Платье Мейбл напоминало платье Золушки из мультика, только было сшито из тканей цвета шампань. По крайней мере Мейбл так называла этот цвет, сияющий серебристыми искрами. На голове ее была знакомая ему диадема, а шею украшало жемчужное ожерелье, на которое он мог бы прожить всю жизнь. Его фрак был заказан в тон к ее платью, его не спросили ни о чем, просто принесли на примерку костюм, который, по мнению Мейбл, подходил ему больше всего. Ральф не стал сопротивляться. Он дал себе слово, что не будет портить свадьбу. Он дал себе слово, что примет все спокойно и достойно, и уже после свадьбы начнет диктовать свои условия.

Они разучили вальс и исполнили его под аплодисменты гостей в центре огромной залы. Играл приглашенный оркестр, а осветитель ставил свет так, что получалась сказка, ожившая наяву.

В свадебное путешествие решили ехать в Грецию. Это был волшебный месяц с фотографиями на фоне Акрополя, развалин и под белыми парусами арендованной на все это время яхты. Вся эта безумная роскошь была оплачена как подарок родственниками Мейбл, и Ральф постепенно закипал. Его принимали, как ее прихоть, как красивую игрушку, которую захотела выросшая девочка. Поиграет и выбросит, ничего страшного, если игрушка не очень хорошего качества. Отдохнет, а потом найдет новую.

Но однажды нужно было проснуться. Ральф понимал, что если Мейбл вдруг пожелает навсегда остаться жить на яхте, родня ее подарит ей яхту, и они останутся в вечном празднике, который ему давно навяз в зубах. Мейбл, правда, не собиралась делать ничего подобного. Она планировала открыть в Нью-Йорке художественную студию, и ее дядюшка из Нью-Йорка, брат дядюшки Патрика, уже подыскал ей удобное место.

Как все просто, думал Ральф, болтая ногами в голубой прозрачной воде. Он сидел на обломке какой-то колонны, выступающей из воды, и смотрел, как плавает в бухточке его юная жена. Как же все просто, если у тебя есть деньги и родственники в любой части света... Он, закончивший с отличием свой факультет и получивший удостоверение журналиста, не ждал легкой карьеры. Ему придется пробиваться, толкаясь локтями. Мейбл же стоит только написать письмо.

…

Он всегда любил Нью-Йорк с его непохожей на обычную Америку жизнью. Больше похожий на какой-нибудь европейский город, он бурлил, шумел и затягивал в водоворот бесконечного бега. Мейбл быстро затерялась в этом беге, то исчезая, то появляясь в их квартире, которую им тоже кто-то купил как свадебный дар. Ральф не помнил, кто. Просторная, с видом на Гудзон, с белыми прозрачными занавесками на окнах от пола до потолка, она была сбывшейся американской мечтой.

Так, не пошевелив и пальцем, Ральф стал владельцем элитной квартиры в самом сердце Нью-Йорка, мужем французской аристократки, и завсегдатаем самых дорогих ресторанов и клубов. Любимчик фортуны, говорят о таких.

Карьера журналиста тоже сразу же пошла в гору. Ральфа пригласили на собеседование в Нью-Таймс, и тут же ударили с ним по рукам, не успел он и рта раскрыть. Статьи его всегда имели спрос, и часто ему присылали заготовку, которую нужно было проверить и подать под нужным ракурсом. Платили за такие статьи очень хорошо, и вскоре Ральф мог бы примириться с собой, решив, что он состоялся в профессии, что у него есть талант, и что талант его востребован.

Студия Мейбл тоже быстро пошла в гору. Заказы ей делали самые богатые жители Нью-Йорка, желая иметь портрет ее кисти или картину в светлых тонах, которые она писала в огромном количестве. Ральф не знал, талантлива ли Мейбл, но она была очень востребована. Вскоре Мейбл купила помещение под галерею, где собирала известных художников и проводила выставки и разного рода перфомансы. Она была увлечена творчеством, организацией творческих людей и времени у нее оставалось очень мало. Ральф, чтобы видеть Мейбл, приходил в студию, писал статьи о самых удачных выставках, брал интервью у художников и посетителей.

Ему было безумно скучно.

И то, что другой посчитал бы великой удачей, он считал большим провалом.

Прав был дед. Он обязан был выбрать свой путь, а не окунаться с головой в чужую жизнь, где успех не мог считаться успехом.

К концу пятого года совместной жизни, Ральф стал раздражительным и нервным. Он так и не обзавелся друзьями, предпочитая общество Мейбл, а не продажных женщин. В свободное время, которого у него было достаточно много, он продолжил занятия спортивной стрельбой. Пользуясь тем, что хорошо держался в седле, он освоил стрельбу из ружья и лука на полном скаку. Это хоть как-то развлекало его, придавая его пресной жизни остроты и свежести. Для одной из статей, описывающей будни спецназа, Ральф оказался на военной базе, и сердце его замерло. Сто раз прав был дед. Он изменил себе сам, продавшись за деньги. Теперь же деньги перестали интересовать его, их было слишком много. Ральф остался на базе, тренируясь вместе с котиками, и выдал статью, которая прогремела на всю Америку. Имя его, и до этого известное, стало популярно, а его портреты в берете и с автоматом, пестрели на первых полосах газет.

— Твое увлечение военкой переходит все границы, — как-то сказала Мейбл, когда они ехали по шоссе, сильно превышая скорость. Она была за рулем и это очень ей шло. Стильная, красивая, любой мужчина мечтал о такой женщине.

— Нужно же чего-то добиться в жизни. Я вот научился подтягиваться пятьдесят раз, — усмехнулся он.

Мейбл взглянула на него.

— Будто ты ничего не достиг.

— А я чего-то достиг? — он пожал плечами.

— Твое имя знают все в Америке. И это ты не считаешь достижением?

Ральф нервно рассмеялся.

— Нет, конечно. Это все связи. Будь я никому неизвестным парнем, никто бы не взял меня в Нью-Таймс. И таланта моего никто бы не увидел. Никто бы не платил за правильные статьи.

Она снова посмотрела на него.

— Неожиданно, — сказала она, — я всегда считала тебя успешным.

— Еще скажи, что ты успешна, — бросил он.

Брови ее поползли вверх.

— А нет?

— Нет. Это дядюшка-герцог подарил тебе студию, квартиру на Манхеттене, твоя родня созвала клиентов. И вуаля, ты — известный художник, дизайнер, портретист...

Мейбл дернула плечом.

— Причем тут родственники? Не будь у меня таланта, ничего не было бы.

Ральф рассмеялся.

— Мы даже не знаем, есть у нас талант или нет. И никогда не узнаем! Все ли твои подружки из колледжа стали известными художницами, Мейбл? Или только те, у кого есть богатые и влиятельные родственники?

Она замолчала. Видимо ему наконец-то удалось ее задеть. Некоторое время они ехали молча, и Мейбл отчаянно давила на газ, обгоняя всех, кто встречался на пути. Наконец показался их съезд, и Мейбл свернула, чуть не проскочив поворот. Город замелькал перед глазами, с его высотками, людьми, фонарями... Наконец она завела машину в паркинг и выключила мотор.

— Каково же твое истинное призвание, Ральф? — спросила она, — то, которое ты не реализовал, став журналистом известной газеты и заработав кучу денег? Все мечтали бы о такой карьере, но ведь не ты?

В голосе ее был сарказм. Золотые волосы немного растрепались, и плотными локонами ей падали на плечи.

— Я хотел стать морским котиком, — усмехнулся он, — но твоя бабушка предложила мне идти в Гарвард вместо тебя. И у меня не хватило сил отказаться.

Повисло молчание. Мейбл смотрела вперед, на пустую парковку и сонные ряды машин, стоящих стройными рядами.

— Получается, я мешаю тебе стать тем, к чему у тебя призвание? — наконец сказала она.

Лицо ее приняло жесткое и холодное выражение, которого Ральф никогда до этого у нее не видел.

— Ты — нет.

— Но ты делал все это для меня, — воскликнула она, — и отказался от того, чего так желал?

Ральф испугался. Казалось, ему удалось на самом деле обидеть ее. Казалось, она не расстроена, она в бешенстве.

— Я всегда желал только быть с тобой, — примирительно сказал он, беря ее руку, — просто... это все не я, Мейб... Это все какая-то чуждая мне жизнь. Мне даже нечем занять себя, и я не знаю, имею ли я достижения. Или я просто функция с красивым лицом, которое не стыдно показать рядом с заголовком.