— Ммм… утро, мой змееныш, — пробормотала она, уткнувшись носом мне в шею и вдыхая запах кожи. — Сегодня важный день. Очень.

Она, наконец, открыла глаза. В них не было ни вчерашней ярости, ни ревности. Была… решимость. И странная сосредоточенность.

— Лора сегодня командует патрулями и тренировкой стражниц, — объявила она, садясь на кровати. Шелковая сорочка сползла с одного плеча, обнажив гладкую кожу. Я заставил себя смотреть в ее глаза. — А я… я посвящу этот день тебе. До встречи с Папой. Ты должен быть готов. Совершенен. — В ее голосе звучала почти религиозная убежденность. "Посвятить себя" мне означало для нее не романтику, а тотальный контроль и подготовку к тому, что она считала главным событием нашей — или скорее ее — жизни.

Она встала, и в движении снова была графиней, Командором. Но в ее глазах, когда она посмотрела на меня перед тем, как позвать горничных, читалось что-то большее. Страх? Надежду? Уверенность в том, что она будет первой? Или просто безумную решимость протолкнуть свой сценарий, несмотря на древние традиции, назойливых сестер и самого Тотемного Аспида?

А я? Я сидел на краю ложи, чувствуя, как по спине бегут мурашки. Сегодня был день Х. День разговора с существом, которое однажды уже "съело" меня в иллюзорной охоте. Вспоминая тот абсолютный, парализующий ужас, холодную мощь и ощущение, что твоя душа — просто игрушка… "Бррр… ну его…" — пронеслось в голове, но вариантов не было. Бежать? В этом змеином гнезде? С Виолеттой, следящей за каждым шагом? Смешно. Оставалось только идти. И надеяться, что цинизм и черный юмор не подведут в самый ответственный момент. И что "изменение навсегда" не окажется слишком… окончательным.

Утро началось с вторжения. Не Аманды (слава маленьким змеиным милостям), а двух горничных, несущих на вытянутых руках нечто тяжелое и явно бархатное. Одежда для аудиенции у Папы-Аспида, надо полагать. Виолетта в своем ночном одеянии. Она для меня виляет попкой? Чтобы я на горничных не смотрел?

— Достаточно! — отрезала она, едва те переступили порог. — Ставьте и выходите. Сама справлюсь.

Горничные, не смея возражать, поставили громоздкую вешалку с костюмом и ретировались, закрыв за собой дверь с почти неслышным щелчком магического замка. Виолетта повернулась ко мне. В ее изумрудных глазах вспыхнул тот самый огонек — смесь собственничества, перфекционизма и… чего-то еще, что заставляло мое сердце биться чаще, вопреки тревоге предстоящего дня.

— Встань, — скомандовала она мягко, но не допускающей возражений интонацией.

И началось. Она подошла вплотную, ее пальцы, ловкие и сильные, быстро расстегнули пуговицы моей ночной рубашки. Я замер, наблюдая за ее сосредоточенным лицом, за тем, как кончик языка слегка прикусывает нижнюю губу в моменты особенно сложных застежек. Она сняла рубашку, бросила ее на кровать, ее руки скользнули по моим плечам, груди, животу — быстрые, деловитые, но от каждого прикосновения по коже бежали мурашки. Она наклонилась, чтобы снять штаны, ее темные волосы пахнули чем-то пьяняще-сладким и опасным. Черт… мне нравилось, друзья. Ну правда. Было что-то невероятно интимное и одновременно по-детски доверительное в том, как она возилась со мной, как с большой дорогой куклой — ее "беби боном". Она сосредоточенно поправляла складки нательной рубашки из тончайшего белого полотна, затягивала шнуровку на брюках из черного бархата, ее пальцы порхали по пуговицам жилета, украшенного тонкой серебряной вышивкой в виде змеиных чешуек. Каждое прикосновение, даже самое практичное, будто обжигало.

Когда последняя пуговица на богато расшитом камзоле была застегнута, а тяжелый плащ с высоким воротником и рубиновой застежкой в виде змеиной головы лег на плечи, Виолетта отступила на шаг. Она окинула меня оценивающим взглядом от макушки до сапог — строгим, профессиональным. В ее глазах мелькнуло удовлетворение, даже гордость.

— Так, — сказал я, сделав шаг вперед. Голос звучал чуть хрипло. — А теперь мой черед.

Виолетта замерла. Ее брови взлетели к волосам, изумрудные глаза округлились от искреннего, почти комического удивления.

— Нет! — вырвалось у нее резко. — Обалдел?! Я же голая буду! Нет! Ни за что!

— Так… ты же только что! — я возмущенно развел руками, указывая на себя. — Ты же меня сейчас раздевала догола и наряжала! Это как?

В ее глазах мелькнуло замешательство. Она на мгновение прикрыла лицо ладошкой, как бы стыдясь собственной логики.

— Я… я другое! — выпалила она, но голос уже сдавал. — Ой… да… что я там… не видела ничего особенного… — Она фыркнула, пытаясь скрыть смущение за напускным высокомерием, но легкий румянец выдавал ее. Затем она стремительно юркнула за высокую, резную ширму, стоявшую в углу покоев. — Будешь подсматривать! Не надо! — ее голос донесся из-за ширмы, и в последних словах уже звучала не команда, а почти просьба. — Потерпи до брачной ночи. Я и так всю ночь плохо спала из-за твоего ерзания и попыток меня… облапать!

— Ви!.. — я простонал, чувствуя, как жар разливается по лицу. Претензия была отчасти справедливой, но озвучивать это сейчас…

— Что "ВИ"?! — ее голос снова набрал силу, теперь уже оборонительную. — Я не просто так возглавляю стражниц, милый! У меня чутье очень сильное! А твои холодные пальцы, которые так и норовили залезть мне под сорочку… — она сделала паузу для драматизма. — Я, конечно, не против в принципе… — добавила она чуть тише, и в голосе промелькнуло что-то теплое, — …но и ты себя держи в руках. Мы аристократы, а не крестьяне в конце то концов! Ритуал прежде всего!

Я тяжело вздохнул, чувствуя себя одновременно виноватым и несправедливо обвиненным, и плюхнулся на край кровати. И тут… мой взгляд упал на огромное, старинное зеркало в тяжелой змеиной раме, стоявшее напротив. Оно было расположено под таким углом, что прекрасно отражало пространство за ширмой. И отражало… очень многое. Тонкий силуэт, скидывающий шелковое платье. Дугу спины, когда она наклонялась, чтобы снять чулки. Мягкий изгиб бедра… Я замер, завороженный.

— Тебе глаза выколоть?! — прошипела Виолетта из-за ширмы, не оборачиваясь, но будто чувствуя мой взгляд на спине. Ее голос был как лезвие ножа. "Да что за чертовка!" — пронеслось в голове с восхищением и ужасом. Я послушно зажмурился… но… оставил крошечную щелочку между пальцев, прикрывавших лицо. И увидел, как она, уже в нижнем белье (на этот раз — нечто столь же вызывающее, как у Аманды, но черное и кружевное), вдруг остановилась. Она не повернулась, но ее отражение в зеркале… улыбнулось. Она знала. Знала, что я схитрил.

И тогда Виолетта Аспидова медленно, нарочито откровенно повернулась к зеркалу — а значит, и к моей щелочке. Она встретилась глазами с моим отражением в стекле, ее губы сложились в вызывающе-сладкую улыбку. Она поднесла руку к губам и… послала мне медленный, томный воздушный поцелуй прямо в отражение. Сообщение было яснее слов: "Смотри, если осмелишься. Но помни — это мой подарок. И моя власть."

Затем она резко отвернулась, скрывшись за ширмой, оставив меня сидеть на кровати с бешено колотящимся сердцем, в роскошном, душащем бархате, с мыслями, наполовину о предстоящем кошмаре у Аспида, наполовину — о чертовом зеркале и воздушном поцелуе. Голова шла кругом. Какого черта я должен был говорить с древним змеиным богом в таком… возбужденно-сбитом состоянии? Виолетта определенно знала, как "подготовить" своего наследника. Методом тотальной дестабилизации.

Выход из замка напоминал прыжок из тихой, хоть и змеиной, норы прямиком в кипящий котел безумия. Виолетта вела меня за руку — ее пальцы сжимали мои с силой, граничащей с желанием переломать кости. Этот жест говорил четче слов: «Мой. Не дыши в его сторону.» Я, честно говоря, был не против. После библиотечного инцидента с Амандой, мысль о тишине и одиночестве казалась раем.