От этого слова на моих руках волосы встали дыбом, я сразу же вспомнил раненного солдата Уроборос, который назвал таким словом «Вождей» зараженных. А точнее тех больных бешенством, у кого есть ген гиперборейца. Однако я решил не подать вида и не стал расспрашивать Софию о зараженных, таким способом я хотел сопоставить то, что знает она с тем, что уже известно мне.

София в этот момент с удивлением смотрела в открытую дверь, где несколько мужиков раскидывали по стенам проводку для камер видеонаблюдения, после чего повернулась ко мне. — Просто замечательный скилл, правда? Особенно теперь, когда в мире работающие гаджеты можно пересчитать по пальцам? — девушка невесело хмыкнула.

Взяв себя в руки я продолжил расспрос:

— Еще в подземной лаборатории ты говорила мне о том, что у вас есть масса ограничений. Можешь мне кратко их назвать? — моя рука приготовилась записывать.

— Конечно могу, — Соня снова с опаской посмотрела в открытую дверь, дабы убедиться, что нас никто не услышит, затем перевела взгляд на мой лист бумаги и, обреченно вздохнув словно она уже рассказывала свою историю сотням людей, которые точно так же конспектировали ее слова, после чего продолжила. — Помни, это все — работа импланта, а не моя сверхспособность. Кратко, так кратко. Первое ограничение — дистанционное управление. Моя голова это не переносная радиостанция, так что эффективная работа — метров пятнадцать — двадцать, не больше. Дальше связь рвется, или интерфейс в голове становится таким дерганым и прерывистым, что проще подойти или отключиться, пока голова не закружилась. — Она показала рукой короткое расстояние. — Второе ограничение — время. Максимум семь-восемь часов суммарно за сутки активного контроля. Иначе имплант перегревается, а у меня начинается дикая мигрень, вплоть до рвоты и кровотечения из носа от повышенного давления. Каждые два часа нужен перерыв минут на пятнадцать — иначе «картинка» в голове плывет, команды запаздывают, как при лагах. — Она поморщилась, вспоминая свои неприятные ощущения. — Третье ограничение — масштаб. Лично я могу взаимодействовать только с одним устройством за раз. Мы, операторы, не можем одновременно читать файлы на компьютере и, скажем, переключать камеры наблюдения в здании. И уж тем более в одиночку оператор не можем взять под контроль целую сеть или сервер, управляющий другими устройствами. Банальные ограничения параллельных вычислений. — она поджала выразительные губы. — У меня оперативная память как у человека, пускай даже и одаренного, который может сосредотачиваться и работать в гамма-частоте. И четвертое — сложность устройства. Техника должна иметь свою операционную систему, пусть самую примитивную. Если это просто лампа с выключателем или двигатель без управляющей платы — я бессильна. Пятое, если устройство было в сети, мое прямое подключение автоматически его изолирует — словно я выдергиваю вилку из роутера. Или полностью переключаю на свою частоту.

В вагоне повисла тишина. Однако я совершенно не замечал ее гнетущего присутствия, так как мои собственные мысли были столь оглушительными, что я практически слышал их так же, как и голос Софии. «Нейроинтерфейс… Так близко… Но столько барьеров…»

— София, — начал я медленно, откладывая карандаш и глядя ей прямо в глаза, — ты описываешь именно «нейроинтерфейс». Ведь ты буквально «чувствуешь» устройство как часть себя. — мой голос так же упал до шепота. — Это… невероятно. Но как? Насколько я знаю, все попытки создать прямой, двусторонний нейроинтерфейс упирались в невозможность декодировать сигналы мозга с нужной точностью и без разрушительных последствий для нейронов. Ученые ничего не могут сделать с конфликтом органики и металла. Отчеты и статьи, какие я читал в своей группе, были однозначны — мясо не дружит с железом. А тут… целый работающий комплекс имплантов! — я проглотил комок подкативший к горлу, уставившись на свои стальные ноги.

Ладони вспотели, а сердце забилось чаще от одной мысли, что я смогу «почувствовать» их, если буду иметь подобный имплант, снова ощутить ноги ниже колен, пускай они даже будут железными…

София подавила собственный смешок, но когда заметила абсолютно серьезный, почти одержимый взгляд моих янтарных глаз, несколько раз захлопала прямыми ресницами:

— Рэм, посмотри на меня! Ты же своими собственными глазами видел на что я способна! Видел, как я продолжила управлять костюмом, когда, — она проглотила комок в горле, — когда Вольдемар этого сделать уже не мог. Разве тебе этого недостаточно? Ты впрямь думаешь, что это невозможно, что слияния человека с машиной не бывает⁈ Отчеты из интернета, ты серьезно⁈ — Она презрительно фыркнула. — Кому нужны честные статьи, когда есть гранты, аукционы на патенты, военные госконтракты, спонсорство корпораций и Уроборос, готовый всеми способами захапать любое открытие сделанное за пределами его комплексов⁈

Я нахмурился сильнее, в голове крутились обрывки статей, скандалы вокруг закрытых лабораторий, гибели ученых при странных обстоятельствах:

— Но нет, это же другое, причем тут теории заговора и «нейроинтерефейс»⁈ — я неловко улыбнулся, глядя на то, как девушка в миг стала серьезной.

— Рэм, — София перебила меня, ее голос стал тише, даже интимнее, словно она собиралась рассказать тайну известную лишь узкому кругу посвященных, а взгляд ее ока-имплантата стал пронизывающим и притягательным одновременно. — Ты же сам собрал свой костюм, верно? Скажи, разве когда ты его создавал у тебя не возникало ощущения, что ты забываешь о том, что сжимаешь в руках инструмент? Или полностью сосредотачиваясь на мониторе ты не обращаешь внимания на то, какую именно клавишу тебе приходится нажимать, чтобы желаемое слово или часть кода появился на экране?

— Ну, допустим возникало, но это же…

Соня подняла палец, не дав мне толком оправдать свою позицию:

— Как говорил мой отец, наш мозг весьма гибкая штука и на самом деле любит обман, ему нравится быть обманутым, если при этом он сэкономит энергии. — она постучала пальцем по левому виску. — Мой имплант как раз постоянно тем и занимается, что обманывает мозг тем, что он якобы экономит его энергию, перекачивая больше крови и заставляет печень синтезировать больше глюкозы. Вот почему не происходит отторжения. Даже на оборот, чем дольше я живу с имплантом, тем легче я переношу нагрузку или побочки. Правда приходится придерживаться строгой диеты.

Я веду это к тому, что при наличии постоянного положительного подкрепления в виде энергии мой мозг, можно сказать, сам цепляется за этот имплант и готов в любой момент подключить стимулируемые металлом участки, если после этого получит очередной вброс энергии. — София грустно ухмыльнулась. — Можно сказать, я собачка Павлова, сидящая на наркотиках, которые сама для себя создаю.

Я несколько секунд молчал, переваривая услышанное:

— Ладно, допустим ты права.

— Допустим⁈ — дочь профессора рассмеялась, из-за чего тут же поморщилась от боли.

— Ладно, хорошо, ты права, имплант в мозг с возможностью подключения к технике, звучит, извини конечно, но пиздец как притянуто. — я глубоко вдохнул. — Но почему это нигде не засветилось, вообще нигде? Ну, я имею ввиду должны же быть хоть какие-то наработки в эту сторону? Эксперименты, статьи на худой конец!

— Рэм, я не поверю, что ты ни разу не задавался вопросом, куда подевались настоящие прорывы в науке? Почему жизнь нашего поколения словно растянулась, как масло, размазанное тонким слоем по ломтю черствого хлеба? — ее пальцы непроизвольно сжали рукава свитера.

— Что ты имеешь в виду? — тихо спросил я, не решаясь высказать вслух свое смелое предположение.

София развела руки в стороны:

— Посмотри вокруг, мир словно замер в моменте, когда исследования искусственного интеллекта было решено остановить во всех его проявлениях. С тех пор не происходило больше никаких значимых научных открытий, достижений или даже теорий. Сколько это было лет назад?

Я почесал затылок перед ответом:

— Лет пятнадцать, может быть двадцать назад?