Я все так же за шиворот спустил Коленьку-Никласа с лошади и вручил ему обещанный гульден.

— Гуляй, парень! Да смотри тортов не обкушайся, а то плохо станет…

Привязав своих лошадей у входа, мы вошли в таверну. Было здесь пусто, но это и не удивляло, учитывая, что большая часть горожан только что находилась на площади, а затем отправилась вслед за кортежем Великого князя.

Бросив свои шляпы с печатками прямо на стол, мы с Кристофом уселись за него и стали ждать, пока в зале кто-нибудь объявится. За высокой стойкой располагались стеллажи с пивными и винными бочонками, а промеж их притаился широкий проход, закрытый плотной занавеской. Наверняка там находилась кухня и другие подсобные помещения, но меня смущало, что оттуда не доносится ни звука. Не было слышно ни звона посуды, ни шипения масла, ни писклявых голосов поварят. И только я подумал, что никакой еды мы можем здесь и не дождаться, как за спиной у нас послышался низкий хрипловатый голос:

— Чем могу вам помочь, господа?

То, что сказано это было по-русски, я сразу и не сообразил, и обернулся, не совсем понимая, как сказавший это мог столь незаметно оказаться позади нас.

За спиной стоял высокий грузный человек в фартуке из серой парусины. Лицо его было румяным, круглым, щеки надувались двумя увесистыми пузырями, меж которыми был тесно зажат розовый нос-кнопочка. Над носом нависали две черные точки мелких близко посаженных глаз. На голову толстяка был натянут кургузый белый колпак, сдвинутый немного набекрень. Живот его был столь огромен, что находился далеко впереди самого человека. И руки свои, со стиснутыми крепкими кулаками, человек держал на этом животе, как на подставке. Вероятно, это был либо хозяин заведения, либо местный повар.

— Э-э-э… День добрый, мил человек! — несколько запоздало приветствовал его я. — Я смотрю, вы прекрасно говорите по-русски. Рад слышать родную речь в этих местах.

— Я прекрасно говорю на любом языке, — не слишком приветливо заверил меня человек. — Однако я спросил вас, чем могу помочь…

— Мы разыскиваем одного человека, — опередил меня Кристоф. — Его имя… э-э-э… — он вопросительно уставился на меня.

— Ван-дер-Флит, — закончил я. — Его имя Ван-дер-Флит. Много лет назад он работал в этом заведении поваром. Рыжий такой… — я покрутил над головой пальцами. — Вы его знаете?

Человек молчал, глядя на меня в упор. Зрачков его я не видел — казалось, что просто две черные горошины пытаются просверлить меня насквозь.

— Нет, — ответил он наконец.

Мысленно вздохнув, я вынул свой кошель и извлек из него один гульден. Положил его на стол.

— А теперь?

Человек взял монету, кинул ее в карман фартука и снова сказал:

— Нет.

Кристоф тут же склонился к моему уху и зашептал, прикрывая рот ладошкой:

— Дайте ему еще денег, мсье! Он явно что-то знает, просто хочет заработать побольше.

Я не был в этом так уверен, но все-таки вытащил еще один гульден и положил на стол.

— А может быть вы все-таки что-то припомните?

Второй гульден отправился вслед за первым, я услышал, как они звякнули друг о дружку в огромном кармане.

— Нет, — в очередной раз ответил толстяк.

Кристоф снова припал к моему уху.

— Давите на него сильнее, мсье! — с жаром сказал он. — Он вот-вот сдастся. Дайте ему целый талер!

Я хмыкнул и убрал кошелек.

— Это была плата за угощение, которое мы с моим другом рассчитываем здесь получить, — пояснил я, кивнув на его карман. — И не жалейте мяса, герр… Герр? — повторил я с вопросом, глядя на толстяка, рассчитывая, что тот назовет наконец свое имя.

И толстяк назвал.

— Вилли, — сказал он. — Зовите меня просто Вилли, господа.

— Герр Вилли?

— Просто Вилли.

— А скажите мне, просто Вилли: давно ли вы здесь работаете?

— Давно.

— А насколько давно? Год? Два? Или, может быть, двадцать?

— Специально я никогда не считал. Но уже очень давно.

Сказав это, он покатился — другого слова я и не подберу — за стойку, втиснулся в проход между стеллажами с бочонками и пропал из вида. Оттуда сразу послышался звон посуды.

— Эх, напрасно вы сдались! — качая головой, сокрушался Кристоф. — Мы его почти прижали к стене!

— И в самом деле, — согласился я. — Еще пара тысяч гульденов, и он рассказал бы нам все, как миленький…

Вскоре до нас донесся запах жареного мяса, а затем толстяк вынес нам по доброму куску крепко зажаренной свинины с капустой и какой-то зеленью. Она была обильно полита то ли маслом, то ли остатками жира после жарки. Следом он катнул на стол две солидные деревянные кружки, из которых медленно сползала по стенкам густая пивная пена.

— Ешьте и пейте, господа, — неприветливо прохрипел толстяк. — А на будущее запомните мой совет: не трясите в Аухлите своими кошельками. Народ здесь всякий встречается, а места глухие. Подозрительные личности так и снуют по обе стороны Зильберхали… А что вы хотели — Приграничье!

С этими словами Вилли сдернул с плеча полотенце и принялся старательно вытирать свои огромные руки. Я смотрел на него с прищуром, и показалось мне вдруг, что прямо над его головой я вижу красные всполохи. Конечно, это могла быть и просто пыль, сквозь которую проходили солнечные лучи, проникающие в помещение через два узких оконца.

— Как вы поняли, что с нами следует разговаривать по-русски? — поинтересовался я и глотнул немного пива, весь перепачкавшись при этом в пене.

Вилли не особо торопился с ответом, продолжая старательно вытирать руки полотенцем. Покончив с этим занятием, он закинул полотенце обратно на плечо и наконец ответил:

— Я видел в окно, как вы подъехали к таверне с этим мальчишкой. Никласом, сыном Лизаветы с той стороны Зильберхали и хромого Ганса. Я слышал, как вы с ним разговаривали.

Вилли говорил очень спокойно и как-то взвешенно. Когда человек говорит подобным образом, обычно не остается никаких сомнений в его словах. Не осталось их и у меня. Но в какой-то момент вновь начала зудеть рана на плече, а затем я увидел, как красные всполохи над головой Вилли развеялись, как будто их сдуло порывом ветра, и стали видны доселе скрытые в них тонкие красные струны. Это были силовые линии магического поля, но такими я не видел их никогда прежде. Потому что это была чужая магия. Магия Красной Линии. И я видел, как силовые линии ее искажаются в такт движениям Вилли, словно он использовал их в качестве музыкального инструмента.

Видение это длилось недолго, всего несколько мгновений, а затем исчезло столь же непонятным образом, как и появилось.

Но в душу мне уже закралось сомнение. По словам моего куратора, господин Ван-дер-Флит в свое время был поваром в это таверне, и при этом являлся очень сильным магом.

Вилли тоже был поваром. И тоже был магом — в этом я теперь нисколько не сомневался. Подобное сочетание талантов в одной и той же таверне не могло встречаться слишком уж часто.

С грохотом вернув пивную кружку на стол, я поднял палец.

— Послушайте, Вилли… У вас на колпаке какое-то пятно.

Толстяк некоторое время недоверчиво буравил меня своими мелкими глазками, но не распознал ни в моих словах, ни в моем поведении никакого подвоха. Поэтому снял с себя головной убор и принялся критически его осматривать.

Вилли под колпаком оказался почти полностью лыс. Я бы мог сказать «как яблоко» или же «как бильярдный шар», если бы над лбом у него не остался куцый кучерявый чуб, который повар старательно прятал под колпаком. И был этот чуб настолько рыжим, что могло показаться, будто бы на голове у толстяка горит яркое пламя, как у индийского факира в ярмарочный день.

Повар придирчиво покрутил колпак в руках и объявил:

— Вы ошиблись, здесь нет никакого пятна.

— Должно быть я действительно ошибся, — согласился я. — Возможно, эти пятна у меня просто маячат перед глазами. Такое порой случается от усталости… Не так ли, господин Ван-дер-Флит?