Наступило молчание. Я поднялся, подошел к шипящему примусу и добавил в бульон нарезанный картофель. Белые ломтики медленно пошли ко дну в обрамлении пузырьков. Я вернулся на завалинку, ощущая на спине тепло позднего солнца. Оно было настоящим, но почему-то не слишком бодрило.

— То, что мы видим — это «Мария Целеста» наоборот, — сказал Антон, не меняя интонации. Он смотрел куда-то в пространство между соснами.

— Какая Мария? — переспросил Иван, закрыв книгу, которую пытался читать. Да, мы и в книжный заходили, было дело. Взяли по две-три книжки каждый. Свежачок. Но читать почему-то не хотелось. Потом, возможно? Не знаю.

— Был такой корабль. Его нашли в море дрейфующим. Поднялись на борт. Всё в идеальном порядке, чинно-благородно, даже суп в тарелках ещё теплый, на столе приборы столовые, ложки да вилки. Но ни души. Нигде ни одной души. Куда подевался экипаж, так и осталось вечной загадкой. А у нас… у нас наоборот. Мы словно прилетели с Марса, сошли на берег и обнаружили, что на всей Земле — никого. Корабль-планета без экипажа.

— Вот только суп варим сами, — заметил Василий. — А то приехали бы сюда, а суп уже готов, горячий, и по тарелкам разлит.

Чернозёмск давил безмолвием, но здесь, на турбазе, было почти сносно. Безлюдно, да, но можно представить, что санэпидемстанция или пожарные просто не дали добро на открытие сезона. То ли мзду не получили, то ли другая причина, но — не дали.

Воздух свежий до остроты. Река в полуверсте, великий Дон, можно рыбачить. Без людей рыбы, наверное, расплодится видимо-невидимо. И лес вокруг дышал своей лесной жизнью. Тут заповедник рядом, рано или поздно набежит живность. Кабаны, косули, зайцы… Мы проведем оставшиеся дни, занимаясь охотой, рыбалкой и огородом. А потом умрём в смиренном покое. Как монахи-отшельники. Кому вот только молиться будем?

— Итак, что дальше? — супу, по инструкции, полагалось кипеть совсем немного, и это мизерное время командир решил потратить с толком. Его вопрос повис в воздухе, такой же весомый, как пар от кастрюли.

— Дальше пообедаем, помоем посуду, погуляем, — сказал Олег. Именно он настоял, чтобы посуда была пусть самая простая, походная, но не разовый пластик. Если нас всего шестеро на всей планете, — сказал он тогда, — это еще не повод превращать ее в помойку. Мы не стали спорить. Мы цеплялись за любую крупицу реальности, за любой ритуал. Свой котелок — пусть крохотный, потускневший — был якорем. А тарелка из тонкого, гнущегося пластика — наоборот, его антиподом, символом всего временного и незначительного. Что такое «наоборот» применительно к якорю? Я подумал, что, наверное, парус, увлекающий в неизвестность.

— Я бы хотел услышать ответ по существу: что случилось и что делать, — настаивал командир.

— Забыли про «кто виноват», — заметил Антон. Гуманитарий до мозга костей, он и здесь, среди весёлых ёжиков, оставался верен себе, пусть и числился бортмехаником. Инженер механических душ.

— Хорошо, принимаю. Кто виноват в этом… катаклизме? — командир обвел взглядом всех нас, ища на наших лицах не ответа, а хотя бы отражения своего собственного смятения. — Прошу высказываться, всё же вы тут люди образованные.

Мы молчали. Жужжание примуса заполняло паузу, становясь саундтреком к нашему неведению. Пахло сосновой живицей, специями, и непрочной надеждой. Где-то в глубине леса застрекотала сорока, но быстро смолкла. Мир замер в ожидании нашего вердикта, а мы могли предложить ему лишь рецепт супа из концентрата.

Да, было еще одно общее, помимо нашего бедственного положения: все мы в свое время закончили университеты и академии. Видно, отбирали в полёт и по этому параметру.

— А есть ли катаклизм вообще? — внезапно спросил Василий, его голос прозвучал приглушенно, будто из-за толстого стекла. Он смотрел не на нас, а на свои руки, как бы впервые видя их. — Может, я лежу под капельницей где-нибудь в реанимации, мне вводят всякую химическую фигню, и все это — пустые города, например, Марс, этот суп — не более, чем сложный, разветвленный бред моего умирающего мозга.

Мы переварили эту мысль. Она была липкой и некомфортной, как влажная простыня в гостиничке шестого разряда.

— То есть у нас у всех одинаковый, синхронизированный бред? — скептически хмыкнул Олег. — Коллективная галлюцинация? Слишком сложно для моего воспаленного сознания.

— Почему у всех? — парировал Василий, все так же не поднимая глаз. — У одного. Я даже не утверждаю, что именно у меня. У любого из нас. А остальные — лишь персонажи, порождения этого чьего-то одинокого бреда. Статисты в чужом сне. Вы все, этот примус, этот лес… вы можете быть просто очень убедительными декорациями.

— Хорошая идея, — согласился я после недолгого молчания. Мне она даже чем-то понравилась. В ней была своя, извращенная элегантность. — Так, сходу и не опровергнешь. Классический солипсизм в чистом виде.

— Уберите невозможное, и то, что останется, будет истиной, как бы маловероятным это ни казалось, — процитировал кого-то Олег, его губы скривились в подобие улыбки. — Так вот, то, что нас во время якобы марсианского полета кормили какой-то непонятной дрянью под видом «Перапёлки» и «Торопыжки», даже не маловероятно, а весьма и весьма вероятно. Это как раз попадает в категорию «возможного». Отсюда и видения, — он вытянул руку, как Ильич на памятнике, указывая в сторону Чернозёмска.

— И вовсе не дрянью, — голос командира прозвучал автоматически, отработанной годами ритуальной фразой. — А новейшими, не имеющими в мире аналогов, высокоэнергетическими разработками отечественных учёных из Института медико-биологических проблем. Сбалансированный рацион для работы в экстремальных условиях.

— А «Перапёлка» — для конспирации, чтобы западные конкуренты не догадались, — хмыкнул Олег. — Ни разу не видел в земных магазинах никакой «Перапёлки». Ни в «Вкусвилле», ни в «Ашане». Эксклюзив для нас, получается. Наше маленькое ноу-хау, утраченное вместе с человечеством.

— Пусть так, — командир махнул рукой, отмахиваясь от призрака прошлых инструкций. — Значит, с одной стороны — химическая или какая другая галлюцинация, порожденная экспериментальным пайком. А с другой — физическое исчезновение восьми миллиардов людей с лица планеты. Что, по-вашему, более вероятно с точки зрения банальной логики?

— Ещё проще, — подключился я, чувствуя, как моя собственная версия начинает обрастать плотью. Ей не хватало только саундтрека. Какой-нибудь задорной песни «Эх, хорошо в стране Советов жить». — И полета на Марс никакого не было. Никакой «Перапёлки», никакого экипажа. Просто я шел по улице Чернозёмска, скажем, по проспекту Труда, на меня налетел курьер «Яндекс-доставки» на электроскутере, я упал, ударился головой о бордюр и теперь лежу в коме в больнице скорой помощи. А умирающий, или, напротив, медленно выздоравливающий мозг, чтобы как-то структурировать хаос, генерирует мне это нескучное, полное загадок кино. А вы все — просто очень колоритные актеры.

— И это возможно, — не стал спорить командир. Он был вынужден это признать. Его прагматичный мир трещал по швам. — Чисто теоретически. Но я-то знаю, что существую. Я мыслю, значит, я существую. Это единственное, в чем я могу быть уверен. Все остальное… Все эти рассуждения ни к чему не ведут и ни к чему не обязывают. Если все вокруг — чей-то личный сон или личный бред, то и делать ничего не нужно. Расслабься. Смотри сновидение, как кино, и жуй метафорический попкорн. Непродуктивно.

— А вы полагаете, нужно что-то делать? — спросил Олег, и в его голосе зазвучало легкое сомнение. — Ну, так предлагайте, товарищ командир. Сон, не сон, галлюцинация, не галлюцинация… но каков, в конце концов, план? Que faire? Что делать-то? Отправиться в Москву? Зайти в пустой Кремль, посидеть на стуле президента, попробовать набрать номер по телефонам той самой «вертушки»? Ждать, когда трубку снимет призрак?

— Ну, хотя бы это, — упрямо сказал командир. — Для начала. Всё лучше, чем ждать на берегу погоды в надежде на просветления умов и предаваясь философским спекуляциям.