в мареве раскаленного асфальта, принадлежности. Вроде той, куда я, преисполненный смеси надежды и глубочайшего скепсиса, направлялся на собеседование.

Три дня назад, в приступе отчаяния, после просмотра вакансий, обещавших либо космические гонорары за навыки владения экзотическими языками вымерших цивилизаций, либо бесплатный обед в нагрузку к каторжному труду, я позвонил-таки по оставленному другом Сеней телефону. В ответ мне прислали список документов, которые я должен отправить им по электронной почте, и я честно выслал резюме. Приложил сканы всех требуемых бумаг. Давеча, почти как чудо, пришел отклик. Сухой, лаконичный: место и время, Кабинет 11. 15:00. И вот я — здесь. У Микояна.

Поиски нужного кабинета заняли без малого двадцать минут, и лишь тот факт, что врожденный педантизм (или страх опоздать) заставил меня прибыть загодя, спас от паники. Нет, территориально Микоян не был безразмерным, как космос, но внутренняя логика его перерождения в арендный хаос оказалась заковыкой. Нумерация кабинетов подчинялась не линейной прогрессии, а скорее законам броуновского движения или капризам давно почившего проектировщика, находившегося под влиянием сильнодействующих веществ. За семнадцатым кабинетом (бывшая душевая для работниц) шёл шестой, склад кокосового масла в металлических бочках, а за ним — двадцать пятый, оккупированный брутального вида мужчинами, торгующими запчастями для тракторов советских времен. И нигде, ни на одной стене, покрытой слоями облупившейся краски и граффити сомнительного содержания, не висело спасительной схемы. Лабиринт Минотавра без нити Ариадны.

Я знал, что цель моя — кабинет одиннадцать. Но то, что под этим скромным номером скрывался не кабинет начальника смены, а целый фрагмент бывшего производственного цеха, вернее, выгороженная его часть, оказалось сюрпризом. Дверь… Нет, это была не дверь. Это были Врата. Широкие, высоченные, из рифленого металла, покрытого буграми ржавчины и следами былых ударов вилочных погрузчиков. Ворота, в которые без труда мог въехать грузовик средних размеров, нагруженный, скажем, конфискованной сантехникой или партией контрабандных бананов. Я, существо куда более скромных габаритов, тоже вписался, ощутив себя песчинкой, затянутой в жерло промышленного Левиафана.

Внутри пространство поражало своим масштабом и запустением. Воздух был густым коктейлем из запахов: вездесущей цементной пыли, старого, отсыревшего бетона, едкого масляного дыма и — странно, неуловимо — чего-то сладковато-химического, напоминающего дешевые духи, смешанные с автомобильным ароматизатором «Лесная ягода». Три или четыре существа женского пола сидели за конторскими столами довоенного вида, островками посреди бетонной пустыни. Они что-то сосредоточенно искали, каждая в своей амбарной книге внушительной толщины, с пожелтевшими страницами. Ноутбуки, впрочем, тоже присутствовали — устройства современные, с виду дорогие, украшенные надкусанными яблоками на крышках. Ноутбуки мерцали в сумраке помещения (да, день, но окна донельзя грязные) холодным светом экранов, словно кибернетические алтари в храме бумажного делопроизводства. А дальше, у дальней стены, где когда-то, вероятно, располагался конвейер по закатке банок, два здоровенных парня в замасленных комбинезонах колдовали над полуразобранным мотоциклом неопределенной марки и эпохи в свете свисающей с потолка лампочки в сто свечей. Звук упавшего гаечного ключа гулко раскатился по пустоте.

Моей персоной занялась Катерина (имя я мгновенно считал с бейджика на её строгом сером пиджаке). Девушка лет двадцати двух, худенькая, почти хрупкая на фоне индустриального монументализма окружающего пространства. Лицо её могло бы быть миловидным, даже привлекательным, если бы не абсолютное, ледяное выражение деловитой отстраненности. Ни тени любопытства, ни намека на человеческую теплоту. Взгляд — сканирующий, аналитический. Как у судебного эксперта, оценивающего кандидата на вскрытие.

Усадив меня на шаткий стул, явно помнивший лучшие, докризисные времена, она не торопилась приступать к делу. Нет. Катерина несколько минут рассматривала меня. Не просто смотрела — изучала. С методичностью опытного покупателя на рынке, осматривающего кусок мяса на жаркое. Взгляд её скользил по лицу, одежде, рукам, фиксируя детали с видом глубокой, почти профессиональной серьезности и легкой, едва уловимой брезгливости. Выражение говорило само за себя: «И это все? Неужели в биосфере нет ничего более кондиционного?»

Потом, словно удовлетворившись первичным осмотром, она взяла в руки стопку распечаток. Мои документы. Резюме, дипломы, сертификаты, справка. Всё было испещрено значками, оставленными фломастерами — красным и синим. Крестики, галочки, вопросительные знаки, какие-то цифры в кружочках. Много значков. Создавалось впечатление, что мою жизнь подвергли криптоанализу или оценивали по шкале пригодности для неведомой, но явно непростой миссии.

— Итак, — голос Катерины был ровным, металлическим, лишенным интонационных перепадов, — условия предельно просты и прозрачны. Вы обязуетесь выполнять все распоряжения и инструкции, поступающие к вам в рамках Экспериментального Протокола Маргус Си. Безоговорочно, оперативно и в полном объёме. Мы же, со своей стороны, гарантируем вам фиксированное денежное вознаграждение в размере десяти тысяч рублей. В месяц.