— Эй, ты! Спать! — рявкнул надзиратель, заметив сидящего Виктора.

Но Виктор едва слышал его. Он был поглощен новым ароматом, который просачивался сквозь стену из соседней камеры — горьким, удушающим запахом отчаяния. Этот заключенный недавно получил письмо из дома. Плохие новости.

Виктор потряс головой. Откуда он это знает?

Следующие дни превратились в водоворот новых ощущений. Каждый человек нес свой уникальный букет эмоций-запахов. Виктор научился различать их все — от пряной агрессии до приторно-сладкой лести.

Во время прогулки в тюремном дворе он заметил группу заключенных, от которых пахло острым, перечным возбуждением — они готовили драку. В столовой уловил сладковатый аромат заискивания от нового повара — тот продавал информацию охране.

Но самым важным оказалось другое — он научился использовать эти знания. Пара слов здесь, намек там… Скоро у него появились должники и информаторы. Он знал все, что происходит в тюрьме, каждый секрет, каждый план.

— Рейнар, — окликнул его как-то один из охранников, — не знаешь, кто пытается протащить наркоту?

Виктор улыбнулся, чувствуя исходящий от охранника запах жадности:

— Возможно, знаю. Но информация стоит дорого…

Странное состояние стало его преимуществом.

Однако даже посреди этого водоворота интриг мысли о Юлии не отпускали его. Каждую свободную минуту он возвращался к воспоминаниям о том последнем полете. Ее голос звучал в ушах: «Сегодня ты узнаешь, каково это — грянуться с небес на землю».

Тогда его накрыла странная слабость. Сознание затуманилось, тело отказывалось подчиняться. А ведь он даже не успел ее коснуться…

Это что, какие-то способности?

Ответ пришел неожиданно. Во время обычной прогулки в тюремном дворе завязалась драка. Виктор наблюдал со стороны, привычно считывая эмоции участников — злость, страх, азарт… И вдруг один из заключенных, здоровенный детина по кличке Бык, просто осел на землю. Его противник даже не успел нанести удар.

Виктор принюхался и замер. От упавшего исходил точно такой же запах, какой он помнил по себе в тот день на глайдере — парализующий, удушающий страх, словно кто-то выкрутил эту эмоцию на максимум. Но никто его не трогал, никто даже не угрожал…

Озарение пришло как удар тока. Юлия. Она сделала с ним то же самое! Каким-то образом она научилась контролировать чужие эмоции, усиливать их до невыносимого уровня.

— Браво, девочка моя, — прошептал он, чувствуя странную смесь гордости и страха. — Я не ожидал от тебя такого… как же тебе удалось?..

Гордость за ее достижение боролась в нем с жгучей обидой. Как она посмела использовать свой дар против него? Он же был ее наставником, её любовником. Он хотел для нее только лучшего!

Но где-то глубоко внутри шевельнулся страх. Если она научилась этому сама, без подготовки, на чистых инстинктах — на что она способна теперь, после года практики? Он вспомнил ее глаза в последний момент перед тем, как потерял сознание. В них не было ни страха, ни колебаний. Только холодная решимость.

Той ночью он долго не мог уснуть, анализируя все, что знал о своих новых способностях и о возможностях Юлии. Его дар позволял только чувствовать эмоции других, но она… она научилась их менять. Контролировать. Использовать как оружие.

Что ещё она может? И главное — как далеко она продвинется за то время, пока он заперт здесь?

И может ли он делать то же самое? Как удачно он тут оказался. У него подопытных — целая тюрьма.

В темноте камеры Виктор улыбнулся.

По ночам его сны изменились. Теперь Юлия не убегала от него — она стояла и смотрела, как он корчится от невидимой боли. А вокруг нее клубился серебристо-зеленый туман, пахнущий чем-то древним и опасным.

— Что же ты такое, девочка моя? — спрашивал он у темноты. — Во что ты превращаешься?

Но темнота молчала, а серебристо-зеленый туман уже пробирался под дверь его камеры, заполняя легкие странным, чужим ароматом. Запахом силы, которую он отведал, но пока не мог удержать в узде.

Он закрывал глаза и улыбался. В конце концов, разве не об этом он всегда мечтал? Оставить след в истории, изменить мир. И если для этого придется немного… адаптироваться, что ж, он готов.

— Скоро увидимся, Юлия, — шептал он, засыпая. — Очень скоро.

А за окном его камеры продолжала светить Лето, равнодушная к страхам и надеждам своих детей, меняющихся под ее неумолимым светом.

В последний день перед отбытием на кураторской базе царила суета. Я проверяла, что всё взяла, вещи в дорогу, планшет и документы, когда в комнату для совещаний зашел Хан, попивая кофе. Он был неожиданно серьёзным.

— Обещай, что не будешь трогать аптечку без разрешения врача, — серьезно потребовал от меня Хан. — И сама ничего синтезировать не будешь.

— Ну ты совсем уже, — одёрнула его Альфина.

— Я знаю, о чём говорю, — пробурчал лаборант. — Мы ж биологи, и химию знаем на зубок. Сначала ты делаешь это, чтобы просто заснуть, а потом не можешь остановиться.

Я удивленно посмотрела на Хана. Никогда раньше я не видела его таким серьезным и обеспокоенным.

— Хан, я не собираюсь…

Он поднял руку, останавливая меня.

— Послушай, Юлия. Я не просто так это говорю. У меня есть опыт… не самый приятный.

Хан глубоко вздохнул и сел на край стола.

— Когда мне было семнадцать, я пошёл служить. Нас направили на одну из колоний, где произошёл довольно большой военный конфликт. Не надо так на меня смотреть, мне нужны были деньги для оплаты обучения. Молодой, глупый, думал, что все знаю и со всем справлюсь.

Я застыла с сумкой в руках, не веря своим ушам. Хан никогда раньше не рассказывал о своем прошлом.

— После… после всего, что я там видел и пережил, я не мог спать. Кошмары, панические атаки — все это стало моей ежедневной реальностью, прямо как у тебя. И я начал экспериментировать с лекарствами. Сначала просто чтобы заснуть, потом чтобы не чувствовать боли, потом… потом просто чтобы чувствовать хоть что-нибудь.

Голос Хана дрогнул, и я увидела, как Альфина тихо положила руку ему на плечо в знак поддержки.

— Мне потребовалось два года, чтобы выбраться из этой ямы, — продолжил Хан. — Два года терапии, реабилитации и борьбы с самим собой. Это одна из причин, почему я стал биологом — я хотел понять, как работает наше тело, как мы можем помочь людям, не прибегая к опасным методам.

Он посмотрел мне прямо в глаза:

— Юлия, я вижу в тебе себя тогдашнего. Умную, амбициозную, готовую на все ради науки. Но поверь мне, есть вещи важнее исследований. Твое здоровье — физическое и психическое — важнее всего. Если ты думаешь, что доктор несёт чушь, и тебе оно вообще не надо, что ты лучше знаешь, не обдумывай, что тебе говорят, просто делай.

Я почувствовала, как к горлу подступает ком:

— Хан, я… я не знала. Спасибо, что рассказал мне.

Он слабо улыбнулся.

— Просто обещай мне, что будешь осторожна. И если тебе будет трудно — не стесняйся обращаться за помощью. Это не слабость, это мудрость.

Я кивнула, чувствуя, комок в горле.

— Обещаю, Хан. Я буду осторожна.

Альфина нахмурилась:

— Ты раньше вообще об этом не заикался.

— А чем хвастаться-то? — пробурчал Хан. — Что тебе под сороковник, а ты всё ещё лаборант? — он снова повернулся ко мне: — Ты поняла? Не будь как я, не потеряй времени.

Я снова кивнула. Альфина, казалось, была даже больше шокирована, чем я:

— Да ты не похож на сорокалетнего!

Хан рассмеялся:

— Конечно, я ж красавчик, у меня хорошая генетика. С одной стороны так точно!

— Ты тыришь по ночам печеньки!

— Как это вообще связано с возрастом?

Так препираясь, мы вышли в лобби, где профессор Сильва с удовольствием беседовал с куратором. Они попивали кофе и перемывали косточки общим знакомым.