4.

Первые признаки русской историософии появляются в XV веке — в послании инока Филофея Василию III, в распространении идеи «Русского Царства», как «Нового Израиля», в целоу ряде религиозно-национальных легенд и преданий. Но только в XIX в., у славянофилов русская историософия выходит из мифологической формы и выливается в наукообразную систему идей Славянофилы выдвинули Православие, как само вселенское христианство, и русский народ, как преимущественного исповедника и носителя его. Они попытались вскрыть в русском национальном укладе проявление основ Православия, усматривая их в отражающих догму «соборности» своеобразных взаимоотношения? между индивидуумом и целым, между «землею»-народом и властью, в специфичности правосознания, в крестьянском «мире» Тем самым определялось отношение России к инославному За-паду; сначала — внутри самой России. Практически эта последняя проблема приняла форму оценки Петровской Реформы, оценки критической, но по замыслу славянофильства совсем не всецело отрицательной , и привела к борьбе с идеологами западной

ультуры, как культуры единственной и универсальной. В ас-екте «всеобщей» истории противопоставление России Европе еобходимо и естественно вылилось в форму обще-исторической онцепции, которую набрасывал уже А. С. Хомяков, упрощенно ысказал Данилевский и еще более упростил, но вместе и видо-вменил и обогатил К. Леонтьев. Православная Россия предстала, особый религиозно-культурный мир со своими особыми зада-ами и со своею особою обще-человеческою миссией. К нечастые, русское национальное самосознание расплылось у большинства славянофилов в панславизме, главным образом, думаем, ютому, что жизненные задачи России были основательно забыты затемнены европеизовавшеюся империею и единственною точ-:ою приложения для национально-русской политики казался сла-янский вопрос. Эта ошибка славянофилов, оплодотворившая, прочем, «славяноведение» (В. И. Ламанский), была исправлена первые указавшим на значение туранства К. Леонтьевым, все-■аки славянофилом, но исправлена для судеб славянофильства яишком поздно.

Русские западники, сами имевшие за душой очень мало :воего, да и этим немногим владевшие вопреки своему западни-1еству, сделали все возможное, чтобы уличить в «неоригиналь-юсти» своих врагов — славянофилов. Аргумент, уместный в усах славянофилов, оказался направленным именно против них и 11ритом как упрек, хотя для нападавшего западника он должен ,5ы, казалось, звучать похвалою. В атмосфере инсинуаций и по-зерхностного зубоскальства появилось и утвердилось даже в 'учебниках обвинение славянофилов в «шеллингианстйе». Но до-:таточно ли это до сих пор импонирующее обвинение для того, (чтобы отрицать национальное существо славянофильской идеи? Во-первых, установление сходства и сродства еще недостаточно •цля установления зависимости. Во-вторых, нет никакой нужды отрицать гениальность Шеллинга и Гегеля и утверждать, что оба они только заблуждались и фантазировали, а ничего истинного |и абсолютно значимого так и не видели. Подобные утверждения совершенно не согласуются с духом историзма. В-третьих, нет ; вообще ни одного исторического явления, которое бы не стояло (в связи с другими, не «влиало» и не испытывало влияний. Весь допрос не в том, «влияла» ли германская философия на славянофилов, а в том, являются или нет славянофильские идеи, подобно

западническим, простым повторением западно-европейских. Отри] цательный же ответ на этот вопрос неизбежен. — Славянофил^ отталкивались от немецкого идеализма. В борьбе с ним они ус матривали и его правду, и его ошибки, и свои новые и конкрет ные принципы. Они усваивали методы европейского философ ствования, но от этого не становились менее оригинальными, че комбинировавший идеи Декарта и Юма Кант или воспроизводив ший мысли Дунса Скота Декарт. Такова была судьба русског самосознания, что оно вынуждено было выражать себя на уж готовом чужом языке, а создание своего языка предоставить бу дущему. Это ясно понимал не кто иной, как И. В. Киреевский] когда он обращался к изучению свято-отеческой литературы.

Как бы то ни было, развитие русской историософии пошл по пути, намеченному славянофилами; и мы затруднились б» найти в русской литературе какую нибудь ценную историософи ческую концепцию, кроме славянофильской. И не случайно в пе риод оживления нашего национального самосознания рано умер] ший русский мыслитель В. Ф. Эрн, произнес знаменательны слова: «Время славянофильствует». Нам, конечно, известно при менение к истории России теории родового быта. Но разве эт-,1 историософская концепция, а не внешне прилагаемая к русско истории, и к тому же довольно бледная схема? Можно ли назват именем историософии искания на Руси феодализма, связанные именем Павлова-Сильванского, обобщающая книга которого, п|| справедливому замечанию его учителя и одного из крупнейши русских историков С. Ф. Платонова, «ниже ее автора»? Ил! «Очерки русской культуры» Милюкова? Или общие обзоры Рож кова и Покровского, который, впрочем, поталантливее Милюков! или Кизеветтера? Вне славянофильского построения не было I нет никакого. Из этого, впрочем, не следует, что славянофиль екая концепция достигла достаточного развития, получила обе снование и вышла из стадии первичной интуиции. Русская истс рическая наука уклонилась от того задания, которое поставил перед нею устами славянофилов русское национальное самосс знание. Она, конечно, вовлекла в сферу своего рассмотрения от дельные проблемы, выдвинутые ими; но она просто прошла мим системы их идей, как таковой. Этим мы нисколько не желае умалить специальные заслуги исторической науки в России. Ма лишь констатируем разрыв между нею и национальным (само]

БЕЗ ДОГМАТА

внанием, ее самозамыкание в сфере своих специальных интере-Поэтому мы и де находим в ней синтетического построе-я. Потому подростающее поколение, которое настроено нацио-яьнее, чем его отцы и деды, должно либо испытывать разоча-либо хвататься за марксистскую макулатуру.

5.

Здесь невольно всплывает имя В. О. Ключевского. Из двух гбщих курсов» Русской Истории, которые должны быть приз-яными за лучшие, курс С. Ф. Платонова до сих пор остается форме авторизованных автором записей его лекций и дает наи-лее об'ективное и критическое изложение того, что сделано Фв'кою историческою наукою. Такова цель профессора и ав-ра, не притязающего на историософское построение. Курс

О. Ключевского, несомненно, уже проникнут синтетическим Эфемлением. В нем автор хочет дать связную и стройную си-аму, с первых же «лекций» ограничивая и определяя свою за-чу и ясно давая почувствовать ее конструктивность. К тому й « по типу своего исторического мышления Ключевский преж-|-#сего синтетик и конструктивист. Уступая Платонову в чет-Яти мысли и глубине анализа, Ключевский обладал исключи-(льною чуткостью к специфичности прошлого и ярким ощуще-нем исторической стихии. И если он часто отделывался от проймы красочною, но туманною метафорою или острым словцом, ^.мало областей русской истории, где бы его необыкновенное дорическое чутье не позволило ему показать новые пути или !> новому осветить старые. Влияние Ключевского в русской ис-фиографии трудно преувеличить, чему не мешает то, что те-Ьрь, после трудов петербургской школы и, главным образом,

Е. Преснякова, многие существенные для него построения нуж-) считать ошибочными. Но Ключевский же сумел пробудить иерее к русской истории в широких кругах общества. И тут *у помог его исключительный изобразительно-художественный <дант, который сказывался преимущественно в сфере устного >ова. Один из лучших русских стилистов, Ключевский отделывал рои лекции до мелочей, но. благодаря гениальному дарованию яера умел их повторять из года в год, как новые, как тодько что

Л. КАРСАВИН

рождающиеся, и оставлять в слушателях неизгладимое впечатл ние. Только слабая доля этого впечатления могла быть воспр* изведена печатно. С чисто «профессорским» дарованием Ключе ского связаны и специфические его. недостатки, смягченные а тором в редактированных им первых четырех томах «Курса», н приятно-явственные в записях, изданных Я. Л. Барсковым (в V т.