Боже: къ чему догматики, историки, апологеты нагородили столько ерунды, когда дъло выражается въ одномъ великомъ: не надо.

«Москва слезамъ не в'Бритъ»

— и дълаетъ очень глупо. Отъ того она бт>дна. Нужно именно вгьрить, и — не слезамъ, а — вообще, всегда, до тъхъ поръ, пока получилъ обмапъ: фивншяне въ незапамятную древность, въ на-чалъ истор1и, прхучились в'Ьрпть, и образовали простую бумажку, знакъ особый, который писали, дтиали, п т. д. Онъ былъ условенъ: в: кто давалъ его — получалъ «довърте», и это называлось — кре-д/апомъ. Заведпие это, «доверчивые» люди, но определенно довёр-чпвые, и вмъстб — не по болтовнъ- пли «дружеской беседе», а — дтионымъ образомъ и для облегчентя жизни, стали первыми въ м1р-Б по богатству. Не чета русскпмъ. Которые даже въ столь позднее время — все нищаютъ, обманываютъ, п —ттшъ все болЬе и более раззоряются.

Долгъ платешсмъ красепъ

— и русские выполняют!, и не могутъ не выполнить этого, насколько это установили финигаяне (вексель)... Но решительно вездъ, где . могутъ, — стараются жить на счетъ другъ друга, обманываютъ, сутепернпчаготъ. И думая о счастье — впадають все въ большей и большее несчастье.

Объ одномъ народц-в

Имъ были даны чудныя песни всЬмъ людямъ. II сказания его о своей жизни — какъ пикак1я. И имя его было священно, какъ и судьбы его — тоже священны для вст>хъ народовъ.

Потомъ что-то случилось... О, что-же, что-же случилось?

Нользя понять...

Ни одпнъ народъ не можетъ. Никто изъ человечества..

Ни мудрецъ, ни ученый, ни историкъ.

И сталъ онъ поругаемымъ народомъ, имя котораго обозначаеть хулу. II имя котораго, национальное имя, стало у каждаго племени ругательнымъ назвашемъ всякаго человека, къ кому оно приложится въ этомъ чужомъ племени.

О, что-же случилось?...?...

АПОКАЛИПСИС НАШЕГО ВРЕМЕНИ

Больше, больше: будемъ-ли мж читать «Летопись Тацита» — когда томимся? Или — Геродота о скиеахъ и Вавилон*? Будемъ-ли читать о Пелононезской войне — букидида? Ыетъ, нетъ: когда въ томленги душа — то какъ все это чуждо и посторонне... Все это мы изучали-бед только чтобы прочесть лекщю, в&иисать ученый грудъ, и — «такъ т отъ н'вкотораго безделья».

Ни вотъ — юная вдова, подбирающая колосья пшеницы на полв бйгатаго землевладельца: и то, какъ она по де.гаетъ, — к рлова ея своей свекрови;, — ироливаютъ въ душу утЬшенгя. И много еще...

Народъ этатъ пролил/ь утешение во все сердца.

И все-таки онъ проклятъ. Что-же случилось, — о, что такое, особенное???...?

Сказать: «учиыиешс» — и это сказать все о томъ народъ. -Читаемъ-ли мы хронику о Меровингахъ у Григорш Турскаго, или изящные очерки Августина Твери, написанные но канв* этой хроники, — мы въ обоихъ случаяхъ читаемъ милое, гращозное, прелестное. Но это чтете даетъ только наслаждеше вкусу, душа-же остается если не холодною, то спокойною. Но вотъ мы читаемъ о войн*, о гроз*: одпнъ царь — победитель, другой — иобъжденъ. Побежденный боится за жизнь свою, обыкновенно боится — какъ боялся-бы каждый человъкъ, и нщетъ потаенной комнаты во дворце своемъ. Победитель сдграшиваетъ о враге своемъ, п ему приближенные передаютъ о всемъ унижения и страхе, въ какомъ тотъ находится. Вдругъ победитель отвечаетъ вовсе не т$мъ гордымъ, самоувереппымъ тономъ, какой такъ естествененъ въ самоупоенш победы, и какнмъ въ самоупоенш победы говорили есть цари п 'полководцы, а — совсЬмъ ииымъ, новымъ, неожпданнымъ:

«Зач1;мъ онъ Шжвть отъ меня? Онъ — братъ мой». ' Кто въ пстор1ЯХъ Ассирш видалъ, какъ со связанными за спиною руками пленникъ стоитъ передъ победившимъ царемъ на коленяхъ, а ассиршскш царь, иоднявъ копье, выкалываетъ ему глаза, и вместе прпметъ во внимание, что перепменоваше «врага» въ «брата своего» произошло въ туже самую эпоху, тотъ оцбнитъ вею разшщу въ душевномъ строе одного и другого. И пойметъ, почему я упорно называю «утеше-шемъ» то особое чувство, какое льется на душу читателя отъ исторш этого единственнаго народа.

И онъ — проклятъ.

Но тогда что-же случилось, почему мы также ненавидимъ этотъ народецъ, какъ ассир1яне ненавидели своихъ враговъ. И, оглядываясь на цивилизацию нашу, ае нодумаемъ-лн о ней еъ печалью ,строкъ, ека-занныхъ Алексьемъ Толстымъ:

Лсстцмяне шли какъ на стадо волки,

Въ багреце нхъ и въ злате еЬвдв полкп,

В. РОЗАНОВ

И безъ счета ихъ копья сверкали окрестъ,

Какъ въ волнахъ Галилейскихъ мерцаше зв'Ьздъ.

Словно листья дубравные въ лътше дни, Еще вечеромъ такъ красовались они; Словно листья дубравные въ вихр-в зимы, Ихъ къ разсвт>ту лежали развеяны тьмы.

Ангелъ смерти лишь на-вт>теръ крылья простеръ И дохнулъ имъ въ лицо, и померкнулъ ихъ взоръ, И на мутныя очи палъ сонъ безъ конца, И лишь разъ поднялись и остыли сердца.

Вотъ расширивший ноздри, повергнутый конь, И не пышетъ пзъ нихъ гордой силы огонь, И какъ хладная влага на брегг. морскомъ, Такъ предсмертная ивна бт>лт>етъ на немъ.

Вот и всадникъ лежитъ, распростертый во прахъ, На бронь его ржа, и роса на власахъ; Безответны шатры, у зяаменъ ни раба, И не свищетъ копье и не трубить труба.

И Ассирш вдовъ слышенъ плачъ на весь М1ръ,

II во храм* Ваала низверженъ кумиръ,

II народъ, не сраженный мечомъ до конца,

Весь растаялъ, какъ снЪгъ, передъ блескомъ Творца!

И вотъ народъ, который всем1рно былъ угвшителемъ всвхъ скорбныхъ, утомленныхъ, нуждающихся въ свт>гв душъ, — теперь во тьмт>, и не только самъ безъ утБшешя но пинаемъ и распина-емъ... Что-же, что такое случилось? Явно — случилось въ планетъ и въ судьбахъ человечества?

Ежедневность

Булочки, булочки... Хлвба пшеничнаго... Мясца-бы немного...

Это ужасное замерзаше ночью. Страшныя мысли приходить. Есть что-то враждебное въ стихш «холода» — организму человеческому, какъ организму «теплокровному». Онъ боится холода, и какъ-то душевно боится, а не кожно, не мускульно. Душа его становится грубою, жестокою, какъ «гусиная кожа на холоду». Вотъ

АПОКАЛИПСИС НАШЕГО ВРЕМЕНИ

вамъ п «свобода человеческой личности». Нбтъ, «душа свободна» — только если «въ комнагЬ тепло натоплено». Безъ этого она ^е свободна, а боится, напугана и груба.

Впечатленья еды теперь главный. И я заметилъ, что, къ позору, и господа и прислуга это равно замт>чаютъ. И уже не стыдится бедный человекъ, и уже не стыдится горь-юй человекъ. Проехавъ на дняхъ въ Москву, прошелся по Ярославскому вокзалу, съ грубымъ желашемъ видеть, что ■бдятъ. Провожавшая меня дочь сидела грустно, уткнувшись носикомъ въ муфту. Одинъ солдатъ, вывернувъ изъ тряпки огромный батонъ (витый хлБбъ пшеничный), разломилъ его широкпмъ разломомъ и на-чалъ ■есть, даже не понюхавъ. Между тт>мъ пахучесть хлеба, какъ еще пахучесть мяса во щахъ, есть что-то безмерно неизмеримее самаго напитатя. О, я понимаю, что въ жертвеннике Соломонова храма были сделаны ноздри и сказано, — о Бот сказано, — что онъ «вдыхаетъ туки своихъ жертвъ».

Солнце

Заботится-ли солнце о земле?

Не изъ чего не видно: оно его «притягиваетъ прямо пропорционально массе и обратно пропорцюнально квадратамъ разстоя-нш».

Такимъ образомъ 1-ый ответь о солнце и о земле Коперника былъ глупъ.

Просто *- глупъ.

Онъ «сосчиталъ». Но «счетъ» въ применены къ нравственному явление я нахожу просто глупымъ.

Онъ просто ответилъ глупо, негодно.

Съ этого глупаго ответа Коперника на нравственный вопрось о планете и о солнце началась пошлость планеты и опустошете Небесъ.

«Конечно, — земля не имеетъ объ себе заботы солнца, а только притягивается по кубамъ разстояшй».

Тьфу.

ВЫПУСКЪ ЧЕТВЕРТЫЙ

л. Правда и кривда. 2. Иъъ таинствъ Христсвыхъ. 3- Сынъ _/. Солнце.

Правда и Кривда

«Безъ цтшнаю человъкъ не проживетъ, а безъ святою — сллф комъ проживетъ». Это-то п составляетъ самую, самую главную част! а-космичности христианства.

Не только: «читаю-.тп я Евангел1е съ начала къ концу, ил! отъ конца къ началу», я совершенно ничего не понимаю: какъ шръ устроенъ? п — Мбчему?