— Есть у меня, Андрей Витальевич, одна догадка. Думаю, что здесь имитируют вовсе не полёт, — я произнес последние слова шепотом, но они прозвучали громче крика. — Здесь имитируют что-то другое. И проверяют. Проверяют границы человеческого терпения. И покорности. До какой черты можно давить, прежде чем человек сломается… или взорвется.

Лицо командира исказилось. Гипсовая маска треснула, обнажив животный страх и бешенство.

— Это вы хватили, доктор! — он отпрянул, как от гадюки. — Давно известно! Никаких границ у покорности нет! Покорность… она безгранична! Как космос!

Я усмехнулся. Сухо, беззвучно.

— У кого как, командир. У кого как.

Тишина. Полная, абсолютная. Даже эхо наших голосов растворилось в ней. Я осознал, что не слышу даже того, что слышал всегда — слабого дребезжания вентилятора. Выключили. Окончательно. Зачем? Чтобы ни один наш шепот, ни один стон, ни предсмертный хрип не ускользнул от микрофонов? Чтобы мы почувствовали себя крысами в герметичной клетке, на которую медленно, неумолимо опускается колпак?

— Я… — Андрей Витальевич откашлялся, пытаясь вернуть себе командный тон, но в голосе чувствовалось сомнение. — Я передам ваши… соображения. В Центр Управления Полётом. Обязательно передам. Прямо завтра.

— Прямо сегодня, — сказал я ровно. — Сейчас.

— Не вам указывать мне, доктор! — отрезал он, но это был уже не приказ, а жалкая попытка восстановить авторитет. Он, авторитет, как лавина: копится годами, а рушится за минуты.

— Не мне, — согласился я вежливо. — Конечно, не мне.

И вышел из душной кухоньки в центральный отсек. Он был чуть просторнее, но не менее давящий. Экипаж разместился в парикмахерских креслах, не стоять же. Тяжело стоять. Их лица были серыми, глаза — лихорадочно блестящими, полными тревог и сомнений. Они все слышали. Каждое слово. Дверь на кухоньку приоткрыта. Да хоть бы и полностью закрыта, она ж тоненькая. Дешевая.

— Цинга, — сказал я просто, глядя им в глаза. — У нас у всех цинга. Лечения в этих условиях невозможно. Командир передаст запрос… завтра.

Они переглянулись. Мгновенное, почти телепатическое понимание промелькнуло между ними. Без слов. Иван первым встал. Потом Антон. Потом космонавты-исследователи, Василий и Олег. Никто не сказал ни слова. Они просто начали собирать вещички. Если их жалкие пожитки — потрепанная книга, фотография, запасная пара носков — можно было назвать вещами. Нищему собраться — только подпоясаться. Мы от нищих ушли недалеко.

Звук застегиваемой молнии на рюкзаке Антона прозвучал как автоматная очередь.

— Это вы что делаете⁈ — громко спросил командир, выскакивая из кухоньки. — Прекратить немедленно! Так нельзя!

— Можно, — тихо, но очень отчетливо сказал Антон, не глядя на него. — Можно, командир. Ещё как можно.

Андрей Витальевич метнулся к Ивану, схватил его за руку. Иван просто посмотрел на него. Мертвым, пустым взглядом. Рука командира сама разжалась.

— Вы потом напишите в рапорте, Андрей Витальевич, — сказал я спокойно, — что экипаж почувствовал Зов Бездны. И ушел. В открытое космическое пространство. Без скафандров. Трагическая потеря. Непредвиденный фактор, — я даже улыбнулся. Чувствовал себя свободным. Это было непривычно, да. Всегда был кому-то должен. Родителям, школе, семье, начальству. И Родине, конечно. Всегда должен. До последней капли крови.

— Для Зова… для Зова ещё рано! — забормотал командир, отступая. — По графику фаза «Экзистенциальный кризис и метафизический соблазн» только через месяц!, — он вдруг осекся. — А вы… а вы-то откуда знаете про Зов? Про график? Его… его не разглашают!

Я не ответил. Просто взял со столика у своей койки книгу. Потрепанный томик. «Похитители бриллиантов» Луи Буссенара. Издание пятьдесят седьмого года. Удивительно сохранный. Я дочитал только до пятой главы. А что там дальше? Удалось ли героям отыскать сокровища кафрских королей? Или их ждала смерть в африканских джунглях? Мне очень хотелось узнать.

— Показывай выход, командир, — сказал Василий. Он стоял уже одетый, с рюкзаком за плечами. Он сказал это без злобы, без угрозы. Просто констатация факта. Но в его тихом голосе, в его прямой спине, в его глазах, которые больше ничего не боялись, было столько неумолимой силы, что стало ясно: сопротивляться бесполезно. Лучше показать. Быстрее. Пока мы не передумали и не решили забрать командира с собой. В открытый космос. Без скафандра.

Командир оглядел нас — Олега, застегивавшего последнюю пуговицу на своей выцветшей рубашке; Ивана, задумчиво смотревшего в стену; Антона, неподвижного, как скала; меня, листавшего старую книгу про приключения, которые мы никогда не повторим.

— Я… я сначала позвоню. Сообщу о ситуации. В Центр Управления. Центр даст указания.

Ему не мешали. Мы просто ждали, заканчивая последние приготовления к уходу в небытие. Я сунул Буссенара в карман ветровки. Она пахла потом и пылью. Настоящей земной пылью. Как и книга.

Командир подошел к телефону, нашему каналу связи с ЦУПом. Снял трубку. Прижал к уху. Нажал кнопку вызова. Раз. Два. Десять раз.

— Не работает… — пробормотал он. Голос его был странным. Отрешенным. Без удивления.

— Что не работает? — спросил я, хотя знал ответ. Мы все знали.

— Телефон… — Андрей Витальевич повернулся к нам. Его лицо было пепельно-серым. Лицом человека, увидевшего призрак. Или осознавшего, что он сам — призрак. — Связи нет. Ни ответа, ни гудка. Ничего. Абсолютно ничего.

Он опустил трубку. Она повисла на шнуре, раскачиваясь, как повешенный. В глазах командира мне почудилась паника. Паника крысы, понявшей, что крышку клетки не просто закрыли — её заварили. Но только почудилась.

И в этот миг погас свет.

Разом.

Везде.

Абсолютная, непроглядная, всепоглощающая тьма. Тишина, нарушаемая только нашим учащенным дыханием и тихим, безумным смешком командира.

Тьма была живой. И она знала, что мы здесь.

Знала и ждала.

Тьма — это не отсутствие света. Тьма существует сама по себе, густая, вязкая, пропитанная запахом отчаяния, въевшимся в стены, в одежду, в саму душу. Она давит на глаза, заставляя видеть фантомы — мерцающие пятна, зловещие тени, которые пульсируют в такт бешеному стуку сердца где-то в груди, но бьет-то в голову.

— Курильщики, на вас вся надежда — сказал командир.

Курильщиков было двое: Олег и Антон. Но курить было, во-первых нечего, а во-вторых, запрещено. Потому коробок спичек Олега и зажигалка Антона сохранили огненный запас в неприкосновенности.

— Похоже, наш корабль потерпел катастрофу, — сказал я. — Мы на каком топливе летим, на ядерном? Ну, значит, скоро бахнет.

— Ничего не бахнет, потому что это же имитация! — отрезал Андрей Витальевич, сделав вид, будто не уловил иронии.

— А кто мешал заложить пудик-другой обыкновенного тола? — спокойно проговорил Иван из темноты. — Мол, возникла нештатная ситуация, активирована система самоподрыва, и концы в воду.

— Зачем? — выдавил командир. Одно слово, но оно повисло в темноте тяжелым, влажным комом.

— А кто знает, сколько бабла вбухано в этот проклятый проект? — встрял Антон, его нервный смешок сорвался в кашель. — Распилили по-быстрому, а что предъявлять публике? Нас, что ли?

В темноте кто-то резко вдохнул. Воздух и без того был спертым, а теперь вдобавок отдавал страхом.

— Ладно, где выход-то? — рявкнул Иван, нетерпение в его голосе перешло в животную ярость. — А то мне кажется, что и воздух сейчас кончится. Вот прямо сейчас.

— И мне! — тут же выкрикнул Антон, его голос сорвался на визг.

— И мне! — присоединился Олег.

— И… и мне — констатировал Василий.

А я промолчал. Зачем? И так всем было ясно. Эта тишина перед удушьем. Эта тяжесть в легких, которая становилась все ощутимее. Каждый вдох казался драгоценным и одновременно — ворованным у соседа.

— Тут, понимаете… — начал Андрей Витальевич, и его голос вдруг стал старым и слабым. — Тут выхода нет, — Он сделал паузу, будто собираясь с духом перед признанием в убийстве. — Дверь… дверь можно открыть только снаружи. Такая конструкция. Контроль безопасности. Чтобы… чтобы никто не сбежал раньше времени, — последние слова он произнес почти беззвучно.