Зато глаза этого взрослого мальчишки представляли собой что-то невероятное! Большие, немигающие, они были столь насыщенного синего цвета, что это казалось совершенно невозможным. Таких синих глаз я не видел еще ни у одного человека, а если уж быть совсем откровенным, то такого цвета я вообще не встречал за всю свою жизнь!

Мне даже сложно было их с чем-то сравнить. Их нельзя было назвать «синими, как море», потому что я никогда в жизни не видел синего моря. Зеленое, фиолетовой, черное, а в хорошую погоду и голубое, но синее — никогда. Пожалуй, их можно было бы назвать васильковыми, если бы лепестки тех васильков, что я встречал в своей жизни, не были бы столь нежными. Цвет же глаз Великого князя не имел никакого намека на нежность. Он был ровным, глубоким и просто очень синим.

Сопровождающая нас колонна гвардейцев разъехалась по сторонам, выстроившись вдоль ковровой дорожки. Остановившись, мы с Кристофом соскочили с лошадей и отошли немного в сторону, чтобы освободить путь для принцессы. Потому что теперь именно она стала главным персонажем всего этого великолепного действа. Не герцогиня, не обер-вахмистр Глапп и уж конечно же не мы с Кристофом, а именно она — София Августа Фредерика Ангальт-Цербстская, принцесса Фике, будущая Великая княгиня Сагарская София. Именно так ее будут называть отныне при всех королевских дворах Европы. Да и не только Европы.

Потрепанный Бернард соскочил с козел и распахнул дверцу кареты. Оттуда вышел Генрих Глапп в перепачканном мундире и почтительно подал руку принцессе. Грациозной павой она сошла на булыжник площади и сразу принялась восторженно оглядываться. Смотрелась она на этой огромной площади беззащитным бирюзовым цветком. Кристоф по левую руку от меня тяжело вздохнул, глядя на нее.

— Советую вам забыть об этой немецкой девице, мсье, — сквозь зубы процедил я, чтобы слышать эти слова мог только мой неофит. — Своей нелепой влюбленностью вы делаете больно только себе самому. И перестаньте на нее так пялиться — это уже становится просто неприличным!

— В последнее время я заметил весьма неприятную закономерность, — так же сквозь зубы сообщил мне Кристоф. — Все девушки, которые начинают мне нравиться, оказываются либо вашими кузинами, либо невестами князя Ульриха.

— О, боже… — проговорил я, стараясь лицом никак не выдавать своих чувств. — Советую вам чаще выходить в свет, друг мой! Уверяю вас: там сразу же найдется какая-нибудь шустрая маменька, которая в одно мгновение сосватает вам одну из своих многочисленных дочерей. Другой вопрос, нужно ли это вам?

— Из ваших уст это действительно звучит как-то непривлекательно, — недовольно ответил Кристоф. — Теперь я и сам не уверен, хочу ли этого на самом деле.

— Зато я теперь точно знаю, что вам нужно, — заверил я его. — Вам просто необходимо прогуляться по ночному Петербургу с одним моим приятелем, Потемкиным. Вы ведь помните Потемкина, друг мой?

— Григория? — удивился Кристоф. — Ну конечно же, я помню Григория Александровича! Но какая мне радость гулять с ним по ночному Петербургу?

— От самого Григория Александровича радости может и никакой, кроме его замечательных стихов. Которые, кстати, недопустимо читать в приличном обществе. А вот его очаровательные знакомицы помогут вам наконец понять, что в мире существуют не только кузины и невесты, но и множество других девиц. Весьма прелестных, между прочим!

Даже боковым зрением я смог заметить, как вспыхнуло лицо мсье Завадского. Думаю, он понял, о каких именно девицах идет речь, и покраснел так, словно щеки ему натерли свеклой. От него будто бы даже жаром повеяло.

Хорошо еще, что всем присутствующим сейчас на площади было глубоко плевать на цвет лица этого молодого господина. Потому что в этот самый момент Великий князь Ульрих направился по белой ковровой дорожке прямиком к своей невесте.

Герцогиня к этому времени уже покинула карету и подошла к своей дочери. Остановилась рядом с ней, весьма по-хозяйски поигрывая перед собой веером. Вид у нее был такой, словно она вернулась в свой родной дом после долгого отсутствия и теперь размышляла, с чего ей начать наводить здесь порядок.

Вид же самой принцессы был совершенно иным. Назвать его восторженным можно было лишь с большой натяжкой, да и вряд ли она успела увидеть здесь нечто такое, чего не видела бы в родном Цербсте. Скорее она напоминала сейчас котенка, который впервые вошел в новый дом и с интересом осматривается, стараясь не упустить из внимания ни одной мелочи.

И даже на своего жениха, идущего ей навстречу по белой дорожке в сопровождении двух разодетых в пух и прах господ, она взирала скорее изучающе, нежели с каким-то дамским интересом.

Великого князя я уже описал достаточно подробно, для человека, который увидел его впервые и лишь издали. Так что теперь, пожалуй, можно сказать пару слов и о сопровождающих его господах. Наверняка оба они были какими-то знатными вельможами, раз шли по ковровой дорожке следом за Великим князем Ульрихом. Первый из них внешность имел невзрачную и особого впечатления на меня не произвел. Я даже не уверен, что смог бы его узнать при повторной встрече.

Второй же, хотя и был меньше ростом и телосложение имел худощавое, но выделялся ярко-алой повязкой на глазу, завязанной наискось через всю голову. Узел ее был скрыт под большой синей треуголкой, из-под которой ниспадали ему на плечи слегка вьющиеся черные волосы. Крупный узкий нос с горбинкой напоминал клюв хищной птицы.

Про себя я отметил, что этого господина — доведись нам встретиться снова — я узнал бы сразу и без всяких оговорок.

Между тем князь подошел к дамам, что-то сказал негромко и поцеловал кончики пальцев сначала принцессе, а затем и герцогине. Стоящего за их спинами обер-вахмистра он удостоил единственным взглядом, и это был взгляд хищника, который взирает на раненную им добычу. Нехороший такой взгляд, опасный. Нас же с Кристофом он попросту не заметил. Это было и понятно, ведь по большому счету, мы даже не являлись его гостями. Просто сопровождение принцессы, не более того.

Затем князь представил дамам своих спутников, и те напыщенно раскланялись, даже пританцовывая при этом. При дворе императора нашего Михаила Алексеевича так обычно раскланивался камергер Петр Петрович Лефорт. Не то чтобы ему это очень нравилось, но однажды на приеме (еще не будучи камергером) он не очень удачно поскользнулся на начищенном полу и изобразил что-то вроде танца перед государем-императором. И тому настолько уж понравилось это маленькое представление, что Лефорт немедленно был обласкан, а после даже пожалован в камергеры. И с той поры он вынужден был раскланиваться таким замысловатым образом.

Я вспомнил об этом, а Великий князь любезно указал принцессе на ожидающую их белую карету в конце ковровой дорожки, и они направились к ней, о чем-то переговариваясь. Двое вельмож взялись сопровождать герцогиню, что-то активно ей объясняя. Иоханна кокетливо смеялась в ответ и прикрывала лицо веером.

Кристоф пихнул меня локтем в бок.

— Мсье, вы это видели⁈ Видели⁈

Я пихнул его в ответ.

— Не понимаю, о чем вы говорите… Что я должен был увидеть?

— Она посмотрела на меня на прощание! Принцесса! Кинула последний взгляд. И мне показалось, что он был полон любви.

— Полон чего? — опешил я.

— Полон любви, мсье! Уверяю вас, так оно и было, только не каждому это дано понять!

Я собрал всю свою волю в кулак, чтобы не отвесить неофиту крепкого подзатыльника. И зашипел:

— Какой еще любви? Друг мой, вы что — дурак⁈ Оставьте свои тщетные надежды, принцесса принадлежит другому! Видите этого бледного господина, который ведет принцессу к карете? Это Великий князь Ульрих, и уже завтра Фике станет его законной супругой. Так что забудьте о ней. К тому же она лютеранка…

— Ее матушка тоже лютеранка, — резонно возразил Кристоф. — Вас этот факт, однако, не остановил.