— Дети же на завтрак опоздают, — возражали воспитатели.

Мое окошко выходило во двор, и было видно, как дети без единого воспитателя умывались (впервые на улице), трясли половички, затем выстроились и пошли на завтрак…

— Это что-то новое, — сказал Шаров, в общем-то довольный происходящим. — Но доверие доверием, а контроль тоже нужен, товарищи.

И хоть смазалось несколько мое счастье от этого заключительного слова, все же кое-что осталось у меня от радости, в особенности когда председатель Совета Слава Деревянко спокойно доложил:

— Можете проверить корпуса, все чисто, и все ребята на занятиях.

На крыльце у входа в каждый корпус были сложены целые горы вещей: здесь были выключатели, трансформаторы, провода, напильники, молотки, плоскогубцы, кухонные ножи, полотенца и простыни, водопроводные краны и вентили, наборы красок и лобзики, шишечки от никелированных кроватей и репродукторы, волейбольные камеры и мячи, банки со сгущенным молоком и пачки печенья и еще всякая всячина.

— От чорты, скилько усього натягали, — радовался Злыдень, собирая выключатели и все по электрической своей части.

— Оприходовать, — сказал Шаров Каменюке, показывая на сгущенку и инструмент.

— Та воно уже нигде не числится — списали усе писля инвентаризации, — ответил завхоз.

Тогда впервые открыто в Новом Свете рядом со словом «оприходовать» прозвучало словосочетание «нигде не числится».

Я и не предполагал тогда, что этим словам суждено в расцвете и гибели Нового Света занять столь значительное место.

Много лет спустя ко мне придет Коля Почечкин и я буду часами слушать его рассказы о том, что же творилось, так сказать, за кадром моей педагогической системы. И Славу я буду слушать, и Никольникова. Все они станут педагогами и, к моей великой радости, правдоискателями и мне помогут разобраться во многих тайнах нашего запутанного педагогического дела.

Нет же, не все решает в становлении человеческого характера так называемая технология или организация педагогического процесса. Духовный мир ребенка, его идеалы, его привязанности, его убеждения, его теплота или холодность, его любовь или ненависть — все это порой скрыто от нашего педагогического глаза, а без этого знания нет и не может быть истинного воспитания. Вот почему тогда и потом меня интересовала личность как история всей совокупности отношений — к культуре, к людям, к природе, к самому себе.

Никто не знает, как установились добрые отношения между старой Эльбой и юным Колей Почечкиным. Их дружба была крепкой и трогательной. Эльба, бывало, под окнами часами бегала, когда Коля сидел в своем втором классе и решал самые трудные задачки. И он чувствовал, что Эльба где-то рядом, и потому изредка выглядывал в окошко. Стоило Коле выйти из школы, как Эльба тут же кидалась к другу, и они отправлялись в укромное местечко, чтобы насладиться общением.

Коля Почечкин принадлежал к тому редкостному типу мальчиков, который почему-то у всех без исключения пользуется особой симпатией. Обидеть Колю считалось в среде мальчишек делом прескверным. Все светлело вокруг, когда появлялся Коля Почечкин. У Коли не было врагов. Коля знал, что Слава Деревянко, например, враждует с Витей Никольниковым, но оба враждующие любили Колю и всячески его оберегали. И если кто-нибудь пытался разъединить Колю с Эльбой (многим хотелось приласкать собачку), Слава Деревянко говорил: «А ну не трогать!» И Витя Никольников добавлял: «Оставьте ее в покое».

Я тоже не понимал, почему безответный Коля Почечкин вызывает у меня симпатию. Один только Сашко знал, почему Коля Почечкин обладает магической силой притягивать к себе:

— Он похож на всех людей сразу. Он не задумывается, какой он. Он умеет жить как трава.

У Коли был абсолютный слух и прекрасный голос. Когда он пел, умолкали все, а Петровна становилась радостно-грустной, и когда я проходил мимо нее, говорила: «От, сатана, спивае, аж плакать хочется». Коля любил решать задачки и быстрее всех выучивал наизусть, потому что у него была, как говорили учителя, феноменальная память. Он не совсем хорошо учился: был рассеян, неаккуратен и постоянно отвлекался по своим делам.

Колину историю знали многие. Его отец, говорят, красавец моряк, вернулся из армии, женился по любви, и первенцем был Коля. Отец любил сына и жену. Но так случилось — жена полюбила другого, и отец в припадке ревности ударил ее топором и, решив, что убил жену, бросился под поезд. Мать Коли, однако, выжила, но перешла на инвалидность: почти лишилась рассудка. Я несколько раз слышал эту историю: почему-то все упоминали, как отец Коли, схватившись за голову, бежал к железнодорожному полотну. Так и бросился он под поезд с поднятыми руками.

Говорят, что Коля после всего происшедшего резко изменился. В его психике точно провалы образовались. То он возбуждался и мог совершить какой угодно, самый отчаянный поступок, то пребывал в полудреме и к его сознанию положительно невозможно было достучаться. Его много раз обследовали разные врачи, и несколько комиссий признали: дефективный. Так Коля попал в школу умственно отсталых. Не скрою, из корыстных интересов я настоял, чтобы взять Колю Почечкина в наш интернат: нормальная здоровая атмосфера должна излечить мальчика. Я доказывал: нет безнадежно запущенных детей, каждый ребенок талантлив, а наши энергетические методики поставят всех детей в необходимость проявить и развить свое дарование. Для нас, педагогов, было безусловным: нравственное состояние коллектива определяется по тому, как в коллективе относятся не к сильному, а к слабому. Коля Почечкин был для меня своеобразным индикатором определения нравственного здоровья детского и педагогического коллективов, девизом которых были такие слова: «Защищенность, бережность, справедливость!» Я наблюдал за тем, как относились к Почеч-кину дети. У него о чем-то спрашивали, а он твердил свое. И как это ни странно, иногда его ответы были удачными и остроумными. Нередко ребята потешались, разговаривая с ним.

— Коля, хочешь конфету?

— А у меня все равно два карандаша есть, — отвечал Коля.

— Дай мне один.

— Ешь свою конфету.

— А почему ты не хочешь съесть конфету?

— Потому что я рыжий.

— Ты не рыжий, ты Золотой мальчик. Самый золотой на свете.

— Это правда? Витя, это правда? — он обращается к Ни-кольникову.

— А почему ты к Вите обращаешься, ты что, нам не веришь?

— У вас у всех шишки на лбу.

— А у Вити?

— А Витька сказки рассказывает, как Валентин Антонович.

— А ты любишь сказки?

— Расскажите мне сказочку. Витя, расскажи сказку. Вот ту, про птичек.

— А ты умеешь сочинять сказки?

— Я Эльбе сочиняю.

— А кто тебя научил сказки сочинять?

— Валентин Антонович — волшебный учитель.

— А кого ты не любишь в интернате?

— А чего Каменюка, а не Железяка? — отвечал Коля.

Ребята часто слышали, как он разговаривает с Эльбой. Создавалось такое впечатление, что и Эльба отвечала ему не просто подскуливанием или подлаиванием, а настоящей человеческой речью.

— Сейчас пойдем в сарай, там солома и одеяло есть, я тебе сказочку расскажу, — говорил Коля.

— Хорошо, рыженький, — будто отвечала Эльба.

Эльба послушно ныряла в сарай, за ней следом входил Коля. Они устраивались, и Коля начинал рассказывать про свои дела, про свою жизнь:

— Мой папка никого никогда не боялся. Он был самым смелым моряком. Его топили в разных морях, а он все равно выплывал. — Эльба глядела в глаза своему юному другу так напряженно, будто боялась пропустить какое-нибудь слово. И даже два раза лизнула Колину щеку. — Ты постой, Эльба, — продолжал Коля. — А один раз, когда спал папка, схватили его враги и связали. — Эльба понимающе завыла, и зрачки ее жалобно засветились. — Ты не плачь, Эльба, папка все равно убежал, потому что захотел меня с мамкой повидать. А мамка изменила папке, и он как даст топором! Я когда женюсь, так мне никто не изменит. А если изменят, то я не такое еще сделаю. — Эльба решительно залаяла. — Ну ладно, я про это больше не буду рассказывать. Я лучше про кролика. Жил-был кролик на свете, пушистенький-пушистенький. Лапки черные, а сам беленький. Пошел однажды кролик на речку и видит — зайчик сидит. Скачет на одной ножке. «Ты чего делаешь?» — спросил кролик. «Скачу на одной ножке. Меня так наказали». — «А за что тебя так наказали?» — «А я не хочу учиться писать левой рукой!» — «А кто это левой рукой пишет?» — «А это у нас учитель такой есть, который левой рукой учит писать!» — «И ты не хочешь учиться левой рукой писать?» — «Не хочу. Я хочу мастерские строить и токарем-универсалом хочу быть, чтобы на всех станках сразу детали для макетов делать». «Это очень хорошо, — сказал кролик. — Только ты, зайка, слушайся учителей и начинай с завтрашнего дня учиться писать левой рукой. Пригодится. Вдруг война. Или еще как-нибудь руку тебе оттяпает? Что тогда? На инвалидность переходить? Но какая жизнь у инвалида? Сорок рублей пенсия и голова болит, раскалывается на части. Ты, зайка, слушайся учителей». Не нравится? — спросил Коля. Эльба уткнулась мордой в Колину грудь, и мальчик прижал собаку к своему телу. — Я тебе не сказку рассказал, а правду, — продолжал Коля. — Я тоже хочу быть универсалом. Мне уже разрешили стружку убирать со станков. Вот когда будет интернат богатым-пребогатым, купят маленькие станочки, и я буду обрабатывать разные сплавы. Например, цилиндры или конусы. Я уже научился работать на шлифовальном и долбежном станках. Это очень просто, Эльба, включить — вжить! — и готово. А ты знаешь, что такое эмульсия? Куда тебе! Это когда на шлифовальном работаешь, то для охлаждения она нужна. Это мне Славка Деревянко рассказал. Он лучше всех работает на станках. Первое место получил на конкурсе. Он теперь ОТК, а когда построят школьный завод, может быть, и заведующим станет. А я когда вырасту и женюсь, тоже, может, стану заведующим…