Лера закатила глаза и сползла по спинке дивана.

Больше Ангелина никаких вопросов не задавала, но когда на следующий день, уже рассчитавшись за номера, они укладывали в машину вещи, к «Вранглеру» Максима подъехал курьер и безошибочно обратился сразу к Ангелине:

— Добрый день, проверять будете?

Через минуту в багажник загрузили три новеньких туго скатанных спальных мешка, и большую сумку, про которую Ангелина мягким, но не терпящим возражений тоном сказала:

— Прошу вас, не отказывайтесь, всё пригодится.

После прощальных объятий с Кристиной и Лерой Ангелина снова повернулась к Максиму:

— Я очень рада, что познакомилась с вами, Максим, что-то мне подсказывает, вы относитесь к тому редкому сейчас типу мужчин, которым можно доверять. И даже верить.

Улыбнулась, внимательно посмотрела ему в глаза и тоже тепло обняла.

— Удачной дороги.

Сама она на заранее заказанном такси отправлялась в Москву, в дом Самойловых. Кристина пообщалась по видео связи с Зоей Петровной, которая, увидев Леру, расплакалась от радости и долго охала. Решили, что до возвращения Кристины и Леры всё останется так, как есть. Все вопросы со следствием, если появятся, пока берёт на себя Ангелина.

Рано выехать не получилось, Лера и так досыпала на заднем сиденье, нацепив наушники. Максим иногда оборачивался — действительно спала, может, у неё там что-то релаксирующее? И каждый раз после этого встречался взглядом с Кристиной. Чтобы не мешать Лере, она села впереди, и Максиму казалось, еле сдерживала какую-то детскую радость. Примерно через час пути поделилась:

— У меня такое ощущение, что я вырвалась на свободу.

Глянула на Максима, будто проверила, как он отнесётся к её откровенности. Он улыбнулся, понимающе кивнул. Кристина помолчала.

— И не только из клиники.

Отвернулась. Долго смотрела в окошко, слушая шёпот шин и лёгкий ветерок, врывавшийся в салон. Максим тоже молчал.

Пейзажи снаружи менялись, как страницы: сначала бескрайние поля, позолоченные солнцем, потом низкие перелески, где стволы сосен напоминали вытянутые тени. Потом асфальт сузился, убегая в чащу сосновых лесов, между которыми машина плыла, будто в тоннеле, и вдруг, после Сясьстроя — разрыв в листве, ослепительный блеск, внезапный простор и синева, от которой захватывало дух.

Ладога. Огромная, как море, холодная и величавая. Вода, тёмная у берега, дальше сливалась с небом в дрожащей дымке горизонта.

— Господи, как красиво, — Кристина непроизвольно прикоснулась к сгибу локтя Максима, сквозь тонкую ткань рубашки он почувствовал прохладу её пальцев, — давай остановимся? Лере надо показать!

Максим свернул на грунтовку, ведущую к воде, остановился, когда колёса начали вязнуть в песке. К озеру прошли по хрустящей под ногами гальке.

И правда — берег, как на открытке: валуны, обточенные водой до зеркальной гладкости, чайки, застывшие в небе, и где-то на горизонте — полоска карельского берега, сизая, как дымка. Лера фотографировала и тут же рассматривала, улыбалась, показывала Кристине, Максиму.

Попили кофе из термоса, любуясь, как солнце, пробивавшееся сквозь облака, рисовало на воде золотые дорожки.

Потом снова дорога, петляющая между сосен и скал. Ладога осталась позади, после Лодейного поля Максим свернул на Подпорожье — до дома оставалось совсем немного. До дома.

Максим впервые осознал до щемящей боли в груди, до жжения в глазах, что это место и есть его дом! Куда возвращаешься не потому, что там тепло и безопасно, а потому, что там когда-то кто-то тебя ждал. И ты носишь это в себе, понимая подспудно, где-то глубоко внутри, и когда твоя жизнь вдруг оказывается разорванной в клочья, это понимание становится спасением: дом — это последнее, единственное место, куда ты можешь вернуться любым. Потому что дом — это не там, где ты живёшь. А там, где ты свой.

В Ладву приехали уже в сумерках, когда небо стало странного цвета — не тёмное, но и не светлое. Будто кто-то разбавил синеву молоком, и теперь всё вокруг, крыша дома, сосны, даже лица Кристины и Леры, отливали мягким сероватым светом. Максим заглушил двигатель. Тишина. Сразу стало слышно, как где-то в кустах трещит кузнечик.

Все молчали. Максим вышел из машины и воздух ударил в лицо — влажный, с горьковатым запахом детства.

Дом стоял, как всегда: крепкий, несмотря на возраст, с потемневшими от времени брёвнами. Окна смотрели пустотой, и Максиму показалось вдруг, что вот-вот в одном из них мелькнёт дедова тень, сутулая, в старой домашней рубахе, с неизменной трубкой в зубах.

«Вернулся? — сказал бы дед. — А я и не сомневался».

Навстречу никто не вышел.

Максим поднялся на крыльцо. Доска под ногой скрипнула — тот самый, вечный скрип, который он слышал каждое утро, выбегая из дома и несясь дальше, к реке.

Ключ нашёл там же, где оставил восемь лет назад — в треснутой балке. Приезжал тогда, после госпиталя, потерянный и злой.

Металл был холодным, ржавым.

Дверь открылась с усилием, и в нос ударил запах — пыль, старое дерево, затхлость заброшенного жилья. И всё же… что-то ещё. Что-то неуловимое, но знакомое. Может, печной дым, въевшийся в стены за десятки зим. Может, запах дедовой трубки.

Максим шагнул внутрь.

Почти пусто, стол, пара стульев, полка с потрёпанными книгами — всё, что осталось в комнате. В углу, возле печки всё так же стояло старое кресло, в котором дед любил сидеть по вечерам. Максим подошёл, провёл рукой по потёртой ткани.

Перед глазами встали, будто наяву, тени на стенах, сложившиеся в знакомые узоры, в носу зашевелился запах утра — всегда один и тот же: чай с молоком, хлеб, сырая шерсть собаки, вальяжно растянувшейся у порога. И тишина вдруг зазвучала по-особенному — не пустотой, а тихим гулом прожитых здесь лет.

На улице Кристина и Лера, стоя у машины, негромко разговаривали с какой-то женщиной.

— Ой, Максим!

Соседка, баба Нюра. Всплеснула руками, бросилась обнимать, обдав благоуханием теста, чуть пригоревшего по краю противня, и ещё чем-то совсем домашним: сушёной мятой, дымком и притаившимися в складках передника терпкими нотками лука, потому что утро наверняка началось с рубки зелени для кур.

Начали переносить вещи, но сумерки с каждой минутой сгущались, и тут же будто замирали на той грани, когда ещё можно различить очертания предметов, но их цвета уже растворились в полумраке. Воздух стал сизым, и в нём медленно тонула тень от дома, длинная и размытая, превратившая тропинку от машины в таинственную дорогу, полную нереальных опасностей.

— Аааа!

Лера и ночная лягушка одновременно отпрыгнули в разные стороны, после чего Максим, смеясь, вспомнил, что за домом у старой яблони в землю врыта большая бочка, в которой дед летом разводил костёр и готовил на нём, экономя газ.

Через полчаса на развёрнутых спальных мешках они расположились вокруг весело разгорающегося костра. Максим протыкал шампурами, всегда болтающимися у него в багажнике, обнаруженное в сумке, в отдельном термопакете, заботливо выданное в дорогу Ангелиной замаринованное мясо. Закончив, попросил Кристину полить на руки.

За пределами круга света от костра темень ладвинских сумерек сгустилась и стала почти осязаемой — карельская ночь, даже в июле, дышала прохладой. Огонь потрескивал, выхватывая из мрака восторженные лица Кристины и Леры, всё-таки не удержавшейся:

— Надо было просто раньше выехать.

Переглянувшись, Кристина и Максим улыбнулись.

— Надо было просто меньше спать, — в голосе Кристины Максиму снова почудилась какая-то детская радость.

Кристина потянулась за термосом, но Максим опередил, налил ей кофе. Пар поднялся в воздух, смешался с дымом. Протянул ей.

— Смотрите!

Она повернулась к горизонту, туда, где над чёрными зубцами леса приглушённым румянцем тлел край неба, будто солнце застряло совсем близко — то ли само цеплялось за край мира, то ли тьма не решалась поглотить его окончательно.