У королей и принцев вроде как и не бывает фамилий, только наречённое богами второе имя. К примеру, теперешнего звали Гергольдом. А как звать принца, она никогда и не интересовалась, но вполне возможно, что именно Ринальтом и звать. Чем не имя для королевского сына?

— Ххха, — вырвалось у Ненависти. — Дура.

Она огляделась. Дурацкое платье с корсетом и парчовые туфли на скошенном каблучке — всё это было жуть как неудобно, а где было взять что-то другое? Ненависть запустила обе руки в сундучок — и тут же высыпала монеты обратно. К этому платью не полагалось ни пояса, ни кошеля. Ну не ходить же с деньгами в горстях?! Она пошарила в коробе для одежды, но оттуда уже всё унесли. Вот досада! А ведь там были какие-то штаны и камзолы!

Но уже спустя секунду Ненависть хмыкнула. Выглянула из комнаты в коридор, крикнула:

— Эй! Где вас там крысы гоняют? Госпожа зовёт служанку!

И уже спустя полминуты у дверей возникла упитанная деваха. Напуганная, глаза в пол — ей уже наверняка рассказали про странную гостью Ринальта.

— Держи, — в крепкую шершавую ладошку служанки легла золотая монета.

— Госпожа, — присела в низком реверансе девушка.

— Раздевайся, — скомандовала Линда.

— Госпожа! — глупая деваха выронила монету и рухнула на колени. — Не надо меня… ежели хотите, я что угодно… но только ведь не умею я…

Можно было, конечно, дать ещё монету, а можно поуговаривать, но к чему тратить время и деньги? Ударить в затылок, да и пускай лежит, прохлаждается. Если и помрёт, то небось некромант этот всё исправит.

Линда вздохнула и сказала:

— Да не ори ты, куриная башка. Мне просто нужно платье попроще. Не хочешь раздеваться — притащи мне по-тихому такое же вот как у тебя. И кошелек, что ли.

— Мне придётся сказать господину, — пролепетала девушка.

— Ну, тогда тебе придётся делать то, что ты не хочешь и не умеешь, — ласково сказала Линда, — тебе же та дурёха рассказала, как я могу приголубить?

Деваха помертвела. Видимо, рассказано было сочно и в красках. Линда бы и сама послушала.

— А я не только обниматься же потребую, — душевно сообщила она служанке. — Поэтому давай, решайся, расскажешь или нет? Или мне проверить, как поживают твои крысьи дырочки под юбкой?

Служанка помотала головой так отчаянно, что волосы разлетелись из-под чепчика во все стороны. Линда только вздохнула.

— Тащи одёжу, — сказала она.

Выбраться из дворца в служанкином платье оказалось несложно. Коридор, кухня, полная запахов — а Ненависть уже заметила, что люди для неё стали пахнуть сильнее, чем еда! — и затем чёрный ход и длинная лестница о трёх пролётах, заканчивающаяся у крепких ворот. Постройки, которые тут лепились к стене, были всё хозяйственные — склады, сараи, а вон там, похоже, и конюшня. Линда не шибко ладила с лошадьми при жизни, а при смерти и вовсе решила с ними не связываться. Подошла к воротам и была неприятно удивлена, что их охраняют. Хотя, конечно, оно так и надо — охранять все входы и выходы, а не только парадный. Но всё равно ей не понравилось. Небритое рыло стражника высунулось навстречу наёмнице и спросило баском:

— По какой надобности пошла?

— Прогуляться, — буркнула Линда.

Ей и в голову не пришло врать. Иногда правду говорить куда проще. А в крайнем случае это небритое рыло можно как следует начистить кулаком. Предположим, по силе и весу она уступает, да и оружия при себе никакого, окромя кошелька, да только преимущество всё равно за нею, раз ни нож, ни меч, ни топор не могут нанести ей вреда! Ха! Ненависть ухмыльнулась, и стражник заинтересованно вопросил:

— А что-то я тебя раньше не видел? Баба ты справная, и сиськи на переде, как это я тебя пропустил?

— Не про твои грабки у меня на переде сиськи, — бойко ответила Линда, обрадовавшись, что парень говорит на одном с нею языке: простом и понятном.

Не то что некромант, который слова в простоте не молвит!

— Жаль, а то б я тебя выпустил, если б ты платье-то расшнуровала, — причмокнуло небритое рыло. — А так не выпущу!

— Я те так скажу: ты меня выпустишь за так, а вот как приду — покажу не только сиськи, — пообещала Ненависть, даже не моргнув. — Часа через два вернусь, жди.

— Через дваааа, — протянуло небритое рыло. — Часа через два я уж сменюсь.

— Так тем более, — обрадовалась наёмница, — как раз руки освободятся.

Вопрос был улажен, путь свободен, рыло обнадёжено, и Линда оказалась на узкой улочке. По городам ей доводилось гулять куда по большим и куда как по более нарядным, но и в этой крепостце была своя прелесть. Здесь была жизнь. Причём не такая, которая окружала капитана Ненависть в последние пару месяцев — та была в чёрно-красных тонах и напоминала месиво из земли и крови. Да и в последние несколько лет она не припоминала ощущения беззаботности. Словно смерть отсекла все долги, все проблемы и… и вообще всё.

Путь её был недолгим — спуститься вниз по полого идущей вниз улочке, пройти между двумя неуклюжими домами, которые своими плечами едва не стиснули проход, и выбраться на рыночную площадь. Близился вечер, в воздухе стояла промозглая сырость, и на Линду в её служаночьем платье смотрели косо. Ни накидки, ни куртки при ней не было, руки по локоть голые, лодыжки торчат призывно — одежда оказалась Ненависти коротковата. Чулки она надевать не стала. Наименее подозрительно выглядели старые башмаки.

Она зорко высматривала питейные заведения. Подошла бы любая харчевня, даже самая дешёвая, только бы развлечься по полной. Но взгляд остановился на двухэтажном, крепко сбитом, с двумя входами здании. Трактир — Ненависть по слогам прочитала название: «Белый камень» — зазывал яркими огнями, хоть ещё толком и не начало темнеть. Несмотря на прохладу и сырость, окна первого этажа были нараспашку. Музыка и смех тянули, манили и обещали. Ненависть облизнула сухие холодные губы.

Семеро богов побрали бы эту грубую, очерствевшую бабу! Ни одна самая сахарная красотка столько не упиралась — как правило, таяли все. Стоило ему улыбнуться одними только глазами, невзначай коснуться обнажённого локтя кончиками пальцев, пообещать себя и королевство в придачу… И всё! Девицы становились податливыми и ласковыми.

Эта была из другого теста, и отнюдь не сдобного. Ринальт подумал и пришёл к выводу, что и не тесто вовсе — а глина легла в основу этого тела. Что до души, то душа была примитивна, как у ребёнка, и в то же время жестка, словно подмётка.

И только губы, ярко очерченные и чуть выпяченные, были мягкими. Да ещё полный недоверия взгляд порой менялся и делался растерянным и напуганным. Где-то в глубине почти каждой, даже самой грубой бабы, живёт девочка. Добраться до этой мягкой трепещущей сути, вытащить наружу, расплющить под своим телом, чтобы познать до донышка… Но если продираться к этой сути через шипы и камни — то уже и не захочется познавать. Будет ли наслаждение равноценно усилиям, затраченным на то, чтобы нагая и прелестная незнакомка выглянула наружу из жёсткого холодного панциря? Это неподдельно интересовало молодого принца.

Но в глубину души Хасс ему пока проникать не хотелось, не говоря о теле. Он уже видел её почти обнажённой, в тонкой рубашке, и то было тело не женщины, а бойца. Оно было привлекательным, но так, как у придворных девиц, тонкокостных и нежных. В нём удивительным образом соседствовали ярость, звериная сила и женственность. Но в характере женщины не было ни кротости, ни смирения, ни уважения к принцу. Как она его назвала? Укрысок! Уму непостижимо!

Ринальт окинул взглядом пустую комнату. Его ревенанту полагалось отдыхать и набираться сил. Об этом он написал в записке, присланной вместе с деньгами.

Его ревенант удрал самым незамысловатым путём, сбросив ненужное и слишком красивое платье и обрядившись в служанкины обноски. Сама служанка сидела на полу возле кровати и тихонько шмыгала носом. Живая и здоровая — то есть отдала ревенанту требуемое просто так или за деньги, обошлось без насилия.