Иннидис недавно как раз изрядно потратился: обновил материалы для работы, пригласил в Лиас столичную танцовщицу, которая почти месяц жила здесь, обучая Аннаису её любимым танцам, заказал для племянницы новые украшения, да и Ви хоть и обошёлся ему недорого, но вкупе со всем остальным сумма складывалась немалая. И это не считая привычных трат на содержание дома, лошадей, прислуги и не учитывая, что больше полугода он не брал заказов вообще, работая над своей «Мстительницей» — статуей разъярённой, неистовой женщины с растрёпанными волосами, хищным оскалом и зажатым в руке клинком.

Конечно, родители оставили неплохое наследство, и помимо того кое-что было вложено в морскую торговлю и в ювелирную лавку в Сайхратхе, однако он не хотел трогать ни наследство, ни прочие накопления. Большая часть из них должна достаться Аннаисе, когда она вырастет, и её потомкам, ведь сам Иннидис вряд ли когда-то обзаведётся детьми.

Видит Лаатулла, деньги сейчас были бы совсем не лишние. Но для этого нужно хорошенько поработать, ваяя и отливая очередной бюст очередного вельможи, а потом и очередную крылатую женщину, призванную украсить чей-то сад. Хорошо, что глиняная модель заказчика — Туррама Аххейты — ради изготовления которой тот приезжал в его особняк несколько раз, была уже готова. Оставалось её дошлифовать, и можно было из домашней мастерской перемещаться наружу, поближе к плавильной печи, и там при помощи воска и все той же глины довершить заготовку, которую после останется только залить бронзой.

Иннидис надеялся сделать это уже в ближайшие дни, после чего приступить ко второму заказу, довольно простому — его он тоже уже начал. Закончив же, вернуться наконец к своей «Мстительнице».

Он собрал волосы в хвост, чтобы не мешали, и приступил к работе.

***

Иннидис стянул с изваяния крылатой женщины накидку и осмотрел в последний раз, прежде чем показывать заказчику. Тот должен был вот-вот приехать, чтобы забрать статую, предназначенную, как выяснилось, для сада его сестры. После этого Иннидис наконец освободится для собственного творения: надо не забыть вознести дары Лаатулле, чтобы даровала сердцу воодушевление, уму проницательность, а рукам искусность. Небольшой домашний алтарь, где возжигались благовония, находился здесь же, на подворье, внутри большой мраморной беседки.

Туррам Аххейта забрал свой бюст ещё несколько недель назад и остался доволен. Из всей скульптуры ему особенно понравились малахитовые глаза с обсидиановыми ресницами и зрачками.

Удовлетворившись осмотром, Иннидис снова накинул на статую покрывало и в ожидании сел на бронзовый табурет, стоящий под оливковым деревом неподалёку. Утренний ветер, особенно ощутимый здесь, в тени, приятно холодил кожу и обдувал пот со лба, успевший выступить на солнце, пока Иннидис протирал готовую бронзу от следов пальцев и других разводов.

С противоположного конца небольшого сада доносилось мерное металлическое поскрипывание, постепенно ускорявшееся. Это Аннаиса, стоя ногами на сиденье качелей, раскачивалась все выше и быстрее, и юбка её широкого лилового платья мелькала за персиковыми деревьями, развеваясь, подобно крыльям.

Каждый раз, когда племянница качалась так сильно, Иннидис начинал беспокоиться, что она вот-вот упадёт, и каждый раз ему приходилось напоминать себе, что когда сам был мальчишкой, ещё и не такое творил — и ничего, жив остался. Правда, эти качели он давно хотел переделать: всякий раз думал пригласить мастера, но всякий раз почему-то откладывал. Слишком громоздкие, высокие и тяжёлые, они не слишком подходили для детей. На них не получалось раскачаться сидя — только стоя или с чьей-то помощью. Останавливались они тоже долго. Впрочем, Аннаиса обычно и не ждала полной остановки, а, подобрав юбку совсем не подобающим для юной госпожи образом, спрыгивала на землю, уворачиваясь от летящего вдогонку большого деревянного сиденья. Но иногда…

— Дядя Инни, останови меня! — крикнула племянница.

Да, иногда, как сейчас, она просила его придержать качели.

Иннидис вышел из тени оливы, миновал площадку с плавильной печью, пересёк подъездную дорогу и, пропетляв по выложенной камнем тропинке мимо тонких плодовых деревьев и мраморных статуй, приблизился к Аннаисе. Потихоньку придерживая качели то за сиденье, то за один из толстых стальных прутьев, на которых они висели, он приговаривал нудным голосом:

— Не надо было так сильно раскачиваться, Аннаиса, это небезопасно.

Кажется, он невольно подражал наставнику из своего детства. Наверняка это была не очень-то подходящая манера общения, но ничего иного в голову не приходило. Он плохо понимал, как правильно разговаривать с подрастающей девочкой.

Аннаиса вошла в его жизнь три года назад, а до этого он мало с ней общался, хотя видел часто — каждый раз при встрече с сестрой и зятем. После их гибели племянница жила в столице, у бабки по отцовской линии, но и та вскоре умерла — по старости. Из близких родственников, кроме Иннидиса, у Аннаисы оставался только дядя по отцу, но никто в здравом уме не доверил бы этому кутиле и пройдохе воспитание девочки, хоть даже он и стал основным наследником её бабки. Впрочем, Иннидис и себя не считал очень уж достойным опекуном, но другого не нашлось, вот он и взялся заботиться о ней.

В первое время даже не знал, как подступиться к племяннице и стоит ли затрагивать тему её родителей и их гибели или же обходить стороной, чтобы не травить душу. Сам он вспоминал сестру со светлой скорбью. Они всегда были дружны, и она всегда старалась подбодрить и поддержать его при размолвках с родителями. Удивительно, что, будучи младше его на два года, она обычно вела себя куда взрослее, мудрее и разумнее, чем он. К своему зятю — добродушному толстяку с весёлыми рыжими вихрами — он тоже всегда относился с теплотой и искренне печалился о его гибели.

Пока Иннидис раздумывал, как сделать так, чтобы Аннаиса скорее привыкла к новому месту и к нему самому, неугомонная и говорливая девочка сама заполнила собой весь дом и обложила Иннидиса бесконечными вопросами. Расспрашивала о своей матери и о нем, об их детстве и совместных проказах, о том, почему он живёт так далеко от столицы и правда ли, что одна из его статуй стоит в царском дворце.

Ох, если бы он сам знал, где сейчас та статуя…

Кажется, Аннаиса с первого дня почувствовала себя в новом месте так свободно, словно всю жизнь тут жила. Зато Иннидису, любителю тишины и спокойствия, поначалу казалось, будто он очутился на шумном постоялом дворе. Тем более что вместе с племянницей в его прежде малолюдном доме появились приходящие учителя, новая наставница — предыдущая отказалась покидать столицу, и личная прислужница девочки — молодая рабыня по имени Каита.

— Это разве сильно?! — отмахнулась беспечная девчонка, слезая с качелей. — Ты бы видел, как меня вчера Мори раскачал! Вот это было ух!

— Теперь буду знать, кого винить, если ты сломаешь себе шею.

Она хихикнула, тряхнув рыжими — в отца — волосами, собранными в несколько переплетённых друг с другом кос.

— Ты же не серьёзно, дядя, да?

Аннаиса сорвала с ближайшего дерева недозрелый персик, вгрызлась в него белыми зубами и так замерла, уставившись на дверцу в воротах.

Иннидис проследил за её взглядом: дверь, как и всегда, днём незапертая, медленно отворилась. Должно быть, приехал Мирран Заккий, подумал он и удивился, почему вельможа не попросил открыть ворота, чтобы заехать на повозке. Однако уже в следующий миг стало ясно, что это не заказчик явился, а незнакомец, похожий на охранника караванов или перегонщика рабов: плеть, заткнутая за пояс, короткий меч, лёгкий стёганый доспех и высокая повязка на голове, защищавшая от солнца.

Иннидис оттеснил племянницу и непроизвольным движением нащупал собственный кинжал на поясе, хотя посреди бела дня врываться со злым умыслом в городской дом знатного человека, да ещё и в одиночку, вряд ли бы кто посмел.

Незнакомец, по всей видимости, заметил его жест и поспешил поклониться.