Мое воображение и теперь возвратило меня в ту прекрасную пору. Я видел Золотого мальчика, засветившегося прекрасным волшебным светом. Я увидел, как он решительно заговорил, обращаясь к Марафоновой:
— Я пришел к вам умереть! Только так я могу спасти школу и искупить свою вину.
— Что ты глупости говоришь, Коленька, — скажет Марафонова. — Вот тебе еще два кусочка мяса. Настоящая буженина.
— Подавитесь вы своей бужениной. Она у меня до сих пор в глотке сидит. Через нее я стал предателем. Видите, дети и взрослые на меня смотрят с презрением.
— Коля, ты же воспитанный мальчик! Разве можно так хорошим детям разговаривать со взрослыми?
— Вы обманщики! — решительно скажет Почечкин, обнажая шпагу.
— Неужели ты будешь драться с женщиной?
— Нет, до такой низости я опуститься не смогу, — скажет Золотой мальчик. — Защищайтесь, милорд! — обратится он к Белль-Ланкастерскому. — Можете позвать себе на помощь кого угодно, хоть всех обманщиков со всего света.
— А надо ли умирать? — неожиданно для Коли спросит Белль-Ланкастерский. — Экстремизм всегда был вреден.
— И действительно, есть ли такое в мире, за что можно было бы отдавать человеческую жизнь? — спросит вдруг появившийся бог знает откуда Валентин Антонович Волков.
— Есть такое, за что можно отдать человеческую жизнь, — ответит Коля Почечкин. — Я отдам ее с радостью, чтобы искупить свою вину и вину тех, кто когда-либо оказывался способным пойти против своей совести.
— Цена жизни не может определяться ценою бессмертия, — скажет Волков, сужая свои голубые глазки, прикрытые острой бархоткой ресниц. — Полнота сегодняшнего каждого часа и каждого мига жизни — это и есть мера бессмертия. Нет этой полноты — нет и не будет бессмертия.
А народу между тем на территории школы будущего собралось видимо-невидимо. Здесь были и все родители, и все дети, и все учителя, и все те, кто был на станции Затопная во время похорон Славкиной матери, и все те, с кем работали дети на консервном комбинате, здесь был Степка, который кричал:
— Опять с фокусами эти интернатовцы! И не подумает он ступить в костер. Обманывает нас этот Почечкин!
А территория школы разделялась на две части, и все стоявшие на территории разделились на две части, располо-винились. В картине одновременно, с наплывами, было представлено настоящее и прошлое. На одной стороне стоял Ка-менюка в выцветшей майке и такой же старой тюбетейке, а рядом с ним Злыдень возился у заглохшего дизеля, и длинной вереницей шли дети с матерями, шли в октябрьский холодный дождь, и руки, красные от холода, хватали длинные стебли бурьяна. А на крыльце забрасывали кошки, чтобы по веревкам забраться на крышу и снять Волкова с водосточной трубы. И когда Злыдень уже готов был подцепить Волкова своим крючком, каким он орудовал на свалках города, музыкальный мэтр слетел с трубы и стал рядом с Почечкиным, спиной к спине:
— Мы вместе дадим бой Злу! — сказал Волков. — Вместе умрем, если уж на то пошло.
— И мене возьмить, — проскулила Эльба, подползая к своему другу.
Слезы радости и восхищения застыли на глазах у Коли, когда вдруг он увидел в интернатской толпе капитана мушкетеров. Конечно же, это был Витя Никольников.
— Вот вам алый плащ и шпага, — сказал капитан мушкетеров, подавая оружие Владимиру Петровичу Попову.
— Оставьте эту игру, — ответил печально Владимир Петрович. — Я потерпел крах, и шпага мне просто ни к чему. Прошли те времена.
— Они никогда не пройдут! — гордо сказал капитан мушкетеров, вздрогнув от грохота, который раздался откуда-то сверху.
— Зроду не пройдуть! — кричал Злыдень, въехавший на тарахтящем дизеле в самую гущу толпы. — Шоб ота бюрократия сгинула, треба кое-кого поколоть.
— Та берить цю штуку, — советовал Каменюка Попову. — Вона може и в хозяйстве сгодиться: чи кабана колоть, а чи капусту рубать. Я вже договорився свою поменять на две банки селедки пряного посола.
Это была промашка завхоза. За нее и поплатился Каменюка, получив подзатыльник от Волкова…
— Вот тебе за предательство девиза и нашего оружия, — сказал Волков и тут же крикнул в сторону народа: — Ну давайте решать: или драться, или сразу в огонь идти.
А Коле Почечкину никак не хотелось быстрее решать. Картины необыкновенной красоты развертывались перед ним. Не все в них ясно было, но все напоминало что-то. И это что-то цепляло и выносило наружу такой древности факты, что Коля Почечкин просто поражался тому, как это могло сохраниться, коль он тогда, когда все это происходило, был совсем маленьким и совсем не вслушивался во взрослые разговоры.
— У Коли Почечкина особая сосредоточенность. Он если отвечает на уроке, то ни о чем больше не думает. Как будто отключается от всего мира, — это Дятел говорил.
А Коля и тогда и теперь думал, что это совсем не так. Что никогда в жизни он не согласился бы отключиться от всего мира. И как раньше он всегда помнил об Эльбе и Славке, так и теперь он всегда помнит о Маше и Никольникове, которых успел еще сильнее полюбить в последние месяцы. А потом Коля, так считал он сам, никогда и не сосредотачивался, просто у него внутри сидело что-то такое, что само раскручивалось, командовало и отвечало. Он знал: главное, этому внутреннему Почечкину не помешать, не сбить с панталыку, как Славка любит говорить. И все-таки Коле всегда приятно слушать, как о нем говорят и даже иной раз спорят взрослые. Вспоминался ему и такой случай, еще когда три года назад он был в третьем классе. Он рисовал и объяснял товарищам:
— А эта машина с прицепом.
— А в прицепе что? Солома? — спрашивали дети.
— Сам ты солома. Это же песок. Папка дом будет строить. А во дворе колодец. С холодной-прехолодной водой.
Ребята посмеивались. А Владимир Петрович на них шикнул и объяснил Дятлу:
— Это он мечтает. Поразительная склонность к фантазиям.
К добрым и чистым грезам.
Коля все это слышал и делал вид, что увлечен сильно рисунком, даже язык вывалил наружу вроде бы как от удовольствия. Собственно, на сто процентов поручиться в том, что он слышит слова учителя, он не мог, потому что вроде бы как и не он слышал, а какой-то внутренний Почечкин, такой симпатичный маленький Почечкин, который жил в нем тайно и очень часто подсказывал нужные и точные решения. И здесь этот человечек подсказал.
— Вы думаете, нету у меня папки? — обратился он к ребятам. — Есть у меня папка. И дом он построит. И колодец выроет. И машину купит, и меня в машине будет возить. И приедет за мной. И я научусь водить машину. Да я и сейчас умею водить машину.
— Причем, это интересно, — рассуждал Владимир Петрович, — фантазии мальчика — удивительная смесь иллюзорного с реальным. Талантливое начало живет в нем. Если оно раскроется…
Три года думал над этими словами Коля Почечкин, какой же у него талант есть и что такое этот талант. Наверное, вот тот тайный человечек и есть владелец таланта, и он растет вместе с Колей, и Коля давал возможность ему раскрыться, а он никак этого не хотел. И ни в чем, что было ужасно обидно, Коля не достигал никакого успеха. Все всегда говорили: «Ах, какой умный, какой способный, какой непосредственный!» — а вот чтобы что-то раскрылось, как, скажем, в Никольникове, этого нет. Витька, например, возьмет сядет и напишет стихи, а Коля ни за что. Пробовал однажды про осень, получилось вообще-то грамотное стихотворение, но ничего выдающегося. И картины, и музыка, и работа в мастерских — все это никак не удовлетворяло Почечкина: тот спрятанный маленький Почечкин никак не раскрывался, не становился знаменитым, а этого так хотелось. И вот теперь этот час стать знаменитым наступил. Коля должен броситься на Белль-Ланкастерского со шпагой, а потом спокойно войти в костер, чтобы, как многие великие, сгореть на виду у всех за общую идею, за всех, кто сейчас стоит рядом с ним.
Может быть, и свершилось бы самосожжение Коли Почечкина, если бы он не увидел Машу Куропаткину. И хоть она стояла, облокотившись на спинку кресла, в котором восседал Славка Деревянко, а все равно теперь она смотрела на Почечкина. И Коля увидел в ее глазах тот прекрасный спокойный свет, который блеснул и обжег его до самой глубины совсем недавно. Они были на экскурсии в большом городе. У всех были деньги — договорились взять с собой по три рубля. Маша свою трешку потеряла. И Коля не задумываясь, когда остался один на один с Машей, протянул ей руку с трояком:
