«Ты… ты червь!» – его настоящий голос, не мысленный, а хриплый, сорванный, прозвучал над Ареной. Он вытер кровь о темную ткань комбинезона, оставив рваный мазок. «Ты посмел… ПОСМЕЛ ЗАПЯТНАТЬ МЕНЯ!» Эфирные клинки в его руках вспыхнули не холодным ядом, а хаотичным, белесым пламенем, коптящим воздух. Изящество исчезло. Осталась только слепая, разрушительная ярость. Он рванул вперед, не как дуэлянт, а как разъяренный бык, забыв о дистанции, о тактике, о всем, кроме желания растерзать.

Ярость – слепота. Ярость – слабость. Слова Вальтура, как холодная вода, окатили сознание Маркуса. Его собственное тело было измотано до предела – ноги дрожали, легкие горели, гармония внутри едва теплилась, как уголь под пеплом после страшного усилия. Но разум, отвоеванный у бездны, был ясен. Элдин терял контроль. Это был шанс. Последний.

Маркус не стал уворачиваться от первого бешеного удара. Он принял его. Его ослабленное поле – не купол, а тонкий, дрожащий слой стабильности прямо перед клинком – не блокировало, а отклонило лезвие. Эфирный клинок просвистел в сантиметре от его виска, опалив кожу жаром. Инерция бросила Элдина вперед. Он споткнулся, его равновесие, всегда безупречное, дрогнуло.

Слабак!

Маркус действовал не силой, а точностью и остатками дара. Он не бил кулаком – он сжал свое поле не перед Элдином, а под его ведущей ногой, в момент, когда та коснулась песка после неуклюжего шага. Не волну, а крошечный, упругий толчок стабильности.

Эффект был не сокрушительным, но унизительным. Элдин поскользнулся на ровном месте, как новичок. Он не упал, но вынужден был сделать широкий, нелепый шаг, чтобы удержаться, почти развернувшись спиной к Маркусу. Ропот пробежал по трибунам. Кто-то неуверенно засмеялся во Внешнем Круге. Этот смешок, как раскаленный клинок, вонзился в Элдина.

Он выпрямился, медленно поворачиваясь. Его лицо было нечеловеческим. Все черты исказились гримасой чистой, немыслимой ненависти. Кровь из носа текла свободно, смешиваясь со слюной на подбородке. «Я… СОТРУ… ТЕБЯ… В ПЫЛЬ!» – он завыл, не слова, а животный звук. Его клинки взметнулись, плетя не узор, а хаос – слепые, широкие взмахи, насыщенные дикой, неконтролируемой силой. Он забыл о защите, о стиле, о всем, кроме уничтожения.

Маркус отступал. Каждый шаг давался мучительно. Он парировал полем, отклонял, уворачивался от самых смертоносных ударов, чувствуя, как последние силы покидают его. Песок вздымался под яростными взмахами Элдина, эфирные клинки оставляли в воздухе дымящиеся шрамы. Один удар пробил ослабевший щит – лезвие чиркнуло по плечу, оставив глубокий, жгущий порез. Маркус застонал, споткнулся. Боль пронзила усталость, но не сломила. Якорь. Держись! – мысль была слабой, но упрямой.

Элдин, видя кровь, взревел в экстазе. «СЛАБАК! ГНОЙ! УМРИ!» Он занес клинок для сокрушительного вертикального удара, всем весом, всей безумной силой, накопившейся в нем.

И в этот миг Маркус перестал отступать. Он не смог бы увернуться. Не хватило бы сил парировать. Но он помнил. Помнил глаза Каэлана, полные страха перед слепотой. Помнил слова Даниэль: "Он боится потери лица. Уязвимости. Используй его страх!"

Он не стал поднимать щит. Он собрал последние крохи своей гармонии, последнюю искру воли – не для защиты, а для фокуса. Он направил все свое "теплое солнце", всю свою истощенную стабильность – не на клинок, не на тело Элдина, а прямо в его глаза. Не ослепить. Показать.

Показать ему его отражение.

В поле восприятия Элдина, прямо перед внутренним взором, возникло не видение, а… ощущение. Он увидел себя. Но не безупречного Принца Теней. А того, кто стоял сейчас на песке: лицо, перекошенное истерической яростью, залитое кровью и слюной, глаза – безумные, полные животного страха, одежда – испачкана, движения – грубы, нелепы, как у пьяного кузнеца. Он увидел унижение, воплощенное. Увидел то, чего боялся паче смерти – потерю контроля, потерю лица, превращение в посмешище. И самое страшное – он узнал себя. Это был не морок. Это была правда, вырванная из глубин его души и выставленная напоказ его же собственным сознанием.

Элдин замер. Занесенный для удара клинок застыл в воздухе. Его безумный вопль оборвался на полуслове. Он просто… застыл. Глаза, широко раскрытые, смотрели не на Маркуса, а внутрь, на это жуткое отражение. В них не было ярости. Там был чистый, немыслимый ужас. Ужас перед самим собой. Перед тем, во что он превратился на глазах у всех.

«Н-нет…» – прошептал он, голос был крошечным, потерянным, как у ребенка. «Это… не я…»

Этот миг слабости, этот паралич воли, вызванный столкновением с собственной бездной, стал роковым. Элдин не видел Тормунда. «Титан», игнорируя боль в перевязанном боку, двинулся с места, как только Элдин бросился в свою слепую атаку. Он не бежал – он навалился всем своим весом, как оползень. Его здоровенная рука, не вооруженная клевцом (оружие было запрещено после начала поединка), схватила занесенную руку Элдина с клинком в железную хватку. Одновременно его другая рука, могучая, как корень дуба, обхватила Элдина за шею сзади в захват, не удушающий, но сковывающий.

«ХВААТИТ!» – рявкнул Тормунд, его хриплый голос грохнул, как обвал. Он не бил. Он обездвижил. Элдин, хрупкий по сравнению с ним, завизжал от неожиданности и боли – не физической, а от унижения прикосновения. Он забился, как пойманная змея, его клинки погасли, роняя на песок капли расплавленного эфира. «Отпусти! Не смей! Я убью тебя! Я…»

Но его слова потонули в реве трибун. Внешний Круг взорвался ликованием. Внутренний – гулом возмущения, ужаса, изумления. На ложе Старейшин Боргун вскочил, его лицо пылало. «Прекратить безобразие! Немедленно!» Веландра смотрела на дерущихся с отстраненным интересом, словно наблюдала редкое природное явление. Сигурд медленно поднял руку. Его движение было невелико, но властно. Джармод закрыл глаза.

Глашатай, оцепеневший, очнулся по сигналу Патриарха. «ПОЕДИНОК ОСТАНОВЛЕН!» – его голос дрожал. «Элдин Вирр не контролирует действия! Победа присуждается… Маркусу!»

Рев Арены стал оглушительным, хаотичным. Одни кричали о нарушении правил, другие – о справедливости, третьи – просто от шока. Маркус стоял, пошатываясь, прижимая руку к кровоточащему плечу. Он не чувствовал триумфа. Только леденящую пустоту и остатки адреналина. Он смотрел на Элдина.

Тормунд, по приказу подбежавших стражников, осторожно отпустил захват. Элдин не упал. Он выпрямился, отшатнувшись от «титана» с таким отвращением, будто тот был покрыт язвами. Он вытер лицо рукавом, смазывая кровь и грязь. Его глаза, когда он поднял их на Маркуса, были пусты. Пусты и черны, как смоль. Ни ярости, ни страха. Только абсолютная, ледяная пустота. И в этой пустоте было страшнее любой ненависти.

«Ты…» – он произнес одно слово. Без интонации. Без жизни. Потом развернулся и пошел к своему тоннелю. Шаг был ровным. Спина прямой. Но в этой показной прямоте была сломанность страшнее любого крика. Его уводили сторонники, бросившие на Маркуса взгляды, полные обещания будущей мести.

Маркуса окружили лекари. Берта, бледная, с перекошенным от боли лицом, но сияющая, пыталась подойти, но ее удержали. Тормунд стоял рядом, тяжело дыша, его рана снова сочилась кровью. «Кончилось, новичок, – хрипло сказал он. – Ты его сломал. Не на Арене. Внутри. Это… хуже.»

На ложе Старейшин началось движение. Сигурд встал. Его ледяной взгляд упал на Маркуса. Не одобрение. Не гнев. Оценка. Глубокая, всепоглощающая оценка стоимости только что увиденного. Джармод открыл глаза. В их бездонной глубине, казалось, мелькнуло нечто древнее и печальное – знак предвидения грядущих бурь.

Маркуса вели с Арены. Песок под ногами был красным от его крови. Рев толпы провожал его – смешанный, безумный. Он победил. Он выстоял против бездны и сломал своего самого страшного врага. Он спас Торвина. Он заплатил страшную цену – кровью Берты и Тормунда, своей собственной кровью, куском своей души, отданным в борьбе с Элдином. И теперь он знал – победа на песке была лишь началом. Настоящая битва – за место в этом жестоком мире Клана, за право быть не инструментом, а собой, за последствия сломанной гордости Элдина – все это ждало его за пределами Арены Чести. Цепи Арнайра на запястьях внезапно показались невероятно тяжелыми. Но искра внутри, его маленькое упрямое «я», теплилась. Она пережила Бездну. Она переживет и все, что будет после. Он сделал шаг в тень тоннеля, оставляя за спиной окровавленный песок и ревущую бездну людского восторга и осуждения. Путь «выскочки» только начинался.