Она улыбнулась:

— Ну, значит, тогда ты точно вернёшься.

Максим тоже улыбнулся, кивнул, снова поцеловал её:

— Точно вернусь.

Около четырёх к дому подлетела пыльная «Ямаха», и не успели Максим с Кристиной выйти на улицу, как дверь распахнулась, впуская внутрь вместе с весёлым смехом шум дороги, запах озёрного ветра и ещё пока не рассеявшееся ощущение другого мира, в котором больше суток жили Лера с Костиком.

Первой влетела Лера — казалось, она ещё больше загорела, а волосы, наоборот, на солнце стали белее, и прядями выбивались из растрёпанного хвоста. Кроссовки в пыли, на запястьях у обоих болтались плетёные браслеты. Костик шагнул следом. Лицо усталое, но глаза живые, светлые. Машинально провёл рукой по плечу Леры, поправил сползшую майку — жест почти привычный, но теперь в нём было что-то новое: не просто забота, а право быть рядом, право оберегать.

Пока пили чай, наперебой рассказывали, как полночи ловили кузнечика.

— Зелёного! — Лера сделала огромные глаза. — С длинными усами! До рассвета!

Кристина с Максимом, смеясь, переглянулись.

— Зачем он вам понадобился?!

Костик усмехнулся:

— Да это квест такой, там один тип на фестивале, вроде как Ловец снов, дарит людям сны на заказ, но нужен был кузнечик…

И они с Лерой, видимо, вспомнив что-то, дружно рассмеялись.

— Мы ползали по полю, как придурки, пока Костик не догадался включить на телефоне запись стрекотания, и прикинь, мам, кузнечик припрыгал мне прямо на кроссовки!

— Ага, — Костик посмотрел на Леру, и они опять начали давиться от смеха, — а самое смешное, когда мы принесли его, парень, ну, этот, Ловец снов с бубенчиками, кузнечика отпустил, дал нам ромашку, сказал положить под подушку и утром рассказать ему, что нам снилось!

Глаза Кристины лукаво засветились:

— И что вам снилось?

— Ну…, — Костик потупился, а Лера уткнулась в чашку, — да мы почти и не спали, там у соседней палатки до утра под гитару пели…

— Костя, — Кристина стала серьёзной, — тогда тебе надо бы поспать сейчас.

Она посмотрела на Леру:

— Лер, вечером машина приедет, Семён с новым охранником, Ангелина послала, нам сегодня надо ехать в Москву. Дома очень много дел.

— Да? — Лера удивлённо приподняла брови и непроизвольно посмотрела на Максима.

Он улыбнулся в ответ, кивнул:

— Мы уже обо всём договорились. Я тоже приеду через неделю-другую, так что увидимся.

В понедельник, двадцать восьмого июля, Максим въехал на редакционную стоянку и припарковался на своём привычном месте. Надо же, никто не занял. Казалось, прошла целая жизнь с тех пор, как он, разозлённый, разговаривал здесь с Кириллом. Хотя, вообще-то, месяца не прошло. Глаза Максима сузились — интересно, Кирилл сейчас здесь? В принципе, никакого преступления он не совершил, просто за деньги снабжал Широкова информацией. То, что за деньги, в этом Максим не сомневался — два года назад Кирилл взял ипотеку, дорогое удовольствие. И ещё Максим не был уверен, лично ли. Вполне возможно, тот действовал через посредников. Конечно, в смысле уголовного кодекса, это вряд ли можно квалифицировать как преступление, хотя вопросы к Кириллу наверняка будут, но вот в смысле дружбы и журналистской этики… это, безусловно, предательство. Предательство, которое могло стоить жизней. И в том, что случилось по-другому, заслуги Кирилла не было.

Максим решительно вышел из машины, перекинул через плечо ремень сумки с ноутбуком и уверенно пошёл к крыльцу.

Помещение редакции напоминало музей, который забыли закрыть. Стеклянные стены увешаны разноцветными стикерами и графиками тиражей. Центральное пространство освещалось холодными LED-панелями, но в полутёмных углах упрямо горели старые жёлтые настолки, мерцая, как последние стражи эпохи бумажной журналистики. У кофемашины — священное место. На стене висела доска с графиком дежурств и фото сотрудников. Некоторые лица перечёркнуты красным — те, кто ушёл «на ту сторону». И подпись: «предатели не пьют наш кофе». Рядом на холодильнике магнитиками прикреплены визитка следователя МВД, фото разгромленного однажды после обыска офиса редакции, пропуск в Госдуму и детский рисунок с надписью: «Папа, возвращайся!». Пахло дорогим кофе и бумажной пылью. За перегородками мелькали силуэты, стоял приглушённый гул, будто где-то вдалеке начинался шторм. Сюда не водили экскурсии. Но если бы эти стены могли говорить, они рассказали бы больше, чем все выпуски газет, вместе взятые.

Главред откинулся в кресле, крутя в руках серебряную ручку:

— Ну что, отдохнул? Или просто ждал, когда твой материал сам себя допишет?

Максим саркастично усмехнулся:

— Конечно, ждал, особенно после того, что с Самойловым случилось.

Главред хмыкнул, взял из стопки папку с пометкой «Широков/дело№…» и перекинул её Максиму:

— Теперь понимаешь, почему я завернул твой бред про «гипотетические схемы»?

Максим не ответил. А тот продолжил:

— Ты был на полпути. Сейчас Широков арестован на два месяца, и у тебя есть шанс…

Он замолчал. Пристально взглянул Максиму прямо в глаза:

— У тебя ведь есть шанс, Максим?

Несколько секунд они смотрели друг на друга. Наконец, Максим кивнул:

— Есть.

И прикрывая за собой дверь, услышал:

— Только не тяни. «Новая» и «Медуза» уже роют в этом направлении, сам ведь понимаешь, что они напишут.

За своим рабочим столом, открыв ноутбук, Максим прислушался к себе, будто проверяя, узнаёт ли это место. Оно, кажется, даже не заметило его отсутствия. Пальцы привычно зависли над клавиатурой, но через секунду Максим откинулся назад — без кофе мысли слипались, как мокрые страницы блокнота.

— О, смотрите, кто вернулся!

Редакционная кухня никогда не пустовала, как говорится, если завтра кофе исчезнет, девяносто процентов журналистов умрут к полудню, выживут те десять, кто с утра пьёт коньяк.

Кирилла Максим увидел сразу. Похоже, многие были в курсе — пространство между ними как-то вдруг опустело. Машина урчала, выдавая струйку чёрного, как настроение у Максима, кофе. В воздух поднялся аромат, смешиваясь с запахом бумаги и напряжения.

— Макс, привет! Как отдохнул?

Максим медленно обернулся. Кирилл покраснел, но глаза не опустил. Где-то за перегородкой смеялись верстальщики.

— Кир, тебе лучше самому уволиться. Вместе мы работать не будем.

У Кирилла дёрнулась щека.

— Ты и доказать можешь?

Максим усмехнулся и насмешливо уставился на Кирилла:

— Что доказать?

Во взгляде Кирилла промелькнуло недоумение:

— А ты… о чём?

Максим взял чашку и сделал первый глоток. Ему вдруг стало противно. До тошноты. Кирилл стоял слишком близко, и от него осязаемо пахло страхом, который лип к коже, как грязный сироп, и Максим подумал, что предательство для него теперь всегда будет пахнуть кофейной горечью.

— Ни о чём.

В дверях обернулся:

— Я, конечно, точно не знаю, но думаю, что Широкова вычислили по тебе, и если ты лично с ним связывался, то тебе лучше приготовить для следствия какую-нибудь убедительную версию. Так вот, Кирюш, предательство — это не поступок. Это процесс.

До конца дня больше о нём не думал. Всё, пройдено.

Работа над статьёй шла легко, и это было верным знаком — сейчас Максим всё делает правильно. Созвонился с Кожевниковым, согласовал, о чём можно упоминать, а что лучше придержать и дать намёками. Договорились быть на связи. Нет, здесь его ещё никто не опрашивал. Потом снова с головой ушёл в счета, цифры и фамилии.

Захлопнул крышку ноута часов в пять вечера — допоздна решил не засиживаться. Закрыл глаза. И сразу вспомнил — Кристина. Максим вернулся в субботу, но ей пока так и не позвонил.

У неё действительно оказалось очень много дел. Самойлова похоронили, но это было только начало. Наследственные вопросы, его родители, адвокаты, заседания совета директоров. По вечерам Кристина звонила Максиму почти каждый день, и в темноте он слушал её усталый голос. Помочь ничем не мог, и это убивало. Иногда в разговоре возникало ощущение какого-то лёгкого раздражения, Максим говорил, что приедет завтра же, но она отказывалась, не хотела его во всё это впутывать. Из Ладвы он выехал в четверг, позвонил Кристине, сообщил, но… в субботу рано утром, войдя в квартиру, понял, что сил нет даже на разговор, сразу уснул, проснулся поздно, ночью звонить не стал. И в воскресенье не стал. Почему, не понял. Сейчас вдруг осознал.