— В ознаменование. И, наконец, третье: с ним случилось то же, что и — предположительно — со всем населением Земли. Исчезли по непонятной нам причине.

Мы сидели во дворике мотеля, кипятили воду для чая. Не колодезную — бутилированную. Да много ли нам нужно, теперь уже на пятерых? Литра полтора.

— Иван, ты, помнится, водочкой запасся? — спросил я.

— Антона помянуть?

— И это тоже. Но сначала опыт.

Иван принес бутылку. Непочатую. У нас в Антарктиде, вообще-то, не пили, но если пили, то именно водку, или даже спирт. Ни вина, не пива не водилось. Крепкую. Что воду за полмира возить.

Я попросил стеклянный стакан. Дали.

Налил на четверть водки. А потом, окунув чайную ложку в ведро колодезной воды, несколько капель перенес в стакан водки.

Никаких чудес. Вода осталось прозрачной, не вскипела, из неё не полезли черви с пауками.

Оно бы и хорошо, но спустя минуту стакан лопнул. Взял и лопнул, распался на сотню осколков. Тихо распался, без взрыва, почти бесшумно.

К тому же мы сидели далеко. В двух метрах. Я настоял.

— Быстро в автобус и уезжаем, — сказал я.

— А вещи?

— Чего-чего, а вещей найти не проблема, — хотя мне и самому было жалко Жюля Верна и Буссенара.

— На кого-нибудь вода попала? Хоть капля?

Никто не признался. Либо правда не попала, либо потом узнаем.

Сели. И поехали.

— А как же Антон? — спросил Олег.

— Боюсь, он нас догонит, — ответил командир.

Уже на рассвете, когда солнце в дымке изобразило яичницу-глазунью об одном яйце, разбитом о край сковородки мира, дорога привела нас в поселок Тёплое. Вывеска, аккуратная, но слегка припорошенная летней пылью, суховеи, сообщала, что мы в райцентре. Тульская область, соседка Москвы, но сейчас это звучало как «соседка Марса» или «побратим Веги». Пустота. Та самая, от которой сводит скулы и заставляет сердце биться глухо, как молоток, завернутый в войлок.

— Остановимся на днёвку, — то ли скомандовал, то ли предложил Андрей Витальевич. Голос у него был хриплый, простуженный. Возражений не последовало. Мы и утомились, это да, но пуще — не торопились мы в Москву. Пока не приехали, сохраняется надежда. Та самая дурацкая, детская надежда, что где-то там, за поворотом, сидит начальство, которое знает, что делать. Которое скажет: а, вот и вы! Мы вас заждались. Вот план, вот еда, вот объяснение, почему на всей грешной земле остались только вы да ветер, гуляющий по пустым городам.

А ну, как и в Москве — та же пустота? Та же пыль на кремлёвских звёздах? Тогда это конец света. Не громкий и яростный, а тихий, скулящий, как старая больная собака.

Базироваться решили в больнице. Центральной, районной, не хухры-мухры. Выбор пал на хирургическое отделение. Почему? А почему нет? Здесь всё под рукой: рану перевязать, порез зашить, пулю извлечь — мало ли что случиться может на отдыхе. Днёвка — это же отдых, не так ли? Если, конечно, не считать, что самый главный порез был у каждого в душе, и его ни зашить, ни перевязать было невозможно. Хотя, если ничего не случится, тоже хорошо. Врачи бы сказали: «Прогноз благоприятный». Но врачей не было. Никого не было.

Зашли в палаты. Пахло небытием. Нет, не смертью, не разложением. Небытием как отсутствием жизни. Пахло хлорамином, дешёвым стиральным порошком, немного сыростью, немного пылью, которая этим засушливым летом стала была хозяйкой мира. Комфорта мало, но какой нам комфорт, после полёта на Марс, а затем падения с края света? Застиранное, но чистое бельё на койках — с нас и довольно.

— Что будем делать? — спросил Иван. Глаза у него были красные, воспалённые, не от усталости, а от постоянного, неотрывного вглядывания в горизонт в надежде увидеть хоть кого-то. Впрочем, от усталости тоже.

— Будем набираться сил, — ответил командир. Его лицо было каменной маской, но я знал, что под ней бурлит командирская мысль: что делать? С чего начать? И Кто, чёрт возьми, виноват? — И ума набираться, если получится.

— А хорошо бы в тот колодец гранату бросить. Или пять гранат, — не мог успокоиться Иван. Он всё возвращался к тому колодцу в Ключах. К тому месту, где пропал Антон. Просто испарился. Дал автоматную очередь, и исчез. Ни крикнуть, ни аукнуть.

— Колодезника пугать? — усмехнулся Олег. Усмешка получилась кривой и злой.

— Какого колодезника?

— По нашим поверьям, в некоторых колодцах колодезники живут. Духи такие. Зазеваешься — утянут к себе. Не со зла, а просто скучно им в колодцах, вот и ищут собеседника.

— По нашим — это по каким? — Ивана начало трясти, он ненавидел эти мистические бредни, когда мир и так сошёл с ума.

— По деревенским. В колодцах колодезники, в реках мавки, в озерах водяные. Мир-то наш, сэр Иван, он всегда был ненадёжным. Просто мы забыли. А теперь он нам это напомнил.

— Так что, по-твоему, Антона нечистая сила унесла? — голос Ивана дрогнул, в нём послышалась та самая напряженность, что подкрадывалась к нам мелкими шажками.

— Мы ничего не знаем, — оборвал разговор командир. И правильно сделал. Он чувствовал, как почва уходит из-под ног, как реальность начинает трещать по швам, обнажая то, что пряталось под ней всегда. — Никаких признаков, что с Антоном случилось что-то плохое, нет.

— Ага, просто исчез. Как капля воды на раскалённой сковороде. Щёлк — и нету.

— Не он один исчез. Мог ведь просто уйти от нас. Может, ему веселее одному. Бунтарская натура. Или хочет на родине побывать перед концом.

— Каким концом? — спросил я, и сам испугался собственного вопроса.

— Любым, — деланно равнодушно ответил командир. — И Москва ему совершенно неинтересна, а интересен, к примеру, город Павловск Тульской же области. У него там родители.

— Так что, поедем в Павловск?

— Зачем? Мы не на войне, он не дезертир, с чего нам за ним гоняться? Захочет в Москву — берёт любой автомобиль, хоть «Мерседес», да и приезжает. На всякий случай договариваемся: место встречи — Мавзолей. Пишем мелом на стене, что и как. Это если Москва пустая. А если не пустая — то, значит, писать не нужно. Власти распорядятся, что и как. — он помолчал, осматривая наши физиономии. Тот еще видок. Марсиане, чистые марсиане — лысые, безбровые, бледные и тощие. А глаза огромные — ну, так кажется из-за худобы.

— Ладно, господа товарищи, красные, белые и зелёные. Все на нервах. Давайте позавтракаем, а потом дневной сон. Как в детском саду. Только поосторожнее с оружием. А то с перепугу начнём стрелять, друг друга тут же и положим. Играть в ковбоев при полном отсутствии зрителей — последнее дело, — распорядился командир.

— Может это… Караул выставить? — спросил Олег, косясь на дверь, ведущую в коридор, длинный и тёмный. Освещения-то нет, а окошки узкие.

— Мы все — караул, — опередил я Андрея Витальевича, и мои слова показались мне глубочайшей истиной. Мы были караулом у постели умершего человечества. Почётный караул из последних марсиан.

Завтракали запросто, дошиком. Та же 'Перапёлка, только сбоку. Главное — в контейнерах. Мыть не нужно. Чистота чистотой, но не так уж мы и пачкаем планету.

Мы ели неспешно, как некогда трапезничали графы да бароны, когда обед длился и час, и два.

— Давайте спать, пока есть силы, — командир первым закончил завтрак. Да, чтобы уснуть, силы нужны. Усталость, не ищущая покоя — вот что нам грозит. Когда сутками не можешь заснуть, и мысли бьются о череп, как мухи о стекло. Хотят улететь на волю, а не могут. Мысли. И мухи.

Мы расположились в палате. Не спалось. Только закрою глаза, как вижу: просыпаюсь, и все тоже спят. Но уже навсегда. Тихий, беззвучный конец нашего маленького отряда. Пожалуй, и впрямь нужно было караул организовать, для спокойствия. Но с другой стороны, через полчаса дежурный начал бы слышать шаги в пустом коридоре, голоса в вентиляции. И тогда он бы начал палить из своего автомата по теням, а мы бы перестреляли друг друга во сне, приняв за чужих. Страх — он как радиация. Невидим, но убивает вернее пули.