Маркус молча кивнул. Кивок был тяжелым, как будто голова была отлита из свинца. Он видел этот восторг, эту дикую радость от содеянного разрушения в глазах Берты. Но он также видел искаженное болью лицо, сломанные кости, закованные в беспомощный деревянный ошейник. Видел глубокие, зияющие порезы на торсе Тормунда – шрамы, которые он получил, бросившись в самоубийственную атаку на Элдина, чтобы прикрыть его, Маркуса, в тот миг после рокового удара, когда мир взорвался, и все было хаосом. Видел, как огромное, непобедимое тело Боргарда уносили с Арены – не просто побежденного, а сокрушенного, разбитого изнутри, как глиняный кувшин, брошенный с высоты. Возможно, навсегда. Его дар… его островок стабильности, его спасение… он превратил его в кузницу разрушения невиданной мощи. И заплатили за это кровью и костями другие. Тяжелый камень вины, холодный и шершавый, лег ему на душу, мешая дышать.

«Ты сделал что должен был, – прозвучал хриплый, усталый, но твердый голос Тормунда. Он говорил, глядя в потолок, но слова были адресованы Маркусу. – Война. Этот Турнир – ее маленькое, кривое зеркало. Элдин играл грязно с самого начала. С клятвы. С цепей. С Торвина. Ты ответил. Жестко. По-арнайровски. Теперь он знает цену.» Он помолчал, тяжело переводя дыхание. «Но теперь… ты будешь один. Его слова там, на песке… они не пустой ветер. Он выцелит тебя. Без Берты. Без меня. Без команды. Будь готов. Острее, чем когда-либо.»

Дверь лазарета скрипнула, пропуская полосу резкого света из коридора, и вошла Веландра. Она несла с собой не просто холод – целую арктическую ауру. Но сегодня ее обычно ледяное, бесстрастное лицо светилось. Нет, не теплом. Оно светилось странным, нездоровым румянцем интеллектуального возбуждения, как у алхимика, нашедшего философский камень. Ее шаги были быстрыми, целенаправленными. Она прошла мимо рядов коек, не скользнув взглядом ни на одного из раненых, будто они были неодушевленными предметами, мебелью. Ее взгляд, острый и ненасытный, был прикован к Маркусу. В руках она сжимала кристаллическую табличку, на которой плясали, переплетаясь и взлетая до невиданных высот, сложные, разноцветные графики.

«Феноменально, – начала она без предисловий, голос звучал выше, резче обычного, в нем звенела неподдельная страсть. Она протянула табличку, тыкая тонким пальцем в пики и впадины светящихся линий. – Смотри! Энергетический выброс… он превысил все мои прогнозы. Все модели Драйи! На порядок! Твое поле… оно не просто сжало кинетическую энергию замаха Берты. Оно резонировало с ее руническим усилением! Создало синергию! Пиковые значения здесь, – палец вонзился в особенно высокий пик на графике, – в момент высвобождения! Это… это прорыв! Качественно новый уровень взаимодействия органического резонансного поля и искусственного рунического контура! Данные…» Она вдруг замолчала, вдохнула полной грудью, как будто воздух лазарета был напоен нектаром. «Данные бесценны! Представь применение против Горнов! Один такой удар…»

«Люди пострадали, Веландра, – резко, почти грубо, перебил ее Маркус. Его собственный голос прозвучал чужим, пересохшим от гнева и усталости. Он не видел графиков. Он видел лицо Берты, искаженное болью. Видел кровь на бинтах Тормунда. – Берта сломала руку. Возможно, навсегда искалечена. Тормунд едва жив. Боргард… неизвестно, выживет ли он после этого. Лекари молчат.»

Веландра на мгновение замолчала, ее тонкие брови чуть приподнялись, словно он произнес нечто неожиданное и слегка несуразное. «Риск был просчитан. Допущенная погрешность в расчете отдачи не отменяет факта успеха методологии. Прогресс познания неизбежно требует ресурсов. Их травмы…» Она наконец скользнула взглядом по перевязанной руке Берты, но не с сочувствием, а с холодным, аналитическим интересом, как ученый рассматривает поврежденный, но информативный образец. «…предоставляют уникальные данные о пределе прочности биологического интерфейса при экстремальном энергетическом воздействии. Для улучшения методики. Для снижения отдачи в будущих итерациях. Для…» Она снова посмотрела на Маркус, ее глаза горели. «…оптимизации симбиоза носителя и орудия. Это ключ к контролируемому применению!»

Берта фыркнула, но не стала тратить силы на спор. Она закрыла глаза, отвернувшись к стене. Веландра была из другой вселенной, где боль была лишь цифрой на графике.

«Элдин, – продолжила Веландра, переключившись мгновенно, как выключатель. Ее голос снова стал ровным, деловым. – Он потребовал немедленного поединка с тобой. Один на один. Совет Старейшин… колеблется.» Она сделала паузу, оценивая реакцию Маркуса. «Боргун и его сторонники категорически против. Они считают твою силу после демонстрации с Бертой…» – она слегка запнулась, подбирая слово, – «…чрезмерно дестабилизирующей. Опасной для целостности Арены. Для зрителей. Для самого фундамента клановой иерархии. Сигурд и Джармод… еще не высказались. Решение будет трудным.» Она шагнула ближе, ее ледяной взгляд впился в Маркуса. «Твой дар эволюционирует с экспоненциальной скоростью, Маркус. Но твой контроль… он отстает. Элдин – не Боргард. Он не полезет в лоб. Он мастер тонких, психоэфирных атак и прецизионного разрушения изнутри. Он не будет бить в твой щит. Он будет бить в тебя. В твой разум. В самый источник твоей гармонии. Будь готов к боли, какой ты не знал. К ментальному опустошению, которое может разорвать душу.» В ее глазах не было ни капли сочувствия, только суровое предупреждение хранителя уникального, но хрупкого артефакта. «Если Совет даст согласие… этот поединок станет твоей последней битвой на этом Турнире. Или абсолютным триумфом. Или… концом всего, что ты есть.»

Она резко развернулась, плащь взметнулся, и вышла, унося с собой запах холодного камня и нечеловеческого любопытства, оставляя после себя гнетущую тишину, нарушаемую лишь тяжелым дыханием Берты и Тормунда.

«Стерва… – прошипела Берта сквозь зубы, не открывая глаз. – Как про сломанный инструмент…»

«Она права в главном, – сказал Тормунд, осторожно пытаясь пошевелить пальцами на травмированной руке. Лицо его исказила гримаса боли. – Элдин будет бить по голове, новичок. Не по броне. Не по щиту. По тому, что внутри. И бить будет грязно, как гадюка. Помни, что он сделал с Каэланом. Помни, что обещал тебе на песке. Его слово – закон для него самого в мести.»

Маркус встал. Дубовая скамья словно прилипла к нему, не хотела отпускать. Ему отчаянно не хватало воздуха. Мысли метались, как перепуганные птицы в клетке: вина за сломанную Берту, страх перед ментальной мощью Элдина, ярость к нему же за все – за цепи, за Торвина, за угрозы, холодное предчувствие собственной гибели или, что страшнее, потери себя. И вездесущий, грызущий вопрос: Стоило ли? Стоила ли месть Элдину и Боргарду таких жертв? Он кивнул Берте и Тормунду, слова застряли в горле. «Выздоравливайте.» Звук собственного голоса был чужим, пустым.

Он вышел из лазарета не в шумный коридор, а на узкий, затерянный балкон, оплетенный древним, цепким плющом. Отсюда открывался вид не на Арену, а на тихий внутренний двор цитадели. Здесь кипела обычная жизнь: служанки несли корзины с бельем, оружейники чистили доспехи у фонтана, дети гоняли мяч под присмотром старых воинов. Мирный, почти идиллический пейзаж. Но он не приносил успокоения, лишь подчеркивал чудовищную раздвоенность его мира – здесь покой, там, за стенами, кровавая воронка Арены, затягивающая его все глубже. Воздух на балконе был свеж, пахнул влажной землей и плющом. И вдруг… он снова колыхнулся. Бесшумно. Не от ветра.

В самом углу балкона, где тень от массивной колонны была особенно густой, словно сгустившееся вещество ночи, стояла Ариэль. Она не появилась – она просто была там, слившись с камнем, частью тени. Ее серые глаза, всевидящие и пустые, как полированный агат, были прикованы к нему.

«Торвин, – имя сорвалось с губ Маркуса шепотом, сердце екнуло, упав в пропасть, а потом резко рванувшись вверх. Вся эта кровавая круговерть, весь этот ужас и разрушение – ради него. Ради друга. – Он…?» Голос предательски дрогнул.