Комиссия, пораженная легкостью, с которой рассуждал Росомаха, ничего не могла понять из сказанного, и начфин пояснил:

— Одна и та же порочная система развивается как в педагогическом процессе, так и в материальной базе. Школа — бюджетная организация. Государство отпускает на образование достаточно средств. А школа вдруг бог знает откуда получает доход в восемь миллионов триста тысяч рублей. Простите, куда я должен девать эти деньги? На свалку? Нет, товарищи, это грубейшее нарушение финансовой дисциплины. То же самое просматривается и в вашем педагогическом деле. Везде и всюду мы имеем дело с ложным изобилием, чуждым нашему строю.

— Вот именно, — поддержала начфина Марафонова.

— Теперь смотрите дальше, — продолжал начфин. — Работники школы внимательно изучили изменение экономики района и новые явления в спросе на товары, стали изготовлять остродефицитные вещи типа держаков для лопат, красильных щеток из незаприходованного конского волоса, производить программирующие устройства и макеты, пользуясь тем, что заводское оборудование несколько отстает в качестве, и на этом наживаться, богатеть, противопоставляя себя нашему обществу! То же самое, как я понял, и в педагогике. Товарищ Попов воспользовался трудной ситуацией в стране с делом народного образования и стал придумывать да еще сбывать на сторону методы, которые дают мгновенную, если так можно сказать, педагогическую прибыль. Одна и та же тенденция. Вредная тенденция. Я уж не говорю о политической стороне дела.

— А о ней надо говорить! — решительно вставила Марафонова. — А то посмотрите, что получается? В других районах нет мяса, а здесь его невпроворот. То же самое и в деле народного образования. Возьмите любую школу: за урок дети решают пять задач, и мы говорим — это прекрасно, а здесь сто задач решают! Это же немыслимо! Да еще с такой легкостью щелкают, будто и не карабкаются по каменистым тропам.

— Меня беспокоит другая сторона, — вмешался Белль-Ланкастерский, — можно ли знания детей считать действительными, если они приобретены с помощью незаприходованных ценностей, я имею в виду технические средства и те специальные умения, которые помогли им с такой скоростью клепать, позволю себе грубость, сложнейшие агрегаты типа программирующих устройств?

— Разумеется, эти знания недействительны! — заключила Марафонова. — Именно поэтому и их надо срочно оприходовать!

— А оприходовав, создать комиссию для их списания, — заключил Росомаха. — Считаю также, что изобилие ценностей явилось следствием непринятия со стороны руководства школы своевременных мер по обеспечению уровня нормативной бедности, за что следует вышеуказанных работников привлечь к дисциплинарной, а может быть, и к судебной ответственности.

Как только были сказаны эти слова, так Шаров поднялся, метнул в сторону начфина острым глазом своим, в этот момент он был прекрасен, и вся его природность взыграла, сдерживаемая, однако, покоем, расчетливым умом и холодной рассудочностью.

— Все планы развития материальной базы подписаны вами, товарищ Росомаха, а все методики утверждены вами, товарищ Марафонова, так что пополам будем нести судебную ответственность. В народе говорят: ни от чего в жизни не отказывайся — ни от тюрьмы, ни от сумы. А я человек народный.

— Не забывайтесь, товарищ директор, — прикрикнула Марафонова.

— А я не забываюсь. С вашей помощью все методики, — продолжал Шаров, — утверждены и в НИИ педагогики левого полушария…

— А вы знаете, — перебил директора Белль-Ланкастерский, — что институты левого и правого полушария закрыты?

Шаров сник. Это был неожиданный удар. И кто знает, что бы дальше произошло, если бы не Сашко, который распахнул двери и напрямую обратился к директору:

— Надо купать детвору, или пусть грязными лягают?

— Купайте, — ответил Шаров.

Сашко ушел, и тут же со всех сторон его обступили работники школы.

— Ну, шо там? — спрашивали у Сашка Злыдень с Каменюкой.

— Зараз насчет правой и левой руки решение выносят.

— А что там решать? — любопытствовал Злыдень.

— А про электричество забыли? Кажуть, усих Смола решив пополам разризать. Из каждой людины по два человека выйдет таким образом.

— А действительно, я щось чув про оти электрошоки. Шо це таке? — спрашивал Злыдень.

— Ось смотри, — отвечал Сашко. — У тебя два полушария и у Каменюки два полушария под тюбетейкой. Так вот левое полушарие включается у тебя, когда ты горилку пьешь, а правое, когда на конюшню идешь.

— Шо вин мелет? — обращался Злыдень к Смоле.

— Он, конечно, чепуху несет, но доля истины есть, — отвечал Смола. — Левое полушарие — доминантное. Отвечает за творчество. А правое, рецессивное, за исполнительство. Это уже доказано профессором Дебилиным.

— Бачишь, — вмешался Сашко. — Я правду говорю. Так вот, щоб ты про горилку забув, тебе треба трошки электрошоком, ну дрелью такой левые мозги прочистить.

— Этот научный факт имеет громадное значение, — продолжал Смола. — Вот, помните, был у нас Волков — это типичный случай развитого левого полушария и полная атрофия правой стороны. То есть творческие способности развиты, а исполнительские бесконтрольны, поэтому он на трубы лазил, ведра на головы надевал. Такие люди вредны.

— Ну и шо з ными робыть? — спросил Злыдень.

— Кажуть тоби, электрошоком по мозгам — и все в порядке. Як що тоби дрелью мозги просверлить, так и ты на водосточные трубы полизешь. А на столбы черта с два!

— А хто свет буде давать?

— А никто, — ответил Сашко. — Кажуть, и твои методы по фехтованию оприходовали? — это Сашко у Смолы спросил.

— Заактировали, — ответил Смола, — Но мы еще посмотрим!

Комиссия между тем заседала круглыми сутками. Впрочем, так ничего не решив, все ревизоры вскоре разъехались по домам.

Грустно затянулось небо над Новым Светом; ожиданием новых событий и новыми предчувствиями жило все вокруг. Эльба, боясь оприходования, что уже случилось с ее друзьями, Васькой и Майкой, зарылась, прячась от людского глаза, глубоко в солому. Только мрачность недолго тенью накрывала школу будущего. Новые прекрасные события должны были размыть дурной осадок, осевший в процессе полного и всестороннего оприходования.

Итак, от попытки покончить с собой Коля отказался напрочь. Исчезнуть незамеченным, скажем, зайти в болото и утонуть — кому это надо?! Ну, хватятся к вечеру: «А где Колька?», «А Кольку Почечкина не видели?», «Куда рыжий делся, он мне должен два конденсатора». А потом забудут, скажут раз-другой: «Хороший парень был. Правда, рыжий, но очень симпатичный». И все. Нет, от таких финалов Коля отказался наотрез.

Он шел по лесу, слезы, должно быть, уже все вылились из глаз, а Коле все равно хотелось, чтобы снова и снова плакалось, потому что так становилось в груди теплее, а еще Коля решительно видел при этом, что с ним совершается необычное. И здесь я позволю сделать незначительное, но крайне важное отступление.

Я всегда боялся соединять детскую доверчивость с бедами взрослых, с их правдоискательством, конфликтами. Мое заблуждение основывалось на страхе использовать детей в своих целях. Навязчивая идея о человеческой личности, которая всегда — цель и никогда — средство, прочно сидела во мне.

Теперь я понял (возможно, впадаю в другую крайность!): воспитание не может быть истинным, если дети не разделяют подвижничества тех, кто их воспитывает.

У меня нередко спрашивают: что же этот новосветский опыт — победа или поражение? Я отвечаю: в конечном итоге нравственный успех — не в технологии, не в системе средств, не в методике, а в том, какую душу себе нажил каждый ребенок и как это духовно нажитое будет развертываться в его последующей жизни. Я благодарен детям не за то, что они тогда мне доставили много настоящих радостей, а за то, что сохранили по сей день ту чистоту, которая в яростных муках рождалась в их далеком детстве. Мне совсем недавно рассказал Почечкин: «Тогда я готов был на самый крайний поступок, лишь бы спасти школу. Мы все были готовы кинуться на инспекторов. А вы знаете, в макаренковской колонии так и поступали колонисты. Они вышвырнули за пределы территории приехавших закрывать колонию…» — «Ну, положим, не вышвырнули, а взялись за руки и не впустили проверяющих на территорию школы», — поправил я. А Коля продолжал: «Мы все-таки кое-что сделали. Я вам расскажу. Но главное не это. Главное то, что тогда творилось с нами. Я ходил по лесу и плакал от отчаяния. Если бы мне кто-нибудь сказал: „Иди на костер, и ты спасешь школу, я бы пошел не задумываясь… Вы, наверное, не верите?!“ — „Нет, я верю“».