— С победой! — сказал Бахметьев, и Плетнев в третий раз кивнул головой.

^{4}

Курс 220, вестовый ветер до семи баллов и сильная встречная волна. Большой катер с трудом полз наверх, накренившись, падал в пустоту и, сотрясаясь от удара о воду, зарывался носом в шипучую воду.

Чтобы устоять на ногах, приходилось обеими руками держаться за поручень рубки, но это было превосходно: не позволяло задумываться, всю муть последних дней начисто вытряхивало из головы, и начальник пятого дивизиона тральщиков Василий Бахметьев, отвернувшись от ветр, глубоко вздохнул.

Слева расплывчатой полосой тянулся берег. Видимость уже была плохой, а осенью дни короткие и часа через полтора должно было окончательно стемнеть. Каким чертом тогда найдешь поворотный буй Отдаленного рейда?

Опять-таки лучше было думать об этом, чем о том, что осталось в Кронштадте: о судьбе Кости Патаниоти и о зловредном комиссаре Лукьянове.

Бахметьев выпрямился и еще сильнее стиснул пальцами поручень. Война окончилась, но, может быть, легче было бы, если бы она еще продолжалась... Наверное, не было бы на кораблях такой сплошной бестолочи.

Очень большая волна обрушилась на полубак. Толчок был таким, точно катер врезался в камень, — казалось, что весь корпус заскрипел от напряжения и вот-вот готов был переломиться пополам. Но, конечно, это только казалось.

Бахметьев вытер лицо и обернулся. Катера вверенного ему дивизиона вели себя неважно. Рвскали из стороны в сторону, чуть ли не на полкорпуса выскакивали из волны, а потом, провалившись, исчезали за белой завесой брызг.

Почему-то всегда страшнее смотреть со стороны на болтающийся на волне корабль, чем самому на нем находиться. Почему? Но ответа на этот вопрос не было, и Бахметьев пожал плечами.

— Товарищ начальник, — сказал командир флагманского катера Михаил Леш. Он рядом с Бахметьевым раскачивался в такт качке, и его мокрое лицо с полуоткрытым ртом казалось лицом мертвеца.

— Да?

— Может, лучше вернуться? Взгляните на «Орлика», — и Леш протянул руку.

Губы его стали совершенно серыми. Похоже было, что он боялся совсем не за «Орлика» и руку протянул только для отвода глаз. Трус из бывших фельдшеров — вот кого назначили на место арестованного Кости Патаниоти!

— Не извольте беспокоится, сухо ответил Бахметьев. —— «Орликом» командует боцман Дубов. Настоящий моряк. Не то что некоторые...

Но это было неприличной, непозволительной для начальника резкостью, и, чтобы смягчить ее, Бахметьев заговорил совсем другим голосом:

— «Орлик» — крепкая посудина. Дойдет. А поворачивать было бы еще хуже. Пришлось бы стать поперек волны.

— Я понимаю, —— сказал Леш, но поскользнулся и с размаху ударил Бахметьева головой в челюсть.

Командир, который даже на ногах не стоит. Черт знает что! Бахметьев осторожно потер рукой ушибленное место и, чтобы не сказать лишнего, задержал дыхание.

— Очень извиняюсь, — откуда-то издалека донесся голос Леша.

Отвечать ему, конечно, не приходилось, но что-то сделать было просто необходимо. Только что именно?

Снова резкий толчок, и ливень брызг, и струйки холодной воды, стекающие за шиворот. Это тоже смертельно надоело. Пора было кончать.

— «Буки»! — внезапно скомандовал Бахметьев.

И низкорослый сигнальщик ответил:

— Есть!

«Буки» — это приказание увеличить ход. Разве можно увеличивать ход против такой волны? Леш вопросительно взглянул на Бахметьева, но тот смотрел куда-то поверх его головы.

Треугольный флажок вытянулся в доску и, треща от ветра, пополз вверх. Потом вместе с мачтой стал чертить по небу немыслимые петли и восьмерки. Леш, чтобы этого не видеть, закрыл глаза. Сигнал начальника казался ему чистейшим безумием.

— Приучайтесь, молодой человек, — усмехнувшись, сказал Бахметьев.

Леш на три года был старше его, но это значения не имело. Его следовало учить:

— Морская служба требует лихости... Долой сигнал!

Лихость, однако, бывает самая разная, и та, которую в данном случае проявил Василий Бахметьев, на мой взгляд, граничит с самой обыкновенной глупостью. Впрочем, я вообще не люблю слова «лихость». Я предпочитаю решимость в выполнении опасного, но необходимого маневра и спокойный отказ от ненужного риска.

Вероятно, Бахметьев тоже не был слишком уверен в своей правоте. Во всяком случае, после первого вдвое более сильного удара волны, после удара, от которого, казалось, мотор чуть не сорвался со своего места и сердце чуть не выскочило изо рта, он сказал:

— Пустяки. Ничего не случится. — Сказал таким голосом, точно в этом хотел убедить не только Леша, но и себя.

И действительно, ничего не случилось. Конечно, если не считать того, что на «Минере» смыло за борт парусиновую шлюпку, на «Гражданине» лопнул штаг[73] и упавшей мачтой переломило руку командиру, а на «Орлике» волной сорвало крышку носового люка, отчего он едва не затонул.

Все это, однако, Бахметьев был склонен считать неизбежными в море случайностями. Самым важным ему казалось то, что он на двадцать минут раньше срока вышел к поворотному бую и еще засветло ошвартовал свои катера у базы тральщиков в губе.

Он был чрезвычайно доволен собой и, отдавая распоряжения по дивизиону, приказал Лешу пройти на катер «Гражданин» наложить лубки на сломанную руку командира.

— Кажется, это по вашей специальности, — все с той же усмешкой закончил он.

— Да, — спокойно ответил Леш. — Это по моей специальности. 

Во-первых, осень, о которой идет речь, была осенью тысяча девятьсот двадцать первого года, а в те времена на кораблях творилось много такого, чему сейчас просто трудно поверить. Во-вторых, пятый дивизион тральщиков даже по тогдашним понятиям был единственным в своем роде и носил вполне заслуженное прозвище «Дикая дивизия».

Состоял этот дивизион из семнадцати мелкосидящих катеров и предназначен был для траления самых опасных участков минных заграждений — тех, где встречались мины , поставленные чуть ли не у самой поверхности.

За полтора месяца работы он потерял два катера. Один из них подорвался сравнительно легко: половину людей спасти удалось. Второй — менее удачно: вдребезги разлетелся со всей своей командой. Остальных это, однако, не испугало, и на заграждениях «Дикая дивизия» продолжала действовать с прежней дерзостью.

Все же прозвище свое она заработала подвигами иного характера, совершенными на чистой воде и в особенности на берегу. Не слишком хорошими подвигами, которые свидетельствовали о полном развале дисциплины, а также о желании иных моряков жить в свое удовольствие.

Сразу же по приходе на Отдаленный рейд выяснилось, что на «Орлике» нет минера.

— То есть как так нет? — удивился Бахметьев. Он всего лишь несколько дней командовал дивизионом и многого еще не знал.

— Так и нет, — равнодушно ответил огромный командир «Орлика» Дубов. — Гуляет.

— Кто его уволил?

Увольнять минера перед выходом на траление было по меньшей мере легкомысленно, и потому Бахметьев невольно повысил голос.

— Шуметь ни к чему, — успокоил его Дубов. — Шуметь у нас не полагается. — Но, подумав, все же снизошел до объяснения: — Никто его не увольнял. Сам смылся и гитару с собой забрал.

— Есть, — ответил совершенно бледный Бахметьев. — Об этом мы с вами потом поговорим. — Круто повернулся на каблуках и ушел, стараясь идти как можно медленнее, что было очень нелегко.

Теперь нам жить просто и хорошо, теперь мы все понимаем.

Мы знаем, что к двадцать первому году большая часть командного состава из бывших офицеров окончательно растеряла свои прежние убеждения, а новых приобрести еще не успела и, естественно, не пользовалась никаким авторитетом у команды.