Но он не торопился, попутный.

Стоял и думал. Мысли, как пингвины на берегу, толкаются, ныряют, выныривают, но общего направления нет. Что делать? С чего начать личный, персональный ренессанс с человеческим лицом? Куда податься существу, чья основная квалификация — умение отличать диатомовые водоросли от криофильных бактерий, и с аптекарской точностью описывать их среду обитания под трехкилометровой толщей тысячелетних льдов?

Самое простое, очевидное, разумное — устроиться на работу. Ну, я так свято думал. Знал бы, где упаду… За те полтора года, что я провел в Антарктиде, исследуя флору и фауну озера Ломоносовское, в родных пенатах произошли тектонические сдвиги. Институт Арктической Биологии и Криоэкосистем, где я числился старшим научным сотрудником и восходящим светилом в области подлёдной микробиологии, благополучно. оптимизировали. Объединили с Институтом Рационального Природопользования и Космической Биологии. Объединили, как деликатно выразился секретарь в приемной нового директора, «для синергетического эффекта и повышения эффективности бюджетных расходов». Эффект оказался настолько синергетическим, что испарилась не только моя должность, но и весь мой отдел. Вместе с лабораторией, микроскопами, библиотекой и чашками Петри. «Временно, временно, — успокоил меня тот же секретарь, смотря куда-то мимо моей переносицы. — Реструктуризация. Годика через два, глядишь, восстановят отдел. Ну, в крайнем случае, через пять. Вы же человек науки, отнеситесь с пониманием.»

Я отнёсся. Как относился к антарктическим штормам — стиснув зубы и думая о тёплой печке и волшебной щуке. С пониманием того, что кричать бесполезно, а холод неумолим.

И пошел к старому приятелю, Сене, теперь уже Семёну Петровичу. Мы когда-то вместе начинали, на Камчатке гейзеры изучали. Он раньше других понял, что к чему, понял и смылся из науки, ушел в «прикладные сферы», как он это называл. Работал теперь в солидной конторе, занимавшейся чем-то между биомониторингом и экологическим пиаром для крупных корпораций. Принял в своем кабинете, пахнущем дорогим кофе и новой кожей. Выслушал мою ледовую сагу. Покачал головой.

— Старик, — сказал он, отодвинув чашку. — Дело ясное. Биологи сейчас — как мамонты в эпоху Ивана Грозного. Вымирающий вид, не в обиду будь сказано. На многое рассчитывать не могут. Рынок труда… — он махнул рукой в сторону окна, за которым виднелись небоскребы делового центра. — Там правят бал айтишники, логисты, менеджеры продаж чего угодно, от нанотрубок до духов. А биологи… Нет спроса. Нет потребности в этой сфере, ты ведь понимаешь, о чем я. Можно найти два-три местечка, но не советую.

— Но ты же знаешь всех, — попытался я вставить свой гривенник, ощущая, как под ногами тает последняя льдина надежды. — Может, где-то требуется человек с опытом? Полевым? Антарктическим? Со степенью!

— Со степенью? Ты ведь кандидат? — уточнил он, глядя на меня оценивающе. По пять долларов за килограмм, в рублях, естественно, это будет… это будет недорого.

— Кандидат наук. Докторская в работе, материалы собраны, осталось разложить по полочкам… — пробормотал я, чувствуя, как звание «кандидат наук» звучит сейчас как 'мастер спорта по русским шашкам — почтенно, но абсолютно нефункционально в данной ситуации.

— Ну вот, кандидат наук, — повторил Семён Петрович, делая ударение на каждом слове. — Взрослый, солидный мальчик. Должен понимать суровые реалии. Не академические кущи.

— Так что же с местами-то? — не унимался я, цепляясь за соломинку. — Ты же сказал, знаешь два-три места?

— Есть места, — вздохнул он. — Не райские кущи, предупреждаю сразу. Одно — лаборантом в санэпидстанции. Другое — преподавателем биологии, физкультуры и музыки в педагогическом колледже. Вечерняя смена. Оклад… — он помялся. — Двадцать четыре тысячи. До вычета налогов, разумеется. Чистыми — кот наплакал.

Я остолбенел. Вот так покидаешь одну действительность, а возвращаешься в другую.

— Двадцать четыре тысячи? Чего? Долларов? Хотя бы. — глупо пошутил я, чувствуя, как подкатывает тошнота.

— Двадцать четыре тысячи российских рублей, вестимо, — без тени улыбки ответил Семён. — Серьёзно. Не до шуток сейчас.

Я посмотрел на него. Лицо — как у бухгалтера, подписывающего акт списания. Ни капли иронии.

— Серьёзно? — переспросил я, всё ещё не веря. — На лаборанта? С кандидатской?

— Разве я похож на шутника? — спросил он, сделав брови домиком.

Приятель мой на шутника не похож был ни разу. Ни в юности, ни сейчас. Суровый реалист. Так я ему и сказал:

— Не похож, Сеня. Ни капли.

— Вот видишь, — кивнул он. — Сейчас нужны руки. Токари высшего разряда. Слесари-универсалы. Электрики, которые могут починить что угодно, от чайника до ускорителя частиц. А биология… — он махнул рукой. — Это для фанатиков. Для тех, кто готов жить идеей. Но ведь даже фанатикам, старик, нужно где-то жить и чем-то питаться. У тебя есть где жить? Хоть комнатка в коммуналке?

— Нет, — выдохнул я. — Ничего.

— Тогда и говорить не о чем, — резюмировал он. — Эти двадцать четыре тысячи даже на съём каморки в пригороде не хватит. Можно, конечно, пойти в разносчики. Доставлять всякие товары людям. Пиццу, суши, посылки из интернет-маркетов. В старину этим занимались мальчики при лавках, а теперь кто придётся. Заработки, говорят, получше будет. Но опять же… — он посмотрел на меня оценивающе. — Транспорта-то у тебя нет? Скутера? Хотя бы велосипеда с корзинкой?

— Нет, — признался я. — Ничего.

— Значит, отпадает и доставка. Пешком с пиццей — не вариант.

Я почувствовал, как земля окончательно уходит из-под ног.

— Так что же мне делать, Семён? Куда податься? — в голосе моем прозвучала нота отчаяния, которую я тщетно пытался заглушить.

Семён задумался, постукивая пальцем по столу. Потом взгляд его стал каким-то… отстраненным.

— Есть вариант. Радикальный. Можно контракт заключить. С Министерством Обороны.

— С Министерством… Обороны? — переспросил я. — Я биолог, Сеня. Не штурмовик.

— Биологи им тоже нужны, — отмахнулся он. — Лаборатории всякие. Полевые исследования в… специфических условиях. Будет тебе и стол, и кров. Казарма, но крыша. И деньги будут. Не шикарно, но стабильно. И форма. Форма дисциплинирует.

Я усмехнулся, горько.

— Ты уже четвёртый, Семён.

— В каком смысле — четвёртый?

— Четвертый человек за эту неделю, предлагающий мне подписать контракт с военкоматом, — пояснил я. — Видимо, у них план по набору ученых мужей.

— Не хочешь — как хочешь, — пожал плечами Семён, но в глазах мелькнуло что-то похожее на раздражение. — Тогда… — он снова задумался, потом взгляд его устремился куда-то вверх, в потолок, а может, и дальше. — Тогда тебе один путь. Прямой. Без вариантов. Полететь на Марс.

Я смотрел на него, ожидая усмешки. Но лицо его было серьёзным.

— А говоришь, не шутник, — пробормотал я.

— Я и не шучу, — сухо ответил он. — Идёт набор. Добровольцев. На имитационный полёт.

— Имитационный? — переспросил я, чувствуя, как странное сочетание слов переносит меня обратно в подлёдное царство.

— Именно, — кивнул Семён. — Лететь никуда и не нужно. Физически. Тебя закупорят. Вместе с другими такими же добровольцами. В специальный комплекс. На Земле. Который будет имитировать космический корабль, летящий к Марсу. Полная изоляция. Строгий режим. Работа по программе — эксперименты, тесты, рутинные операции. Будешь сидеть там, в этом ящике, играть в космонавта в составе экипажа из шести человек. А тебе за это будут капать какие-то денежки. На счёт. За полгода, год… сколько там продлится эта имитация… накопишь. Прилетишь виртуально назад, все твои земные проблемы останутся при тебе, никуда не денутся, но зато денег заработаешь. Капитал для рестарта. И опыт необычный.

— Какие… денежки? — спросил я осторожно, чувствуя, как в груди шевельнулся червяк надежды. Глупой, абсурдной, но надежды.

— Не думаю, чтобы огромные, — честно признался Семён. — Наши ребята ходили на собеседование — никто не согласился. Цифры не впечатлили. Но из наших у всех положение, прямо скажу, куда как лучше твоего. У всех есть квартиры, семьи, машины и дачи. А ты… — он многозначительно посмотрел на меня. — Тебе терять нечего, кроме времени. А время у тебя сейчас есть. Вот телефон координатора. Звони. Узнавай подробности. Может, твой шанс.