лять это сознание с ограниченным и местным национализмом Е1 ропы. Оно раскрывается как единство невиданного по своему пгх тяжению и размаху культурного мира, культуры-материка и скг зонного государства. С другой стороны, небывалый революций! ный процесс ставит проблему новой России, как ее общечелов» ческую историческую миссию. Ибо нельзя судить по ложны предчувствиям и блужданиям русского коммунизма. Но, в ним тельно всмотревшись в его судьбы и его влияние, уже можи судить о том, что будет, если распыляемые в нем величие и мои. направятся на свою подлинную, коммунизмом искажаемую цель

Л. П. Карсавин.

Париж. 1926, октябрь.

ТРАГЕДИЯ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ

Извинения автора

итатель: Опять! Как можно ставить такую бездарную тему? Вы возраждаете традиции толстых журналов 90-х годов. Неужели с вас мало возов бумаги, исписанных народниками и марксистами?

втор: Вы могли бы прибавить к ним и Александра Блока. Не говорит ли вам это имя о том, что мы имеем здесь дело с одной из роковых тем, в которых ключ к пониманию России и ее будущего?

итатель: Но откуда ваша уверенность в том, что после стольких почтенных предшественников вам удастся сказать новое слово?

втор: Это не самомнение, просто счастливая позиция. Я хочу сказать: наше общее историческое место. Мы, современники революции, имеем огромное, иногда печальное преимущество — видеть дальше и зорче отцов, которые жили под кровлей старого, слишком уютного дома. Мы — пусть пигмеи — вознесены на высоту, от которой дух захватывает. Может-быть, высота креста, на который поднята Россия... Наивным будет отныне все, что писал о России XIX век, и наша история лежит перед нами, как целина, ждущая плуга. Что ни тем:, то непочатые золотые россыпи.

итатель: Гм, вот не подумал бы, читая весь тот вздор, который пишут о России люди, ущемленные революцией.

.втор: Да, ущемленные... Те, что не хотят видеть. Простите за несколько классических сентенций: истина открывается лишь бескорыстному созерцанию. Очищение <п стра-

ю

стен — необходимое для нее условие. — И прежде вс го, от духа злобы.

Читатель: Посмотрим, насколько вам это удастся. Мне это к жется даже чем-то бесчеловечным.

Автор: «Человек есть нечто, 4 что должно быть преодолено». Еь одна цитата.

Читатель: Допустим, но все-таки ваша тема... Она уже потому м, представляется дикой, что революционная Россия изж ла противоположение интеллигенции и народа. Прав^ в значительной мере, ценой уничтожения интеллигенте Эта тема русской историей уже исчерпана.

Автор: Вот это именно мне и хотелось 'бы исследовать.

Моге ЗсЪсЛависо

Говоря о русской интеллигенции, мы имеем дело с еше\ ственным, неповторимым явлением истории. Неповторима не том ко «русская», но и вообще «интеллигенция». Как известно слово, т. е. понятие, обозначаемое им, существует лишь в наи! языке. Разумеется, если не говорить об ШтеШдептла фк софав, которая для Данте, напр., значила приблизительно то I что «бесплотных умов естество». — В наши дни европейские яг ки заимствуют у нас это слово в русском его понимании, но удачно: у них нет вещи, которая могла бы быть названа именем.

Правильно определить вещь"— значит почти разгадать природу. В этом схоластики были правы. Трудность — и нема, — в том, чтобы найти правильное определение. В нашем слу> мы имеем дело с понятием историческим, т. е. с таким, кото] имеем долгую жизнь, «живую», а не только мыслимую. Оно С дано не потребностью научной классификации, а страстными! хотя идейными — велениями жизни. В этой жизни полны оп деленного и трагического смысла нелепые на Западе антите «интеллигенция и народ», «интеллигенция и власть». Мы доля исходить из бесспорного: существует (существовала) груг именующая себя русской интеллигенцией, и признаваемая за

ТРАГЕДИЯ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ

;овую и ее врагами. Существует и самосознание этой группы, сскони задумывавшейся над своеобразием своего положения в шре: над своим призванием, над своим прошлым. Она сама пиала свою историю. Под именем «истории русской литературы», русской общественной мысли», «русского самосознания» много есятилетий разрабатывалась история русской интеллигенции, в дном стиле, в духе одной традиции. И так как это традиция втентическая («сама о себе»), то в известном смысле она для хторика обязательна. Мы ничего не сможем понять в природе удднйской церкви, например, если будем игнорировать церков-ую литературу буддистов. Но, конечно, историк остережется лепо следовать традиции. Его биографии не жития святых. Кое-чем он прислушается и к голосу противников, взор которых бострен ненавистью. Ненависти многое открывается, только не о, самое главное, что составляет природу вещи — ее еззргШа

Но обращаясь к «канону» русской интеллигенции, мы сра-у же убеждаемся, что он не способен подарить нам готового, канонического» определения. Каждое поколение интеллигеции пределяло себя по своему, отрекаясь от своих предков и начи-ая — на десять лет — новую эру. Можно сказать, что столетие амосознания русской интеллигенции является ее непрерывным аморазрушением. Никогда злоба врагов не могла нанести интел-игенции таких глубоких ран, какие наносила себе она сама, в ечной жажде самосожжения.

«1псепс1е яиос! асЬгазН. АсЬга яиос! шсепсНзтл.»

Завет св. Ремигия «сикамбру» (Хлодвигу) весьма сложны-и литературными путями дошел до «Дворянского Гнезда», где устах Михалевича стал исповедью идеалистов 40-х годов.

И я сжег все, чему поклонялся, Поклонился всему, что сжигал.

^3а идеалистами — «реалисты», за «реалистами» — «кри-ески мыслящие личности» — «народники» тож за народни-ами — марксисты — это лишь один основной ряд братоубийственных могил.

Но, отрицая друг друга, отрицая даже «интеллигенцию», |ак таковую (марксизм), братья-враги одинаково видели ее: жи-ую, историческую личность в ее скитальчестве от Новикова и

^Ь Е. БОГДАНОВ

Радищева до наших дней. Во всех «историях» русской интелл! генции мы встречаем одни и те же имена. Несогласные в опр-делении понятия, канонические авторы, согласны в его об'еме. I об'ема мы и должны исходить. Для исторического понятия не произволен, а дан. Признаки определения должны его исч пать, не насилуя, как платье, сшитое по мерке. Попытаемся ус новить этот об'ем, ощупью, примеряя и исключая то, что не ляется русской интеллигенцией.

Прежде всего, ясно, что интеллигенция — категория профессиональная. Это не «люди умственного труда» (!п1е11е 1од1б). Иначе была бы непонятна ненависть к ней, непонятно ее высокое самосозанне. Приходится исключить из интеллий ции всю огромную массу учителей, телеграфистов, ветеринар (хотя они с гордостью притязают на это имя) и даже професс ров (которые, пожалуй, на него не притязают). Сознание интс лигенции ощущает себя почти, как некий орден, хотя и не ющий внешних форм, но имеющий свой неписанный кодекс чести, нравственности, — свое призвание, свои обеты. Неч вроде средневекового рыцарства, тоже не сводимого к .классов» феодально-военной группе, хотя и связанное с ней, как инл лигенция связана с классом работников умстзенното труда.

Что же, быть может, интеллигенция — избранный ш этих работников, людей мысли по преимуществу? И история р; ской интеллигенции есть история русской мысли, без разли 1 направлений? Но где же в ней имена Феофана Затворника, По( доносцева, Козлсза. Федорова, Каткова, — беря наудачу нескй ко имен в разных областях мысли.

Идея включить Феофана Затворника в историю русс интеллигенции никому не приходила в голову по своей чудо! ности. А между тем влияние этого писателя на народную жи было несравненно более сильным и глубоким, чем любого из миров русской интеллигенции.

Попробуем сузиться. Может быть, еп. Феофан, Катков Победоносцев не принадлежат к интеллигенции, как писа «реакционные», а интеллигенцию следует определять, как ж ный штаб русской резолюции? Враги, по крайней мере, ел душно это утверждают, за то ее и ненавидят, потому и счит возможным ее уничтожение — не мысли же русской вое в самом деле? Да и сама интеллигенция в массе своей была